Подполковник в отставке В. ЛашманкинПОДВИГ МИХАИЛА КРЫГИНА
Жизнь человека измеряется не числом прожитых лет, а тем, что он сделал и как прошел свой путь. Потому, наверно, путь человека, пусть очень короткий, но яркий как молния, долго светит людям.
Такой путь прошел Михаил Крыгин. Жизнь его была коротка и небогата событиями. Но тот, кто мысленно пройдет по этапам ее, увидит человека удивительной цельности: верного сына комсомола и партии, солдата и чекиста. Человека, который идет туда, где он нужен, щедро отдает себя людям, не отступает ни перед какими трудностями.
В 17 лет Михаил лишился отца, и заботы о большой семье легли на его еще не окрепшие плечи. Не просто было — ведь почти мальчишка! — стать и единственным кормильцем, и наставником младших в осиротевшем доме. Но Михаил не согнулся под тяжестью этих трудностей, не потерял вкуса к жизни. Тогдашние его сверстники и сегодня вспоминают Мишку Крыгина как одного из самых неугомонных активистов кабановской комсомолии.
Летом 1939 года односельчане проводили его на военную службу — в Тихоокеанский флот. Недолго прослужив рядовым, Михаил поступил и затем окончил школу младших командиров. До 43-го года заместитель политрука Крыгин вел политическую работу среди моряков. Одно время он возглавлял комсомольскую организацию подразделения, был заместителем командира батареи по политчасти.
Уча других, учись сам — это стало одним из главных правил молодого политработника. Товарищи удивлялись умению Михаила каждую свободную минуту отдавать самообразованию, его способности урвать для этого недостающее время у сна, у нечастых во флотской службе развлечений. Это была не только страсть жадного до знаний человека — это была и жестокая необходимость. Уже в первые дни самостоятельной работы Михаил со всей очевидностью понял, что багаж маловат: знаний, полученных в Кабановской школе — не в обиду тогдашним ее учителям будь сказано, — явно не хватало, хотя он учился примерно. Вот почему с одинаковым упорством Михаил овладевал военными дисциплинами, политическими знаниями (политработник обязан быть во всеоружии) и восполнял пробелы в общем образовании.
Это упорство проявлялось буквально во всем. Капитан 1-го ранга Митин вспоминает, как в 1945 году, случайно заглянув в комнату, где проходили занятия по изучению китайского языка, Михаил присел на минутку, любопытства ради, и… с этой минуты не пропускал ни одного занятия. Товарищи, правда, недоумевали: «Зачем?». Крыгин в ответ хитровато улыбался: «Пригодится». Он собирался жить долго.
М. П. Крыгин. Фото 1945 г.
…Но все это было в 45-м. А до него был июнь 41-го. Потом битва под Москвой, Сталинградом. С первых дней войны Михаил рвался на фронт. Не отпустили. Подчинился: дисциплина есть дисциплина! Но в 43-м, когда его перевели в контрразведку флота, снова начал бомбардировать начальство рапортами. И снова получал стереотипные ответы: «Сейчас вы нужны здесь. Придет время — пошлем на фронт». И он подчинялся. Ждал, напряженно вслушиваясь в сводки Совинформбюро. И старательно вникал в специфику совершенно новой для него профессии — профессии чекиста. И отправлял по команде очередной рапорт.
Время, о котором говорило начальство, пришло в августе 45-го, когда для большинства солдат война уже кончилась. Пришло с уведомлением о том, что просьба Михаила удовлетворена: его посылают на передовую.
В это время в Маньчжурии под мощными ударами советских войск начала отступать Квантунская армия — оплот японского милитаризма. Тихоокеанский флот получил задание перерезать пути отхода противника в Японию, захватив несколько портов и военно-морских баз. Нашим войскам надо было овладеть портом Сейсин. Окруженный 180 дотами и дзотами, соединенными подземными ходами, он был крепким орешком. Гарнизон — более четырех тысяч солдат.
Командование Тихоокеанского флота решило брать Сейсин с моря.
