В этот день Митрюхин побывал почти на каждом предприятии и выступал с рассказом о том, какую роль в распространении слухов играли недобитые враги Советской власти, подробно и ярко живописал их «деятельность».
Такие встречи с народом очень действовали. Рабочие сами стали приводить в милицию и в ГПУ распространителей провокационных слухов.
Тщательное расследование помогло выявить главных виновников беспорядков. Краевой суд сурово наказал их.
В один из весенних месяцев банки Самары и других городов Поволжья забили тревогу: поступают фальшивые двадцатикопеечные монеты. Подделка денег во все времена сурово каралась. Это ведь не что иное, как посягательство на экономическую основу страны, на суверенные права государства.
Начались поиски. Поступили данные о вооруженной шайке, имеющей специальное оборудование. Следы привели в один из домов поселка Кузнецова. Задержали двоих, нашли кучу фальшивых монет, но никаких станков и оборудования не обнаружили. Арестованные отпирались, уверяли, что у них ничего такого нет и не было. Быстро удалось собрать сведения о связях задержанных, каковы их ежедневные маршруты, какими деньгами они обычно расплачиваются в магазинах.
В. И. Митрюхин. Фото 1934 г.
Умелое использование косвенных показаний дало результаты — один из задержанных назвал адрес дома, где, по его предположению, должна быть мастерская шайки. Медлить было нельзя: узнав о задержании участников, главарь может ликвидировать свое «хозяйство» и скрыть следы. Поэтому пришлось выехать на место без предварительного изучения и разведки. Поехали на автомашине сотрудники Митрюхин, Коган, Евдокимов и другие.
Быстро нашли отдельно стоящий особняк за высоким забором. Ворота на запоре. По двору бегает громадный пес. Постучали. Никакого ответа. Поинтересовались у соседей, где хозяева. Те ничего вразумительного не могли сказать, только то, что хозяева — люди замкнутые. Лишь одна словоохотливая старуха, вечно сидевшая на лавке у ворот, оказывается, видела, как хозяин дома перепрыгивал со двора через забор, а до этого спускался по лестнице с чердака. Ясно, значит, заперли на внутренние запоры и ушли через забор, не захотели вешать замок.
Нужно было сперва избавиться от собаки. Удалось заманить ее в сарай и запереть там. Перелезли через забор. Входная дверь, как и ворота, была заперта изнутри. Митрюхин разыскал припрятанную лестницу и с пистолетом в одной руке, фонарем в другой полез на чердак. Над сенями — закрытый лаз. Открыл, осветил фонариком сени. В углу — кровать, там закутанная в одеяло фигура. Окликнул — не отвечает. Спрыгнул и быстро отворил дверь, зашли другие сотрудники. На постели — никого, оказывается, из одеял и подушек сделано подобие спящего.
В доме никого не оказалось и ничего подозрительного не нашли. Под ковром, лежавшим на полу, обнаружили лаз в подвал, направились туда, а там — целая мастерская, станочек, готовые двугривенные, большие запасы заготовок. Ничего не стали трогать, выпустили собаку. А сами в засаду. Прошла ночь, никто не появлялся. Пришлось посылать машину за едой. Только на исходе второго дня вернулись хозяева — мужчина и женщина. Их тихо задержали. Потом задержали еще пять человек.
Операция прошла бесшумно. Шайка фальшивомонетчиков перестала существовать. В конторах Госбанка облегченно вздохнули.
Весной 1934 года поступило несколько сообщений, что в некоторые магазины и базы Самары приезжают какие-то вооруженные люди, загружают автомашину продуктами и промтоварами, а изумленным заведующим оставляют официальные расписки с печатью Самарского оперсектора ГПУ.
— Нужно по делу, — говорили они работникам баз. — Закончим дело — возвратим.
Затем у каждого из них брали подписки о сохранении в тайне проведенной «операции». Проходили дни, товары не возвращались, и тогда заведующие начинали поднимать тревогу. Было ясно, что действовала шайка мошенников. Печати на расписках и предписаниях были поддельными. К тому же Самарский оперсектор был уже ликвидирован, то есть расписки выдавались от имени несуществующего органа.
Полпред ОГПУ Бак вызвал к себе Митрюхина.
— Знаете об этих случаях? — и протянул милицейскую сводку.
— Слышал, Борис Аркадьевич. Звездин, начальник милиции, занимается лично, но пока не поймали.
— Почему до сих пор не занимались этим делом наши товарищи? Надо включиться. Поручаю вам. Учтите, компрометируются органы ГПУ, этого допускать нельзя.
Митрюхин и его помощники побывали на базах, в магазинах и других учреждениях, беседовали с руководителями, секретарями партячеек, инструктировали их, как поступить, если к ним заявятся мнимые «сотрудники ГПУ».
Через несколько дней, в 9 часов вечера, раздался телефонный звонок из Заготзерна.
— Владимир Иванович, ГПУ забирает у нас все пишущие машинки.
— Задержите их до нашего прихода, но на нас не ссылайтесь. Под любым предлогом. Сочините что-нибудь. Предложите выпить, в конце концов, но задержите.
Выехавшие на место сотрудники задержали рецидивиста, неоднократно судимого за мошенничество. Он оказался главарем шайки. Рассказал, что печати делал сам, но были затруднения с изготовлением «предписаний». Написанные от руки, они не производили нужного впечатления и вызывали сомнение. Потребовались машинки.
Показания необходимо было проверить. Митрюхин не исключал возможности использования печатей ликвидированного органа, тогда пришлось бы выяснять, каким образом печати оказались у мошенника.
— Вы утверждаете, что печати изготовляли лично вы?
— Да, сам…
— Можете сейчас сделать печать?
— А как же.
