— Теперь мы свободны? — спросил Попов.
Матрос посмотрел на него, ничего не ответил и ушёл.
Сгущались сумерки, над Невою загорались огни на набережной и на мосту Петра Великого. Скоро тёмная ночь опустилась за окном. В комнате тускло горела одна электрическая лампочка. Иногда кого-то вызывали. Вызвали Свистунова, пронёсся слух, что он получает какое-то крупное назначение у большевиков, потом адъютанта Керенского, троих отпустили. Всего оставалось человек восемь.
Неожиданно в комнату шумно, в сопровождении Дыбенко, ввалились казаки-комитетчики 1-й Донской дивизии. Их возглавлял поручик Ажогин.
— Ваше превосходительство, — закричал он, — слава богу! Вы живы! Сейчас мы всё устроим. Эти канальи хотели разоружить казаков и взять пушки вопреки договору. Мы им покажем! Вы говорите, это зависит от Крыленко, — обратился Ажогин к Дыбенко, — ведите ко мне этого Крыленко. Я с ним поговорю как следует.
Он негодовал, и его волнением заражались другие члены комитета: сотник Карташев, не подавший руки Керенскому, фельдшер Ярцев... Все были при шашках, в шинелях, возбуждённые быстрой ходьбой и морозным воздухом.
Внешне Дыбенко был на их стороне. Казалось, он не прочь пристать к этой казачьей вольнице.
Вскоре Краснова вызвали в другую комнату. Он пошёл вместе с Поповым и Чеботарёвым. У дверей стояли два мальчика лет по пятнадцати, одетые в матросскую форму, с винтовками.
— Видно, у большевиков солдат не стало, что они детей в матросы записывают, — сказал Попов.
— Мы не дети, — ответил матрос и неуверенно улыбнулся.
В комнате сидел невзрачный человек в помятом кителе с погонами прапорщика, тёмным прокуренным лицом.
— Прапорщик Крыленко, — представился он. — Ваше превосходительство, у нас несогласие с вашим комитетом. Мы договорились отпустить казаков на Дон с оружием, но пушки должны забрать. Они нужны на фронте, и я прощу вас приказать артиллеристам сдать пушки.
— Это невозможно, — сказал Краснов. — Артиллеристы никогда своих пушек не отдадут.
— Но посудите сами, здесь комитет 5-й армии, и он требует эти пушки, — сказал Крыленко. — Каково наше положение? Мы должны исполнить требование комитета. Товарищи, пожалуйста, сюда.
В комнату вошли солдаты и с ними комитет 1-й Донской дивизии.
Начался долгий спор. В конце концов решили, что пушки останутся за казаками.
— Скажите, ваше превосходительство, — обратился к Краснову Крыленко, — вы не имеете сведений о генерале Каледине? Говорят, он под Москвой?
«Вот оно что! — подумал Краснов. — Вы ещё не сильны, а мы пока не побеждены. Значит, поборемся».
— Не знаю, — ответил он. — Каледин мой старый друг. Но я не думаю, чтобы у него были причины находиться здесь. Имейте в виду, прапорщик, меня обещали отпустить через час, а держат целые сутки.
— Отпустить мы вас не можем... но и держать вас здесь негде. Вы не могли бы где-то поселиться, пока прояснится суть дела?
— У меня есть здесь квартира на Офицерской улице.
— Очень хорошо. Мы отправим вас на квартиру, но раньше я поговорю с вашим начальником штаба.
Крыленко ушёл с Поповым, а Краснов отправил Чеботарёва с автомобилем в Гатчину сказать жене, чтобы она собиралась переезжать в Петроград. Вскоре вернулся Попов. Он широко улыбался.
— Вы знаете, зачем меня позвали?
— Нет, конечно.
— Меня спрашивали, как отнеслись бы вы к тому, если правительство, то есть большевики, предложили бы вам какой-либо высокий пост?
— И что вы ответили?
— Я сказал: «Предлагайте, генерал вам в морду даст...» — Вы знаете, ваше превосходительство, — продолжил Попов уже серьёзно, — мне кажется, что дело ещё не совсем проиграно. По всему тому, что мне говорили, они вас боятся. Они не уверены в победе. Эх! Если бы наши казаки вели себя иначе...
Поздно вечером пришёл Тарасов.
— Пойдёмте, господа.
В Смольном была прежняя суматоха. Бегали по лестницам вооружённые люди, стучали приклады, сапоги...
У выхода толпились матросы:
— Куда идёте?
Тарасов объяснил:
— По приказу...
— Плевать нам на приказ, — раздались голоса. — Кончать надо эту канитель, а не освобождать.
— Товарищи, постойте... Это самосуд.
— Ну да, своим-то судом правильнее и скорее.
Перебранка разгоралась. Матросы не хотели выпускать своей добычи. Вдруг чья-то могучая широкая спина ловко притиснула генерала к двери и открыла её. Краснов с Поповым и великаном в бушлате гвардейского экипажа оказались в маленькой швейцарской.
Краснов присмотрелся. Великан-боцман был типичным представителем старого гвардейского экипажа морского судна. Такие «гренадеры» обычно были на императорских яхтах.
— Простите, ваше превосходительство, — сказал боцман, обращаясь к Краснову, — но так оно спокойнее будет. Я не сильно толкнул вас? Ребята чего — пошумят и разойдутся. А то как бы чего нехорошего не вышло. Тёмного народа много.