В полдень 13 августа 8 торпедных катеров, укрывшись за дымовой завесой, ворвались в гавань Сейсина и высадили первую группу десантников — разведывательный отряд. Среди десантников был лейтенант Михаил Крыгин. Горстка отважных — их было 181 человек — стремительно атаковала порт. И вооруженный до зубов четырехтысячный гарнизон не выдержал этого дерзкого штурма: наши десантники овладели портом.
Только через два часа противник опомнился. Видя, что порт захвачен маленьким отрядом, японцы яростно кинулись в атаку. Десантники, не прекращая боя, стали отходить к берегу. Крыгин поручил им взять с собой захваченные в порту важные документы, а сам остался прикрывать отход отряда. Рядом оказалась небольшая группа оторвавшихся от основных сил десанта. Крыгин, как единственный офицер, принял командование на себя.
Это был первый бой лейтенанта Крыгина. Первый и последний. Он стал экзаменом для молодого чекиста, экзаменом на политическую и воинскую зрелость, испытанием его мужества и верности Родине, партии, народу.
Двенадцать раз лейтенант поднимал свой маленький отряд в атаку. И двенадцать раз толпы японцев, беспорядочно отстреливаясь, в ужасе забивались в свои бетонированные норы, откуда, опомнившись, обрушивали шквальный огонь на горстку смельчаков.
Силы были слишком неравными. Группа таяла на глазах. И наступил момент, когда японцам ответил только автомат Крыгина. Он остался один. Почти оглохший от непрекращающегося который час грохота боя, уже не однажды раненный, теряющий силы.
Бюст Героя Советского Союза М. П. Крыгина на его родине, в с. Кабановка Кинель-Черкасского района.
Но он был жив. В руках у него был автомат. А рядом лежали убитые товарищи, у которых можно было взять запасные диски… И он менял диски и стрелял. Сначала перебегая, а потом уже с трудом переползая — чтобы враг не понял, что стреляет один человек, — с места на место, стрелял из автомата, потом из карабина, снова из автомата… Неравный бой продолжался. Сколько их было против него? Сотня? Две?
Он все больше слабел и все медленней менял позиции. Кончились диски. Отбросив бесполезный автомат, Крыгин непослушной рукой достал пистолет. Уже не обращая внимания на огонь врага, он до последнего вздоха продолжал стрелять, заставляя японцев зарываться в землю.
И долго еще после того, как умолк пистолет Михаила Крыгина, японцы не решались приблизиться к этому страшному для них месту. Потом медленно, с опаской окружили высотку, где полегли смельчаки, — самураи боялись их даже мертвых. Наконец, видимо, сообразив, что уже давно сражались с одним-единственным человеком — офицером, они в ярости набросились на него. Схватив бездыханное тело за ноги, японцы поволокли его в укрытие и там в бессильной злобе исполосовали ножами, искололи штыками.
А тем временем отошедшие к берегу продолжали сопротивляться. Продержавшись до рассвета, они соединились с подоспевшим на помощь первым эшелоном десанта и прочно закрепились на берегу. А 16 августа в порту высадились главные силы десанта.
Обезображенное тело Михаила Крыгина было обнаружено бойцами в японской траншее и с почестями похоронено. А через месяц ему было посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.
Память о герое чекисте жива. В далекой Корейской Народно-Демократической Республике в городе Чхончжин (бывший Сейсин) над могилой, где похоронены лейтенант Крыгин и его товарищи, воздвигнут величественный обелиск с красной звездой, венчающей его вершину. Имя Михаила Крыгина носит одна из улиц Владивостока. На родине Михаила, в селе Кабановка Кинель-Черкасского района, его именем названы улица, на которой он жил, школа и сельский клуб. А в центре села установлен бюст героя.
А. КазанскийПАРТИЗАНСКИМИ ТРОПАМИ
Два года в тылу врага
Партизаны залегли в кустах вблизи полотна железной дороги. Нужно было задержать автодрезину и уничтожить ехавших на ней следователей гестапо. Накануне группа партизан исполнила приговор партизанского суда, вынесенный бургомистру Речицы Герхарду, известному издевательствами над мирным населением и жестокостью. Этому немцу из числа местных жителей «за преданность фюреру и усердие» фашисты преподнесли в подарок добротный особняк. На новоселье Герхард пригласил местную знать: шефа гестапо, военного коменданта, начальника полиции и других себе подобных фашистских пособников, занявших руководящие посты в городе. Связка гранат взорвалась во время благодарственной речи бургомистра, партизаны дали несколько очередей из автоматов по гостям и благополучно вернулись на базу.