Задержанный попросил кусок картона и острый нож. Начал манипулировать ножом, и не прошло часа, как печать была готова.
Потом задержали остальных участников шайки.
Владимир Иванович после многолетней работы в органах госбезопасности Средневолжского края занимал ответственные должности в хозяйственных организациях Куйбышева. В настоящее время персональный пенсионер союзного значения, проживает в Куйбышеве.
Подполковник в отставке А. КозловНЕПОДКУПНЫЕ
1
Григорий Климов некоторое время постоял у ворот тюрьмы, с хрустом расправил плечи и пошел по Ильинской улице. Долгое сидение в комнате с зарешеченными окнами, непривычный длительный допрос арестованного утомили его. Молодое тело требовало движений, и Климов ускорил шаг, энергично размахивая при этом руками.
Дело, которое поручили ему вести, в отличие от первых, оказалось сложным. Оно возникло по жалобе рабочих-заготовителей из Курумочского леса, и по нему проходило более десяти человек. Бывший купец первой гильдии Семушкин и его сообщники, игнорируя советские законы, беспощадно эксплуатировали рабочих, а платили мало. Не считаясь с нарядами исполкома, сплавляли лес организациям, существование которых вызывало сомнение, допускали другие серьезные злоупотребления и наживались.
Получив дело, Климов пригласил волжского грузчика Логинова, известного ему по профсоюзу, и попросил его побывать на лесоразработках под видом поиска выгодной работы. Умный и толковый человек, прямой по натуре и немало пострадавший за это от бывших хозяев и приказчиков, Логинов был нетерпим к несправедливости. В лесу он быстро нашел общий язык с рабочими, хорошо разобрался в обстановке и, вернувшись, рассказал детально о творившихся там беспорядках. Климов, поехавший туда позже, по ориентировке Логинова быстро нашел нужных свидетелей, собрал другие необходимые документы и теперь в самарской тюрьме приступил к поединку с арестованными.
Не успел Климов пройти и половину квартала, как ему неожиданно преградил дорогу солидный мужчина и, угодливо поклонившись, спросил:
— Виноват, вы не Климов Григорий Иванович будете?
— Предположим…
— Прошу прощения за назойливость, не вы ли ведете дело Семушкина?
— Ну и что?..
Назойливый незнакомец пошел рядом, продолжая быстро объясняться, нахваливать Семушкина. Дескать, он большой специалист по лесной части, приносит пользу новой власти: лес нужен всем.
— Возможно, купец ошибся малость, по незнанию нарушал некоторые теперешние законы. Верно, он покрикивал на рабочих, взыскивал за безделье — ух, прижимистый мужик. Это же по старинке, без того нельзя было раньше. Сам купец, знаю, как это бывает. Между прочим, готов помочь разобраться в коммерческих делах. Готов помочь всем, кто нуждается. Я такой. Купца Колесникова все в городе знают. Вот справа двухэтажный дом, это мой дом. Номера там были.
Купец показал на дом. Григорий узнал его. Когда провожал Лиду, девушку, с которой познакомился на репетиции «Ромео и Джульетты», она останавливалась здесь и прощалась с ним.
«Неужели отец?» — предположил он.
За разговорами дошли до Воскресенской площади. Купец запыхался, но от Климова, шагавшего быстро, не отставал.
— Может, зайдем, посидим. Что за беседа на ходу. — Колесников показал на чайную. — Не побрезгуйте. Многие из молодых были рады моему расположению: у меня дочки-красавицы на выданье!
«Что хочет купец от меня? Разговор о Лиде? Или знает что-либо существенное по делу Семушкина. Нужно выяснить все до конца, а там увидим», — решил Климов и согласился вместе пообедать.
На столе появился запретный в то время графинчик. После первой же стопки Колесников осмелел, стал откровенным и, как он выразился, приступил к делу. Он, оказывается, разговаривал с женой Семушкина, та приготовила кругленькую сумму на расходы. Надо выручить друга.
Было ясно: предлагает взятку. У Климова внутри все кипело от возмущения, ему хотелось отругать купца, плюнуть ему в лицо, даже ударить. Он знал — этого делать нельзя, но можно арестовать за предложение взятки. А что дальше? Как разоблачить его, доказать, что было такое предложение? Климов не знал. К тому же стопка водки подействовала быстро и стало противно. Раньше ему не приходилось пробовать этого зелья.
Когда Колесников отлучился к буфету и начал о чем-то шептаться с буфетчиком, повернувшись к залу спиной, Григорий незаметно пробрался к выходу, выбежал на улицу и прыгнул на подножку проходившего мимо трамвая.
В губчека к сообщению Климова отнеслись серьезно.
— Взяточничество — величайшее зло, — сказал Беляев, заместитель председателя. — Нужно отбить у этих купчиков охоту пытаться подкупать советских работников. Какая наглость — предложить взятку! Кому? Чекисту! За последнее время у нас это не первый случай. Гончарову удалось схватить виновницу за руку при свидетелях, когда она подсовывала ему миллионы. Задержали молодую монашку, а вышли на епископа Павла, за которого она хлопотала. — Беляев встал и взволнованно продолжал: — Мы строго судим тех, кто дает взятки, не только потому, что они развращают советских работников, не имеющих пока достаточного опыта и твердости. Они покушаются на диктатуру пролетариата, пытаются свести на нет смысл ломки государственного аппарата, доставшегося в наследство от царизма. А тот, кто берет?.. Он продает себя в мерзкое рабство. Он хуже раба: раба продавали насильственно. Взяточник продает, как говорят юристы, свое действие или бездействие. Нельзя совмещать социализм, к которому мы стремимся, и рабскую зависимость человека от кого-то.
На рапорте Климова появилась резолюция, разрешающая взять деньги у Колесникова, но и обязывающая разоблачить, арестовать давшего взятку.