Действительно, шум и брань за дверьми стали стихать.
— Вас куда доставить? — спросил боцман.
Краснов назвал адрес.
— Я отправлю вас на автомобиле «скорой помощи», так лучше. А людей дам надёжных.
Краснова вывели матросы гвардейского экипажа. Долго бродили по грязному двору, заставленному автомобилями, слыша перекличку между шофёрами.
— Товарища Ленина машину подавайте! — кричал кто-то из сырого сумрака.
— Сейчас, — отзывался сиплый голос.
— Товарища Троцкого!..
В это смутное время стоически несли службу, оставаясь на своих постах, железнодорожники и шофёры. Сегодня — эшелоны Корнилова, завтра — Керенского, потом Крыленко, после ещё чьи-нибудь. Сегодня машина Керенского, завтра Ленина...
Громадный автомобиль Красного Креста, в который влезли Краснов, Попов, Тарасов и шесть гвардейских матросов, тяжело покатил к воротам. Возле ворот у костра грелись красногвардейцы. При виде матросов они пропустили автомобиль, даже не заглядывая внутрь.
В городе было темно. Фонари горели редко, прохожих не было видно.
Через четверть часа Краснов был дома. Вскоре подъехала жена с Чеботарёвым и командиром Енисейской сотни, есаулом Коршуновым.
Когда в штабе походного атамана Краснову говорили, что на Дону не всё в порядке, Пётр Николаевич и не предполагал, чем завершится судьба генерала Каледина и какие события ожидают Донщину.
Подобно магниту Новочеркасск притягивал все контрреволюционные силы России. Противники новой власти пробирались на Дон, ехали под своими и вымышленными именами в теплушках, на крышах вагонов.
Уже 2 ноября в Новочеркасск прибыл генерал Алексеев. С вокзала он сразу же отправился в особняк атамана Войска Донского к генералу Каледину.
Одетый в солдатскую шинель и не узнанный охраной Алексеев долго добивался, чтобы пропустили.
Всю ночь длилась его беседа с Калединым. Никто не знал, о чём говорили генералы. Однако на вторые сутки в Быхов к Корнилову пошла телефонограмма: казачий Дон обещал дать мятежному генералу приют. С Дона выдачи нет: как говорили в старину, так и сейчас заверили Корнилова и других арестованных генералов. Заручившись согласием Каледина, быковские заключённые покинули гимназию-тюрьму и разными путями подались на Дон. Из всех только один генерал Корнилов отправился под собственным именем, сопровождаемый Текинским конвойным полком.
Генерал Корнилов ехал на юг, вынашивая большие планы. Донской край, казачья область должны, как считал Корнилов, стать не только его прибежищем, но и послужить основой для будущего похода на Москву и Петроград.
Слухи о свержении Временного правительства быстро распространились среди казаков. Хорунжий Любимов в кругу собравшихся разглагольствовал:
— Коли Керенский дерьмо, то и Ленин не лучше. Кто такой этот Ленин? Сказывают, его германцы подкупили и в Питер заслали.
— Не говори так, хорунжий. Керенский права дал, казак вон как живёт ноне, хочешь — честь офицеру отдавай, хошь — пошли его подале. Нет, Керенский нам по душе.
Казачок из хопёрцев чубом тряхнул:
— Ты вот, товарищ дорогой, в офицеры выбился, в хорунжии. Не на наших ли глазах? Генералу Краснову сапоги лизал. А нам ленинская правда глаза помогла открыть. Ведь кто, как не Ленин, снял нас с фронта, сказал, что хватит воевать... А? То-то!
Толпа одобрительно загудела:
— В окопах вдосталь поморили. Не, ребята, с вас довольно. Эвон нашего брата под Пупковым как потрепали.
— В науку... Пущай Краснов за нас ответ даёт...
— И даст, за какой надобностью его в Смольный повезли? Не иначе с самим Лениным разговаривать будет.
Алексей Любимов плюнул сквозь зубы. Сказал с пренебрежением:
— Тёмный вы народ, казаки. Поживёте — поймёте. — И покинул толпу...
Казаки возвращались с фронта. Потрёпанные войной, окопной жизнью. Многие были заражены большевистской агитацией. Возвращались десятками, сотнями, полками, с винтовками, пулемётами, батареями. Разъезжались по станицам и хуторам, сохраняя свои полковые хоругви.
Захар Мироныч допытывался о своём Ваньке: может, видали, встречали. Однако никто вразумительного ответа не давал.
Совсем сник Захар Мироныч. Жена убеждала: погоди, не всё ещё вернулись, бог даст, заявится и наш Иван.
Первый снег прикрыл землю и озимые всходы, затянул мороз ледком Дон по краям, оставив темнеть воды на стремнине.
По базам ревела скотина, и ветер гулял по хуторским улицам, выдувая тепло из куреней. Утром дым вставал над крышами, и по хутору пахло кизяками — извечной казачьей топкой.
Вечерами при свете каганца[13], Захар Мироныч шорничал, чинил сбрую или сапожничал, тачал сапога либо шил для лета чирики[14]. Мишка, пристроившись на лавке у стола, ладил силки: скоро по снегу пойдёт заяц озоровать, сады портить.