Начальника разведки партизанского отряда имени Ворошилова Хумарьяна беспокоила судьба причастных к взрыву подпольщиков. Свой человек, связанный с немецкой жандармерией, прислал записку, что для расследования происшествия из Калинковичей на автодрезине выезжают гестаповцы и что ожидаются они к утру. Нужно было оттянуть время, чтобы разобраться, кто из подпольщиков «засвечен», уничтожить малейшие улики, принять другие необходимые меры.
Диверсионная группа, направленная для уничтожения дрезины, добралась до железной дороги, не потревожив немецкие гарнизоны. Возглавил группу сам Хумарьян.
Партизаны чутко прислушивались к ночной тишине. Вот послышался постепенно нарастающий шум приближающегося поезда.
— Товарищ майор, подложим? — предложил шепотом минер.
— Лежать! Спокойно!
— Георгий Сергеевич, уйдет ведь! Груженый, идет на фронт. Слышите, как пыхтит на подъеме? Техника! — не унимался партизан.
— Не спеши, дорогой. У нас задача другая.
Поезд проскочил. Третий раз появился патруль, а потом снова все стихло.
Вдали протяжно завыл гудок, похожий на автомобильный.
«Это дрезина», — решил Хумарьян и скомандовал:
— Бегом к рельсам. Подложить.
Негромкий перестук колес на стыках рельсов, и из-за поворота появилась дрезина. Включила фары.
«Неужели заметили наших? — подумал майор. — Нет, все нормально, скорости не сбавляет. Подходит. Взрыв!»
Партизаны дали очередь из автоматов по слетевшей под откос дрезине и стали отходить. Когда кто-то из уцелевших немцев начал стрелять, группа была уже в лесу. В поселках и хуторах, разбросанных в этих местах и казавшихся такими мирными, когда партизаны шли на задание, все ожило: немецкие гарнизоны и полиция были подняты по тревоге. Залаяли собаки, вот-вот выйдут на след. Спасло непроходимое болото, по которому умело провел группу партизанский проводник…
Чекист Георгий Хумарьян, имевший семнадцатилетний опыт оперативной работы в органах госбезопасности, в первые дни войны был включен в состав отряда, сформированного в Белоруссии для работы в тылу врага. Березинский район, куда был направлен отряд, 8 июля был оккупирован немцами. Отряд, прибывший в район буквально накануне захвата его немцами, не успел создать базу и закрепиться, установить связь с местным населением и поэтому не был в состоянии развернуть серьезную борьбу с врагом. Командир отряда, руководствуясь указаниями центра, распорядился разбиться на группы по три-четыре человека и пробиваться обратно к своим. У Хумарьяна было специальное задание по созданию подполья. И хотя для осуществления его не было даже самого необходимого — ни пригодных для предъявления немцам документов, ни версии, за кого он себя должен выдавать и чем объяснить свое пребывание в этих местах, форма одежды и та оставалась прежняя, командирская, снял лишь малиновые петлицы со «шпалами», — он решил остаться в занятом немцами районе.
По проселкам тянулись беженцы — жители приграничных районов. Многие шли и ехали к родственникам на восток, но были и такие, которые сами точно не знали, куда и зачем они идут. Хумарьян примкнул к одной из таких групп. На отдыхе в деревне Забродье разговорился с женщиной, возившейся со своими четырьмя уставшими детьми. Шли они из Бреста, пробирались к своим родным в Речицу — именно туда, куда нужно было Хумарьяну. Бессонной ночью, лежа на соломе, Хумарьян обдумал детали своего дальнейшего поведения. Особую надежду он возлагал теперь на эту утомленную, но, судя по всему, мужественную и энергичную женщину с ребятами — Сковородину Неонилу. Было бы хорошо выдать себя за ее родственника — двоюродного брата мужа Григория Николаева, который, по рассказам Неонилы, перед самой войной собирался приехать в отпуск в Брест, но не успел. Григория в Речице не знали даже родственники Неонилы, и это было очень кстати. Итак, задумана такая легенда: Георгий, теперь Григорий, был в гостях у брата, теперь сопровождает жену брата с детьми к ее родственникам. Рассчитывал вернуться потом к месту работы в Баку, не успел, поэтому думает задержаться в Речице.