На другой день Колесников снова поджидал Климова и как ни в чем не бывало продолжил разговор, начатый в чайной. Климов затеял с купцом игру. То изображал испуг за возможные последствия, то как бы поддавался уговорам, но ясного ответа не давал. Колесников не отступал. По его понятиям, ни один человек не может отказаться от больших денег. По крайней мере так всегда было в его практике. «Возьмет!», — думал он про себя и понемногу прибавлял сумму «гонорара».
Как-то под вечер Колесников разыскал Климова около Струковского сада и затащил в ресторан. Григорий Иванович часто оглядывался по сторонам, прикинулся недовольным: люди увидят, скажут: что это за дружба у чекиста с купцом, откуда у него деньги на ресторан?
— Не трусь, — успокаивал Колесников, — все можно объяснить. Ты мою дочку Лиду знаешь? Разве плоха? Скажешь, что сватаешь ее, вот и дружба! И на самом деле сосватаем, только обделай дело. Деньги на свадьбу пойдут, да костюм приличный купишь.
«Лида — его дочь. Неужели и она замешана? — подумал Григорий. — Не это ли причина нахальства и панибратства купца в обращении со мной?»
Григорий Иванович сделал вид, что поддался уговорам. По согласованию с руководством встречу с Колесниковым назначили на квартире, где нашлись бы при надобности свидетели-очевидцы. Однако осторожному Колесникову квартира, видимо, не понравилась, побыв там несколько минут, сказал, что с собой у него в этот раз ничего нет, и ушел. Пакет с деньгами всучил в укромном углу ресторана.
В тот вечер на репетиции Лида была задумчива. На улице отстранила руку Григория и, обернувшись, зло проговорила:
— И вы, оказывается, такие же, как все люди нашего, круга. Как купцы, чиновники. Я думала, что большевики чисты и справедливы, непохожи на других, на моих старых знакомых.
Сотрудники Самарского отдела ОГПУ. В первом ряду четвертый слева — Г. И. Климов, во втором четвертый слева — И. К. Опанский.
Колесникова арестовали, деньги сдали в кассу, однако не было прямых доказательств факта дачи взятки, за исключением нового рапорта Климова и самих денег. Колесников же все категорически отрицал.
Начальник отделения, опытный следователь Михаил Боднар, недавно разоблачивший преступника-купца, подложившего ему крупную взятку в 10 миллионов рублей, предложил небольшую комбинацию.
На очную ставку с Колесниковым Климова привели под конвоем. Красноармеец сдал его Боднару под расписку. Увидев Климова в сопровождении конвоира, купец заерзал на стуле, но быстро справился с волнением и подмигнул Климову. Потом руками и мимикой стал делать какие-то знаки, давая понять: «Держись!».
Зазвонил телефон. Разговаривая, Боднар отвернулся. Колесников воспользовался моментом и зашептал:
— Не признавайся, откажись…
— Бесполезно, они все знают, — так же негромко ответил Климов и отрешенно махнул рукой.
— Как ты с ним? — Купец кивком головы показал на следователя.
— Друзьями были…
В это время Боднар повесил трубку, дал отбой и, сославшись на срочный вызов к начальнику, отложил очную ставку. Телефонный звонок и вызов к начальнику — все это предусматривалось планом Боднара. Он предполагал, что Колесников предпримет какие-то меры, чтобы связаться с Климовым, договориться с ним, и тем самым возможно разоблачит себя. Так и получилось. К следующей встрече купец приготовил записку и, когда привели в кабинет следователя, проходя к своему месту, незаметно сунул ее в руку Климова.
«Держись крепко, не признавайся, никто не видел, как брал деньги, не докажут. Боднару скажи, если закроет дело — озолочу», —
прочитал Климов.
Можно прекращать игру. Климов выложил записку на стол Боднара, затем из ящика другого стола достал ремень, снятый им при «аресте», подпоясался и сел писать рапорт с приложением записки.
Колесников оторопел. Боднар прочитал ему показания жены купца Семушкина. Она сообщала, сколько дала денег Колесникову для освобождения мужа. Оказывается, Колесников половину суммы оставил себе.
Домой Климов возвращался вместе с Боднаром.
— Ну и артист ты, Гриша. Хорошо изображал арестованного.
— Я же в самодеятельности участвую, еще в Москве в типографии начал. А сейчас у нас в клубе руководит кружком сам Константин Скоробогатов, известный артист! Я сейчас, Михаил Дмитриевич, о другом думаю. В ЧК я всего-то несколько недель, а в какую историю попал, какая ситуация сложилась. Что же будет дальше?
— Пока работаешь в ЧК, каждый раз будет что-то новое, зачастую неожиданное. Иной раз придется заниматься тем, о чем раньше понятия не имел, но ты обязан будешь разобраться в обстановке не хуже специалиста. В разных ситуациях недостатка не будет. Важно всегда чувствовать свою ответственность, не терять голову и не идти против своей совести.
Боднар дружески положил ладонь на плечо Климову, и некоторое время они шли молча. Видимо, в этот день была заложена основа дружбы двух чекистов, сохранявшаяся потом более чем полвека: молодого, задорного в то время Климова и Михаила Боднара, человека сложной судьбы.
Лида перестала ходить на репетиции, и Григорий больше с ней не смог встретиться. Так и не узнал он, была ли она причастна к делу отца, было ли возмущение ее отработано заранее или же, не имея никакого отношения к грязным делам, высказала Григорию все, что думала.
2
Приглашение работать в ЧК для Климова было полной неожиданностью. В июле 1920 года в зал Самарского губернского совета профсоюзов пригласили коммунистов, мобилизованных на «внутренний фронт». Одних направляли возглавить заготовку дров, других — на борьбу с эпидемиями или комиссарами в учреждения. Решение многих хозяйственных задач совершенно справедливо было приравнено к фронтовым делам.
Ожидающего своей очереди Григория Климова отозвали в сторону и представили заместителю председателя Самарской губернской ЧК Василию Беляеву.
— Ты большевик? — спросил он.
— Да, с 1919 года.
— Писать умеешь?
— Окончил начальное училище в Москве. С тринадцати лет работаю в типографиях, кое-чему там тоже научился.
— Где еще работал?
— В восемнадцатом добровольно ушел на фронт, вернулся в Москву по ранению, потом вместе с матерью подался в Самару.
— Садись, напиши свою биографию.
Написанное Климовым Беляеву понравилось: грамотно и четко.
— Будешь работать в ЧК. Таково решение губкома.
— Что там буду делать? Работать в типографии?
— Будешь следователем. Ты грамотный, поработаешь, Научишься. Главное — честность и революционное сознание.
Климов недоумевал: поговорили пять минут и назначили следователем. Неужели за такой срок можно определить, годен человек для работы в ЧК или нет?
Однако на деле не так все это было. Вопрос о Климове был предрешен в партийных органах, и оставалась проверка его грамотности. Чекисты приметили молодого наборщика Григория Климова еще задолго до этой встречи в совете профсоюзов.
Во время забастовки работников самарских типографий, устроенной меньшевиками, небольшая группа большевиков, в числе которых был Климов, обеспечила бесперебойный выпуск губернской газеты «Коммуна». Однако главное было не в этом. Климов оказал тогда еще одну, может быть, более важную, услугу — разоблачил далеко идущие замыслы зачинщиков забастовки, рассчитывавших спровоцировать других рабочих города и сделать забастовку всеобщей: он обнаружил в типографии совнархоза подготовленный для печати набор воззвания меньшевиков, сообразил, к чему может привести распространение листовки, и незаметно сделал вручную несколько оттисков. Через большевика Зубкова передал оттиски в губчека.
Листовки не увидели света. Срочно были приняты и другие меры. Забастовку удалось локализовать. Это было в то время, когда в губернском правлении союза печатников большинство принадлежало меньшевикам. Губком партии большевиков принимал меры для оказания нужного влияния на печатников, на митингах и собраниях разоблачались реакционные выступления меньшевиков. Однако после приезда группы меньшевиков, находившихся до этого на территории, занятой колчаковцами, активность их вновь начала усиливаться.
Некоторые из прибывших в Самару скрыли свою партийную принадлежность и начали действовать втихую. Некто Семечкин, например, указал в анкетах, что является беспартийным, на самом же деле был казначеем меньшевистской организации. Меньшевики выступали против основы молодого государства — диктатуры пролетариата и, ссылаясь на примеры непромышленных районов, вопили, что диктатура пролетариата есть диктатура меньшинства, и требовали «демократизации». Не отказываясь от попыток подчинить массы своему влиянию, они продолжали в то же время делать демагогические заявления о «нейтральности» профсоюзов. Их призывы о разрешении свободной торговли, свободных перевозок продовольствия, рассчитанные на обывателя, были бы в то время на руку спекулянтам, и введение их еще больше усложнило бы дело снабжения населения.
Летом 1920 года в Самару приехал член Центрального комитета профсоюза печатников меньшевик Григорьев и на собрании всячески восхвалял политику своей партии. Выступавший после него большевик Хайкин разоблачил несостоятельность позиции меньшевиков. Потом слово взял молодой и еще неопытный Климов. Волнуясь и краснея, он, как очевидец событий, привел конкретные примеры предательства меньшевиков в Москве в октябре 1917 года и их позорного поведения в Самаре. Непосредственность и прямота речи Климова пришлись по душе участникам собрания.
Большевики усилили борьбу с меньшевиками и эсерами. В решении Самарской городской партийной конференции говорилось о необходимости добиваться быстрейшего завоевания той части рабочих и крестьян, которая еще оставалась под их влиянием. Враждебные действия меньшевиков вышли за рамки идеологической борьбы, приняли характер преступлений. Пришла пора пресекать их, и меньшевиками занялась ЧК.
Задержанные председатель Самарской организации меньшевиков Грибков и его помощники сначала упорно отстаивали программу меньшевиков и правоту своих действий, однако у чекистов были неопровержимые данные о сотрудничестве членов организации с Колчаком, об их враждебных действиях в Самаре и другие изобличающие материалы.
Грибков вынужден был признать свою вину перед Советским государством. Трудно сказать, насколько искренними были эти признания. Большевики не рассчитывали, что меньшевиков можно перевоспитать. Однако Грибков и некоторые из его друзей дали слово быть лояльными по отношению к Советской власти, враждебную работу не проводить и выйти из партии. Их отпустили из ЧК с миром. Такие, как Семечкин, были осуждены к лишению свободы до конца гражданской войны.
Самарская организация меньшевиков распалась. Грибков и Борисов, посоветовавшись с другими членами организации, в ноябре 1920 года опубликовали об этом заявление в «Коммуне».
3
В Чрезвычайной комиссии Климова назначили в группу, которая занималась делами о спекуляции и должностных преступлениях. Руководитель группы Константин Уласов сидел обложенный делами, некоторые тома лежали на полу кабинета. Он ненадолго оторвался от бумаг, переспросил фамилию Климова, отдал ему две папки с документами и сказал:
— Проведи по этим делам следствие от начала до конца. Как и что нужно делать, посмотри вот в тех законченных делах. Садись за тот стол и работай. Извини, мне сейчас некогда. — И Уласов снова погрузился в чтение.