Утром Сковородина внимательно выслушала Хумарьяна и согласилась помочь ему.
В одном из сел удалось купить поношенную простенькую одежду и переодеться. В пути Георгий помогал Неониле обихаживать детей, они к нему привязались, называли «дядя Гриша».
Задуманное пригодилось еще на подходе к Речице. Немецкий разъезд задержал беженцев. Тех, кто казался подозрительным, уводили в лес «на проверку», и вернулись оттуда не все.
Вызвали и Хумарьяна. С ним пошли ставшие неразлучными двое малолетних «племянников». Неонила сунула в руку Георгия оказавшийся у нее профсоюзный билет мужа. Рассказ о сопровождении снохи с детьми, кажется, не вызвал особых сомнений у немцев. По-видимому, убеждали и льнувшие к нему дети.
— Кем работаешь? — спросил немец переводчик.
— Железнодорожник я, в Баку, грузовой диспетчер.
— Коммунист? Комиссар?
— Нет…
Фашисты вернулись к Сковородиной и стали допрашивать ее. Неонила подтвердила рассказ Хумарьяна.
В Речице вначале все складывалось, как задумано. Но нельзя было бесконечно сидеть дома, нужно было легализоваться, получить какой-то документ, работать. Хумарьян, на всякий случай попрощавшись с Неонилой и детьми, пошел в комендатуру. Держали его там два дня, приходили допрашивать Сковородину, взяли подписку о подтверждении показаний и только тогда его отпустили, выдав паспорт со свастикой.
Теперь надо было устраиваться на работу, причем такую, которая бы давала возможность общаться с жителями города и иметь свободное время. Лесозавод, где временно работал Хумарьян, был далеко от города. В январе 1942 года удалось поступить в городской театр сторожем и контролером. К этому времени Хумарьян присмотрел помощников и стал их привлекать к выполнению отдельных заданий. Удалось установить связь с партизанским отрядом имени Ворошилова, который к этому времени развернул активную деятельность. Разведчики отряда Андрей Батура и Федор Вишняк забирали у Хумарьяна информацию о вражеских войсках и намерениях карателей. Одни сведения использовались на месте, другие, наиболее ценные, передавались по рации в центр. Взамен Хумарьян получал принятые отрядом по радио сводки Совинформбюро и изготовленные партизанами листовки, обеспечивал их распространение в городе.
Несмотря на жесточайшие преследования, советские люди на оккупированной врагами территории, рискуя жизнью, делились новостями о Большой земле, помогали, чем могли, партизанам. Из беззаветно преданных Родине патриотов сформировалось подполье.
В подполье особо отличились артисты Александр Зубрицкий, прибывший из Белостока, и Петр Никулин из Пинска. Стал смелым и энергичным подпольщиком Виктор Ануфриев. С их помощью появились свои люди во многих учреждениях города. Расчет Хумарьяна на использование в подполье артистов оправдался. Они вели свободный образ жизни, общались со многими, в том числе с чинами полиции и жандармерии, не вызывая ни у кого подозрений, и, как им было рекомендовано, ловили каждое нечаянно оброненное слово о делах и планах немцев.
Г. С. Хумарьян. Фото 1943 г.
Вот что рассказывал Георгий Сергеевич об одной из привлеченных им к подпольной деятельности артисток:
«Очень ценную помощь оказывала Зинаида Кулей. Ее удачно внедрили в среду немецких офицеров жандармерии и комендатуры — она знала немецкий язык. Зинаида стала пользоваться у немцев доверием, и при ней они не стеснялись болтать о делах. По ее сигналам партизаны предупреждались заранее о предстоящих действиях фашистских карателей. Наиболее серьезным было ее сообщение о подготовке карательной операции крупными силами в июне 1943 года в районе деревни Гарновки. Партизаны, заблаговременно подготовившись к встрече, дали карателям бой, в результате которого фашисты отступили с большими потерями.