Климов приступил. Читал, как мог анализировал, вызывал на допросы. Для молодого следователя самым трудным оказалось сделать заключение по делу о мере наказания. В то время не было ни уголовного, ни уголовно-процессуального кодексов, а на Чрезвычайные комиссии по некоторым категориям дел были возложены и судебные функции. Следователь должен был внести предложение, на какой срок осудить обвиняемого.
Докладывая свои первые дела на заседаниях коллегии ЧК, Климов опасался, что с ним могут не согласиться. Особенно смущали его те дела, по которым подозреваемых следовало оправдать. Вдруг сочтут, что он беспомощный и не умеет собирать доказательства? Или обвинят в отсутствии у него классового чутья, в мягкотелости по отношению к врагам? Некоторые заявления граждан, по которым были заведены дела, не получали подтверждения, оказались надуманными. По нескольким таким делам Климов сделал вывод, что подозреваемый не виноват и дело следует прекратить. Намечал наказание только тогда, когда вина его достаточно доказана и сам он, следователь, внутренне был убежден в виновности задержанного.
На заседаниях коллегии Климов сначала робко, потом более настойчиво отстаивал свои выводы. Большинство его заключений получило одобрение членов коллегии ЧК, и у него выработалась определенная уверенность и твердость. Все складывалось как нужно, у Климова обнаружились способности к ведению следствия. О трудолюбии же молодого следователя говорить не приходилось. Руководство перевело его в отделение, которое возглавлял Боднар. Он стал поручать Климову более сложные дела.
4
Будучи старше Климова на десять лет, Михаил Дмитриевич Боднар успел досыта вкусить «прелести» дореволюционной жизни: с десяти лет батрачил то у помещиков, то у священников в Белоруссии, в поисках твердого заработка выезжал в кайзеровскую Германию, там тоже был батраком у бюргеров, потом работал на строительстве железной дороги. После немалых мытарств и хождений по чиновникам Боднару в 1915 году удалось вернуться в Россию. Его направили в глубокий тыл — в Самару. Он поступил на железную дорогу, стал кондуктором. Здесь Михаила Дмитриевича захватили, закрутили революционные события. Летом семнадцатого года он стал большевиком. Тогда же зачислили его в боевую дружину Самаро-Златоустовской дороги, сыгравшую определенную роль в октябрьских событиях.
Когда к Самаре подступили войска белочехов, комиссар Шабалков направил Боднара для усиления охраны железнодорожного моста через Самару. Он не знал тогда, что чехи уже на правом берегу. Боднар оказался в плену. Продержали его сутки и отпустили, поверив, что он рядовой стрелок охраны моста. Выдал его через несколько дней чешской контрразведке знакомый поп. Заточили парня в знаменитую самарскую тюрьму. В начале октября, перед оставлением города, арестованных повели для погрузки в один из составов, вошедших в историю как поезда смерти.
В колонне был четкий строй: в каждом ряду по десять арестованных и по одному конвоиру с каждой стороны ряда. Порядок этот нарушился на станции у Ташкентского тупика: колонна не могла пройти по узкому проходу между вагонами. Конвоирам пришлось прижаться к вагонам и пропускать арестованных вперед. Тут Боднар увидел двух железнодорожников, тоже пропускавших арестантов и также прижавшихся к вагонам. Боднар посмотрел на свою шинель — такая же железнодорожная, как у тех. И фуражка форменная. «Выручай, друг-шинель! Будь что будет», — неожиданно созрело решение, и он прижался к вагону рядом с конвоирами. К этому времени солдаты, сопровождавшие ряд, где был Боднар, и запомнившие его, были где-то сзади, а другие не обратили внимания на железнодорожника, усердно ковырявшегося в буксе вагона.
Колонна прошла, за нею — солдаты. Железнодорожники отправились по своим делам, к ним присоединился и Боднар, вместе с ними перелез под одним составом, потом под другим и пошел вдоль пути, стараясь казаться безразличным к окружающему, подавив желание бежать, бежать без оглядки.
Недалеко от станционных путей начиналось кладбище. Когда Боднар зашел туда, уже темнело. Пробираясь между крестами, спотыкаясь о могилы, дошел до какого-то склепа. Спрятался там и заночевал. На другой день ближе к вечеру перебрался на чердак дома, где жил товарищ. Вскоре в город вошли красные. Боднар был спасен, избежал участи тех, кто был вывезен поездом смерти.
В освобожденном городе Михаилу Дмитриевичу райком партии поручил организовать партячейку в кондукторском резерве станции. Затем его избрали председателем этой ячейки, членом 6-го райкома партии и членом горсовета. Пошли поручения одно сложнее другого. В январе 1919 года направили на работу в ЧК, сначала в транспортную, а потом — в губчека.
Когда топливная проблема обострилась, его, как члена Совета, командировали уполномоченным по заготовке дров в Бугульму. В это время там вспыхнуло кулацкое восстание, Боднар во главе отряда из 25 человек выехал в села и волостные центры для восстановления разгромленных кулаками местных Советов, организации ревкомов. Пригодился боевой опыт, приобретенный в Красной гвардии при разгроме бандитских групп в Кротовке, Батраках и при разоружении белоказаков.
По возвращении из Бугульмы Боднар продолжил работу в Самарской губчека. Человек с большим жизненным опытом, прошедший хорошую школу в рабочем движении и достаточно грамотный по тем временам, он вскоре стал одним из ведущих следователей. Горячий по характеру, но умеющий сдерживать себя, когда это требовалось, настойчивый и целеустремленный, он раскрыл ряд серьезных преступлений контрреволюционеров и враждебных элементов.
Некоторые товарищи по работе считали его формалистом. Но это был полезный «формализм», порожденный стремлением раскрыть истину, соблюдая при этом нормы закона и грамотно оформляя материалы дела. Поэтому ни коллегия ЧК, ни суды, как правило, не возвращали на доследование дела, законченные Боднаром.