Кулей удалось выяснить координаты новой базы авиабомб и артснарядов, созданной немцами в обстановке строгой секретности в лесу вблизи Волчьей горы. Ее данные подтверждались другим подпольщиком — учителем. По этим ориентирам 7 ноября 1943 года советская авиация устроила «праздничный фейерверк», и база была полностью уничтожена».
В апреле 1942 года ожидалось прибытие в театр Речицы немецкой труппы — готовились к спектаклю для немецких офицеров и чиновников. Подпольщики тоже готовились. По согласованию с партизанским отрядом они задумали устроить во время представления взрыв в театре. Все было рассчитано, подготовлены исполнители, определены места закладки мин, однако не оказалось достаточного количества взрывчатки.
Диверсия не удалась, но подготовка к ней не осталась незамеченной немцами, появилась опасность провала подполья. Хумарьян дал указание некоторым подпольщикам, причастным к подготовке диверсии, уйти по одному в лес к партизанам. При этом он тщательно обдумал объяснение причин исчезновения того или другого участника. Сам ушел в партизанский отряд только в конце мая. В городе остался Зубрицкий. «Я человек заметный, мое исчезновение может насторожить немцев. Уйду последним», — сказал он, но выбраться не успел — был схвачен. Этот отважный коммунист никого не выдал и погиб в застенке.
Подполье в Речице продолжало действовать, и информация поступала регулярно, теперь уже к Хумарьяну, ставшему начальником разведки партизанского отряда. Неонила и ее сестра Мария продолжали собирать разведывательные данные.
С особой теплотой рассказывал Г. С. Хумарьян о Неониле, первой своей помощнице в тылу врага:
«Сковородина мной неоднократно направлялась в дальнюю разведку в другие города: Гомель, Лоев, Хойники и всегда возвращалась с ценными данными. После выполнения одного задания Неонила и Мария были арестованы жандармерией и допрошены. Марию освободили тут же, а Неонилу держали несколько дней, избивали, но не добились ничего, отпустили под подписку с условием ежедневно регистрироваться в жандармерии. По-видимому, рассчитывали установить за ней слежку и поймать с поличным. Мы вывели семью Неонилы в лес. Сковородина и в отряде продолжала действовать как разведчица. Теперь она выезжала в города, где ее не знали».
В ноябре 1942 года партизанские отряды объединились, появилось соединение гомельских партизан под командованием генерал-майора Коржа, получившего потом звание Героя Советского Союза. Расширились возможности партизан, росло их влияние на жителей области. Одновременно возросла и опасность проникновения в отряды провокаторов, засылаемых фашистами под различными, нередко хорошо продуманными и отработанными предлогами. Нужно было выявлять и немецких пособников, действовавших тайно в ближайших населенных пунктах.
Опытного чекиста Георгия Хумарьяна назначили начальником особого отдела партизанского соединения. Забот было немало. Хумарьяна часто видели то в одном отряде, то в другом. Или в селах, находившихся в зоне действия партизан, хотя для этого приходилось пробираться по территории, занятой врагом.
В конце ноября 1943 года наступающая Советская Армия дошла до местности, где базировались гомельские партизанские отряды. Партизаны, способствовавшие до этого продвижению войск, вышли из лесу и присоединились к Советской Армии. Георгия Сергеевича вернули в органы госбезопасности на железнодорожном транспорте теперь уже освобожденного от окружения Ленинграда.
Несколько высоких государственных наград украшали грудь полковника Хумарьяна. Среди них ордена Красного Знамени, Отечественной войны II степени и медаль «Партизану Отечественной войны» I степени — за работу в тылу врага.
В архиве вместе с другими документами, по строго официальным строкам которых прослеживается нелегкий жизненный путь чекиста, особо бережно хранится документ, датированный 1943 годом. На изрядно потертой бумаге — пропуск, разрешающий Хумарьяну Георгию Сергеевичу беспрепятственное посещение всех партизанских отрядов Гомельского соединения с условием «предъявления пароля».