Каких только дел нет в томах с копиями обвинительных заключений, подписанных начальником следственного отделения Боднаром и хранящихся в архиве! Разоблачение бывших белых офицеров, пытавшихся создать контрреволюционные группы, участников расправ над партийным и советским активом в дни хозяйничания белочехов, организаторов и вдохновителей кулацкого «чапанного восстания». Были и менее значительные, на первый взгляд, дела, по которым проходили крупные спекулянты.
Некоторые бывшие купцы пытались поправить свои пошатнувшиеся дела, воспользовавшись народным бедствием — голодом в Поволжье. Сговорившись с представителями иностранных организаций по оказанию помощи голодающим, они скупали у них по дешевке продовольствие, предназначенное для детей, а продавали на черном рынке по баснословным ценам. Владелец магазина «Сан» Гиршвельд и его сообщники перепродавали муку, сахар и рис сотнями пудов. Михаил Боднар знал, что такое голод — не раз в детстве сам бывал полуголодным, — поэтому с особым рвением, но в то же время оперативно распутывал подобные дела.
5
Климов только под утро вернулся с обыска и снова заспешил на работу. Нужно было найти преступников, обеспечить наблюдение за выявленными тайными складами и не допустить вывоза оттуда краденого.
День только начинался, а солнце уже беспощадно припекало. Видит: на крыльце сидят два мальчика. Лохмотья чуть прикрывают худые тела, лихорадочно блестящие глаза уныло провожают прохожих. Просить у них нет сил, руки не протягиваются больше за подаянием. Рядом, прислонившись к стене, дремлет мать, держа у высохшей груди младенца.
Голод! Страшный голод обрушился на Поволжье.
Как помочь людям в беде?
Климов ускоряет шаги. Думает. Надо действовать. Выявлять и разоблачать всех, кто наживается на народном несчастье. Карать беспощадно спекулянтов: они нагнали цену муки на рынке до двухсот тысяч рублей за пуд. Это месячное жалованье сорока квалифицированных рабочих! Поймать за руки жуликов, засевших на складах, вернуть краденое, накормить и спасти от голодной смерти детей. Таких, как те двое, встреченные им только что.
В губчека у Климова попросили некоторые данные для включения в составляемую телеграмму в центр. Такие сообщения о положении в Самарской губернии направлялись систематически, однако на этот раз телеграмма, составленная совместно с Боднаром, получалась особенно тревожной. В ней сообщалось о невиданной засухе, голоде, беспорядочных потоках беженцев и о самом страшном — о многих случаях заболевания холерой. Бедствовала губерния, которая еще год-полтора назад отправляла хлеб в Москву и Петроград.
В Москве телеграмма сначала побывала у заместителя председателя ВЧК. На ней он изложил свои соображения:
«Т. Дзержинскому.
Полагаю, что помимо экстренных продовольственных мер необходимо:
1. Немедленно выслать в Самару достаточное количество денежных знаков для выдачи жалования рабочим.
2. Немедленно переселить в другие, не зараженные холерой, губернии часть населения.
3. Создать на местах тройку с диктаторскими полномочиями для борьбы с холерой и по делам беженцев.
4. Создать в центре комиссию по оказанию помощи голодающим губерниям.
4.VII.1921
Советское правительство принимало экстренные меры, мобилизовало все силы для оказания помощи голодающим. На призыв правительства откликнулись трудящиеся всей страны. В Подмосковье и некоторых других губерниях на средства рабочих и служащих открывались и содержались детские дома для голодающих, вывезенных из Поволжья.
В Среднее Поволжье двинулись эшелоны с хлебом, нередко отнятым у кулаков ценой крови коммунистов. Сопровождались эшелоны чекистами и красноармейцами, оберегавшими их от нападений бандитов.
Какую-то долю помощи голодавшим детям вносили питательные пункты, организованные иностранцами. В столовых на Троицкой и Петроградской улицах, в Хлебном переулке и в Пушкинском доме кормили некоторых детей сладкой рисовой кашей, давали немного хлеба, а иногда поили какао. Однако питательные пункты охватывали не более одной трети голодающих детей.
Обстановка вынуждала чекистов участвовать в решении проблем, вызванных неслыханным бедствием. Уполномоченным по борьбе с голодом и эпидемиями губчека назначил начальника отделения Владимира Мармузова, человека образованного и воспитанного, имевшего боевой и жизненный опыт, компетентного в вопросах экономики, а главное — энергичного и умелого организатора. Губисполком и ЧК наделили его определенными правами и полномочиями.
Кажущиеся незначительными по понятиям сегодняшнего дня, некоторые преступления в те годы приобретали важное значение.
В селе Кошки работники продкомиссариата во главе с неким Гараевым продали «на сторону» партию каустической соды. Когда кража обнаружилась, преступники скрылись. Как известно, сода — это мыло, товар недорогой по цене, но остродефицитный в то время и крайне необходимый при борьбе с эпидемиями. Нужно было разыскать Гараева и его шайку, а главное — вернуть соду.
Розыск поручили Климову. За несколько недель до этого по делу о спекуляции мануфактурой Климов допрашивал в качестве свидетелей мужского портного и его жену, владельцев мастерской на Некрасовской улице и проживавших там же. Их показания были объективными и помогли следствию.
Портной, большой мастер своего дела, был популярен в городе, у него шили модники — разбогатевшие спекулянты, сохранилась и старая клиентура из «бывших». Климову понравилось эта приветливая чета. Иногда, в свободную минуту, он забегал к ним просто так поговорить, отдохнуть от дел. К тому же портной, как Климов, был заядлым театралом.
Портной и его жена знали многих жителей Самары, охотно делились новостями, которые они узнавали у многочисленной клиентуры, привыкшей поболтать во время примерок.