С Георгием Сергеевичем я познакомился давно, по работе в Куйбышеве — в 50-х годах он был на руководящей должности в органах госбезопасности на Куйбышевской железной дороге.
И мало кто знал тогда, что этот скромный, сдержанный, такой обычный, казалось бы, человек два года Великой Отечественной воевал с врагом… в тылу врага.
«Часовщик» из Чапаевска
В интернациональном партизанском отряде в Чехословакии русского лейтенанта Зубрилова многие считали чудаком. Подумать только: отряд почти ежедневно совершает боевые вылазки, укрывается на склонах Высоких Татр в непроходимых лесах, не всегда достаточно провианта, а он… занимается коллекционированием старых будильников. Еще куда ни шло, если бы собирал какие-либо особенные, старинные, как говорится, уникальные. Нет, берет самые обыкновенные, какие встречаются почти в каждом доме. Берет и поломанные, давно выброшенные на чердак, без циферблата и стрелок. Возьмет испорченный механизм, положит на свою большую рабочую ладонь и начинает быстро разбирать там шестеренки, снимать с них ржавчину и грязь. А был такой случай. Кто-то притащил старинные красивые часы с боем из барского дома. Все сбежались смотреть, а он не взял.
— Не интересуюсь.
В отряде редко кого называли полной фамилией или именем, в ходу были прозвища. Быстро забывалось прилипшее к Зубрилову в первое время «Зубр» — не только как производное от фамилии, а больше, пожалуй из-за его крепкой коренастой фигуры и кажущейся неповоротливости. И закрепилось новое: «Годинар» или «Годинарж», как произносят некоторые, — «часовой мастер», значит.
После ремонта Зубрилов часы никому не показывал.
— Спрятал до окончания войны, — отшучивался он.
Немногим в отряде было известно, что он приспосабливает эти часовые механизмы к минам замедленного действия, а ставшие ненужными корпуса и звоночки незаметно закапывает в укромном месте.
Маленькие, по четыреста-пятьсот граммов мины с часовым механизмом из отряда передавали чешским патриотам, и те незаметно их прикрепляли к легковым автомашинам чинов вермахта, перед тем как им отправиться куда-либо. Взрывы происходили в пути.
Прибегали и к более дерзким методам. К примеру, намеченный к уничтожению офицер СС никуда не выезжал, и пришлось искать другое решение. Взрывное устройство с механизмом, рассчитанным на 20 минут, ухитрились положить в гардеробной ресторана в карман шинели этого офицера, пока он заканчивал последний в своей жизни обед.
Еще об одной диверсионной операции Федор Федорович рассказывал так.
«В городе Мияве находился завод, где немцы изготавливали мины и снаряды. Командование приняло решение устроить там взрыв. Дело поручили нашей группе. Завод строго охранялся, и проникнуть туда кому-либо из наших, а тем более пронести взрывчатку, не было никакой возможности. Чешский патриот, работавший в бухгалтерии главного цеха, соглашался помочь, но пронести мину он тоже не мог.
Встал вопрос: как доставить взрывчатку в цех? Решили использовать почту. Изготовили посылку, по виду служебную, немецкую, якобы отправленную каким-то германским статистическим управлением, в ящик набили различные немецкие бланки отчетности, а внутрь я заложил взрывное устройство, сделал простое приспособление для ввода мины в действие. Как и предполагалось, посылку получил известный нам бухгалтер, патриот, а вечером, после ухода рабочих, он ее положил под один из важных узлов главного конвейера. Взрыв произошел ночью и оказался удачным. Немцам до конца войны не удалось запустить этот конвейер».
Ф. Ф. Зубрилов. Фото 1941 г.