Когда по пути домой после получения задания по делу Гараева Климов зашел к своим знакомым, у него еще не было четкого плана действий.
— Начальник чем-то озабочен? — сразу заметил портной. — Неприятности? Какое-то важное задание, Григорий Иванович?
Климов ограничился ссылками на усталость и заговорил об артисте, вернувшемся в театр после странствий по Сибири.
— Не интересует ли вас, Григорий Иванович, сода? Отменная, каустическая, в барабанах, — с лукавой улыбкой, как бы совсем некстати, спросил портной. Он что-то знал, и ему не терпелось сообщить об этом чекисту.
Портной рассказал, что какие-то приезжие продали соду. Он предполагает, что привезли ее из Казани. Там на заводе братьев Крестовниковых ее много. «Продавцы» сейчас в Самаре, договорились встретиться завтра в 12 часов дня здесь, напротив мастерской, у церковной ограды. Портной видел одного из них.
Руководство ЧК, которому Климов доложил о разговоре с портным, дало указание арестовать преступников. В помощь выделили оперативного работника Войнова.
На другой день, не без помощи портного, они задержали Гараева и его сообщника, оказавшегося бухгалтером Барановым.
Гараев предъявил чужой паспорт и не давал показаний. Поэтому Климов занялся Барановым. Этот тоже вначале отрицал причастность к какому-либо делу, путанно объяснял происхождение обнаруженной у него значительной суммы денег, но позднее показал, что соду Гараев продал богатому немцу колонисту из села Александрталь, а в Самару приезжали за деньгами: колонист хранит их в городе. При встрече у церковной ограды Гараев вручил Баранову его долю и сказал, что уезжает на юг. Колониста Баранов не видел и его не знал.
Климов без промедления поехал в Александрталь. Выяснить, кто выезжал в Самару, оказалось делом несложным. В тот же день он задержал скупщика и отыскал краденое.
Чекисты обратили внимание на питательные пункты иностранных обществ и, анализируя их сводки, пришли к выводу, что они обеспечивают пищей значительно меньше детей, чем первоначально предполагалось. В чем же дело? Не доставляются обещанные продукты? Нет средств? Оказалось другое: часть продуктов и одежды попала не тем, для кого они предназначались.
Сотрудников ЧК заинтересовало появление на черном рынке тростникового сахара и необычно белой муки. Нити привели к складам тех самых обществ. Выяснилось, что за небольшой срок через руки работавших там бывшего купца второй гильдии Киселева и его сообщников ушло на сторону полторы тысячи пудов муки, двести пудов риса и сто пудов сахара. Пришлось опечатать склады для проверки, а виновных арестовать.
На выгодную работу в столовых и складах при содействии представителей иностранных обществ проникли бывшие торговцы и дельцы.
Некоторые иностранцы использовали этих своих ставленников для личной наживы: на выручку от продажи спекулянтам предназначенных для детей продуктов они скупали через них же ценности по дешевке. При этом бывшие торговцы о своей выгоде тоже не забывали и часть доходов присваивали. Устраивались кутежи, процветала карточная игра с крупными ставками.
В ходе разбирательства стало ясно, что неблаговидные дела некоторых иностранных представителей не ограничивается хищениями и спекуляцией. Григорию Климову поручили заняться проверкой поступивших по этому вопросу сообщений.
Подозрительно было поведение работавшего у иностранцев управляющим делами бывшего полковника царской армии, дворянина, занимавшего до этого солидный пост в штабе военного округа. Из штаба он ушел самовольно и так «спешил», что даже не сдал свои дела. Позднее у него на квартире нашли забытые им секретные карты с нанесенными на них отметками о расположении частей Красной Армии, несколько секретных приказов и другие документы. Не было никакой гарантии, что все это не побывало в руках у иностранных разведчиков, с которыми полковник ранее постоянно общался, а теперь у них работал.
Отдельные иностранцы разъезжали по губернии якобы в заботах об обеспечении голодающих. На самом же деле они собирали различные сведения, которые к вопросу снабжения не имели никакого отношения. У одного из них, например, оказались результаты многолетних ценных опытов Безенчукской опытной станции. Другой иностранец разослал своим уполномоченным в уездах бланки отчетов с множеством вопросов и настойчиво добивался заполнения всех граф. Многие ответы совершенно не требовались иностранному обществу и могли заинтересовать лишь разведки капиталистических государств. Для сбора шпионской информации иностранцы использовали и другие возможности. Через некоторое время иностранцы начали готовиться к отъезду, свою деятельность свертывали и, несомненно, увезли бы с собой собранную информацию.
Нельзя было допустить вывоза разведывательных материалов, нужно было их изъять. Но как это сделать? Производить обыск нельзя, хотя есть для этого все основания. Могут быть дипломатические осложнения, будет нанесен ущерб налаживаемым с трудом внешним отношениям.
Кто-то предложил явиться в представительство иностранного Красного Креста, работники которого были замечены в нарушении общепринятых норм, и потребовать выдачи собранных сведений. Это было бы бесполезно: кто же сразу признается в недозволенной деятельности? Начальник отделения Авдеев предложил инсценировать бандитское нападение на служебное помещение, забрать документы. Ему категорически возразили: не подобает советским чекистам пользоваться таким методом. Авдеев горячился:
— Это же наши материалы, кровные пролетарские, если хотите, достояние народа! Отнимем украденное у нас — и все. Разве это нечестно? Какой закон запрещает вернуть хозяину краденое?
Григорий Иванович сказал, что он знает кое-кого из обслуживающего персонала общества. С одним парнем работал вместе в типографии, другого хорошо знал его знакомый портной и положительно о нем отзывался. Посоветуется с ними. На том и порешили.
Накануне отъезда иностранцев бывший печатник притащил большую связку бумаг. Климов полистал. Это было именно то, что требовалось.
6
Годы наиболее напряженной деятельности чекистов прошли, внутренняя контрреволюция была подавлена, партия развернула работу по восстановлению и подъему народного хозяйства страны. Опытные и испытанные кадры направлялись в народное хозяйство. В числе их оказался и Михаил Боднар. Григорий Климов продолжал работать в органах ОГПУ, его в 1926 году направили на более высокую должность в соседнюю губернию. Еще через два года послали на учебу в Москву. По окончании школы ОГПУ работал в центре, в конце 1933 года был направлен на Украину. Отечественная война застала Климова в городе Ровно на посту заместителя начальника управления НКВД. В июле 1941 его назначили помощником командира 1-го партизанского полка НКВД. Формировался полк в Киеве, откуда выехал в Житомирскую и Полесскую области. Климов был в полку недолго, его отозвали и назначили начальником особого отдела.
Сотрудники УКГБ поздравляют М. Д. Боднара с 90-летием со дня рождения. Ноябрь 1982 г.
Отделу, которым руководил Климов, поручили проверку советских военнослужащих, возвратившихся из плена или вышедших из окружения. Надо было разобраться не только в том, при каких обстоятельствах тот или иной военнослужащий оказался в плену, хотя это тоже было немаловажно, так как добровольная сдача в плен противнику квалифицируется как опасное преступление и всегда сурово наказывается. Еще важнее было выявить среди военнопленных вражеских агентов. Этому научила практика первых месяцев войны, когда выяснилось, что немецкие разведывательные органы нередко использовали именно этот путь для засылки к нам своих разведчиков.
Проверка вышедших из окружения проводилась оперативно, и они без задержки направлялись на формирование или вливались в части действующей армии. Отдельных военнослужащих, однако, приходилось изучать более тщательно, чтобы решить, можно ли снова доверить им оружие или командный пост. Здесь Климову очень пригодилось чутье, выработанное в результате опыта долголетней следственной и оперативной работы.
В числе освобожденных нашими частями из немецкого лагеря в Калаче оказался командир одного из полков Советской Армии, оборонявших Сталинград. Было известно, что солдаты и офицеры этого полка сражались храбро, бились отчаянно, но превосходящие силы врага разбили немногочисленные группы воинов, оставшихся от полка. Некоторые бойцы, в том числе и раненый командир полка, оказались в плену.
Было известно, что пленных офицеров немцы, как правило, отправляли в свой глубокий тыл, а в данном случае старший офицер оказался в лагере вблизи фронта — в Калаче. Климову это показалось странным. При дальнейшей проверке один из опрошенных солдат опознал полковника и показал, что этот полковник немцами был назначен руководить военнопленными, используемыми на строительстве оборонительной линии. В обращении с другими военнопленными тот был жесток, всячески угождал немцам. Солдат сообщил также, что лично сам пострадал от усердного немецкого холуя — тот избил его за плохо выполненную работу. Проверка через других бывших узников лагеря подтвердила эти данные.
Подозрения Климова после этого переросли в уверенность, что полковник — предатель. Предъявил ему собранные улики и спокойно спросил:
— Что скажете теперь?
Полковник разрыдался. Рассказал, что в первые же дни плена его допрашивал немецкий генерал и под угрозой смерти отобрал подписку о добровольном сотрудничестве с немцами. Создал ему приличные условия жизни и оставил в лагере вблизи фронта. Расчетливый фашистский генерал допускал возможность контрнаступления русских и занятия ими Калача. Он считал, что освобожденных советскими войсками военнопленных на некоторое время задержат в тылу для проверки, но потом отправят на фронт. Предполагал, что полковника, отличившегося до пленения в боях под Сталинградом, восстановят в командной должности. Полк в первое время, возможно, не дадут, но батальон он получит. Вот тогда полковник должен был открыть фронт и через занимаемый батальоном участок пропустить немцев.
В этом же пункте проверки оказался и бывший командир кадровой дивизии, генерал, вышедший из окружения в одиночку. К началу войны дивизия находилась вблизи границы, и в первые же дни немцы обрушились на нее большими силами. Сопротивлялись наши полки отчаянно, но были разбиты, дивизии не стало. Контуженный генерал оказался в плену. Кто-то из солдат успел переодеть его в форму рядового, никто из своих его не выдал, и он был зачислен как рядовой. Немного оправившись от контузии, генерал из лагеря бежал. В крестьянской одежде пробивался к своим и через много дней вышел к нашим в районе Воронежа.
Климов предложил генералу отметить на карте, в каких пунктах он останавливался. Получился зигзагообразный пунктир. Изложил на бумаге свои наблюдения о расположении немецких частей. По ряду отмеченных генералом пунктов Климову удалось уточнить, бывал ли он там. Да, был пожилой бродячий сапожник, находил общий язык с крестьянами, подбадривал людей и доверительно говорил, что неудачи Красной Армии — явление временное, вселял надежду на избавление от фашистов.
Сомнений не было, генерал оставался верным сыном Родины. Об этом Климов написал в своем заключении. Вскоре генералу снова дали дивизию. Еще через некоторое время фамилия его была названа в приказе Верховного главнокомандующего. Он был отмечен как командир отличившегося в боях соединения.
Невозможно перечислить те важные дела, которые прошли через руки Климова. На счету особых отделов, которые возглавлял Григорий Иванович, значится немало разоблаченных шпионов и предателей.
Заслуги Климова отмечены шестью орденами и несколькими медалями. После ухода в 1954 году в запас Климов возвратился в Куйбышев, ставший ему родным по первым годам Советской власти. Здесь вновь встретился со своим старым другом Михаилом Боднаром, персональным пенсионером союзного значения.