В Чехословакию Федор Федорович Зубрилов был заброшен по указанию советского командования в 1944 году в составе небольшой группы опытных партизан. Было их тогда одиннадцать человек. Еще на Большой земле определили, что Зубрилов будет инструктором-взрывником. Интернациональный партизанский отряд располагался в лесах в районе Зволин, близ Братиславы. Ни леса родной Куйбышевской области, ни те, в которых бродил юношей в Алтайском крае, и даже знаменитые лесные массивы Белоруссии, где Зубрилов до этого партизанил, несравнимы с лесами Словакии. Сплошные зеленые кроны деревьев, густо облепивших склоны гор, издали красивы и манят к себе путника. Но достаточно приблизиться, как лес встает сплошной стеной, теряя при этом обычную для наших лесов привлекательность. На поверхности земли, куда не могут пробиться лучи солнца, не видно ни травинки. Полузасохшие нижние без листьев ветки деревьев, цепко переплетаясь друг с другом, не дают пройти. Если все же сможешь сделать несколько шагов вглубь, то даже в ясный день попадешь в сумерки. Скрываться в таком лесу партизанам было удобно, но он же таил и всякие неожиданности, в том числе возможность незаметного продвижения карателей. Опасаясь этого, партизанская разведка и охранение отряда зорко следили за перемещениями немцев.
Как-то, получив сообщение о том, что немецкая автомашина направляется в сторону гор, командование отряда послало группу Зубрилова в подкрепление охране. Группа залегла вблизи лесной дороги. Вскоре партизаны заметили легковую автомашину. Вот она остановилась, из нее вышел молоденький капитан и, прогуливаясь, неторопливо зашагал по дороге.
— Берем, — шепотом дал команду Зубрилов.
Задержанный оказался начальником штаба карательного батальона. На допросе капитан несколько удивил своим не совсем обычным поведением: был откровенен и правдив, на все вопросы отвечал охотно, ответы были продуманными. В то же время не заискивал перед партизанами и признаков высокомерия и чванливости не подавал. Рассказал, что в батальоне он человек новый и случайный, попал туда из-за высокого положения родителей. Трезво оценивал обреченность гитлеровской армии. Отвечая на вопрос о задержанных карателями партизанах, рассказал об аресте русской радистки, сломавшей ногу во время приземления. Сообщил, что спас ее от смерти и спрятал у лесника.
— Молодая, жалко ее стало, — сказал он просто.
При проверке этот факт подтвердился. Прозванный партизанами за свою молодость и некоторую детскую наивность «Киндо» (от немецкого слова «кинд» — ребенок), капитан оказался полезным для отряда человеком и использовался при проведении дерзких операций. Он стал убежденным антифашистом.
— Основной моей задачей в Чехословакии, — говорит Федор Федорович, — было обучение партизан минному делу. Во время практических занятий я взорвал два эшелона с живой силой и вооружением. Позднее стали ходить на подобные операции мои ученики.
«Готовил и руководил всеми диверсионными операциями, проведенными группой на территории Чехословакии», —
читаем о Зубрилове в официальном документе.
Специалистом по минам Федор Федорович стал в партизанском отряде Д. Н. Медведева. Там на счету Зубрилова было девять эшелонов противника, взорванные мосты и ряд других боевых операций. В 1943 году группа, командиром которой был Зубрилов, совершила внезапный дерзкий налет на танковую часть немцев, расположенную под Дерагино, и фактически разгромила ее.
В другой раз под носом у немцев была уничтожена животноводческая ферма вместе со скотом, который на другой день оккупанты должны были отправить в Германию. Когда для специальных операций отряду понадобилась немецкая форменная одежда, в том числе офицеров СС, по указанию командования группа Зубрилова устраивала на дорогах засады и задерживала немецких офицеров, чтобы завладеть их обмундированием. В поисках нужных образцов одежды приходилось не один раз выходить на дороги и ждать появления немцев.
Подразделение Зубрилова неоднократно прикрывало активные действия партизанских разведчиков, а после выполнения ими задания обеспечивало отход к лагерю.
Если задуматься над вопросом, что же помогало Зубрилову успешно выполнять на протяжении трех лет столь сложные задания, где он приобрел необходимые для этого качества, то ответить можно только так: вся его довоенная жизнь. Отец — участник гражданской войны, принимавший участие в боях против банд, орудовавших в Поволжье, воспитал Федора на славных традициях Красной Армии. Он привил сыну любовь к труду, к технике. Очень пригодилось потом Федору в партизанском отряде умение водить автомашину. Он окончил успешно автошколу, несколько лет работал шофером сначала в зерносовхозе, а потом на действительной службе в армии. Зубрилов получил политическую подготовку и окреп идейно на посту помощника начальника политотдела Топчихинского зерносовхоза Алтайского края по комсомольской работе. Боевую подготовку получил в Златоустовском пехотном училище.
«Отлично стреляет, отлично знает материальную часть оружия, отличный лыжник, образцовый курсант», —
записано в характеристике, составленной в училище. Закончив учебу, стал лейтенантом перед самой войной — 15 июня 1941 года. Был зачислен в особый отдел Киевского особого военного округа. Его прикрепили к дорожно-эксплуатационному полку.
Полк оказался в районе военных действий. Через несколько дней боев под натиском противника начал отступление, вместе с некоторыми другими частями оказался в окружении. Боеприпасы были на исходе. Поступило указание пробиваться к своим небольшими группами.
С одной из групп отходил на восток Зубрилов. В одном из боев осколок снаряда угодил в щиток его пулемета, щиток ударил Зубрилова по голове. Он потерял сознание. Когда очнулся, поблизости не оказалось ни своих, ни врага.
Зубрилов еле поднялся и побрел на восток, к линии фронта. Вскоре встретил других красноармейцев, продолжили путь впятером. Нападали на небольшие группы немцев, забирали у них оружие, боеприпасы, пополняли заодно запасы продовольствия. Однако вскоре им пришлось отказаться от случайных диверсионных актов. И вот почему. Как-то, после того как группа Зубрилова уничтожила автомашину с карателями, немцы подтянули новые силы, начали искать виновных в соседствующих селах, зверствовали, уничтожили две деревни.
— Слишком дорогая цена за горстку карателей, — решили в группе. Активнее стали искать связи с партизанами. Им повезло: вскоре столкнулись с партизанской разведкой. Не сразу поверили в отряде рассказу Зубрилова и его товарищей, проверяли, не раз допрашивали. Такие меры предосторожности были оправданы: немецкая разведка под видом выходящих из окружения засылала в партизанские отряды изменников и предателей.
Долгожданный День Победы застал Зубрилова в Чехословакии. Деятельность интернационального партизанского отряда, оказавшего существенную помощь нашим войскам и восставшему против оккупантов чешскому народу, была высоко оценена советским командованием. За боевые действия в Чехословакии и в отряде Д. Н. Медведева Зубрилов награжден орденом Красной Звезды, медалями «Партизану Великой Отечественной войны» I и II степеней, другими медалями.
Чешские друзья помнят и ныне об интернациональном отряде, его бойцах и командирах. Не забывают они и своего «годинара», продолжают писать ему теплые письма. Вот одно из них.
«Уважаемый товарищ Федор Федорович Зубрилов!
Когда мы праздновали годовщину нашего города Врбове, мы вспоминали Вас и дали высокую оценку Вашей боевой деятельности в области Пуста Вес — Прашник — Врбове и Вашему вкладу в победу над фашизмом.
Слава Советскому Союзу, его героическому народу, славной Советской Армии!
Да здравствует нерушимая дружба народов Советского Союза и Чехословакии!
Товарищ Зубрилова по партизанскому отряду, а теперь чешский писатель Людвиг Глосс прислал ему свою книгу «Братислава — Москва» с теплой надписью.
После войны Федор Федорович вернулся в родной ему Чапаевский район. Опытные механики и шоферы требовались везде. Ему предлагали работу в Чапаевске, но бывшего хлебороба тянуло к земле. Поступил на работу в МТС, затем перешел в совхоз. Для сельского хозяйства это были трудные годы. Зубрилов работал увлеченно, помогал восстанавливать донельзя изношенные автомашины и тракторы, пахал, убирал и возил хлеб. Не было жилья, жил с семьей в полевом вагончике. Труд Зубрилова отмечали премиями, многократно поощряли.
Выросли сыновья. Один закончил военно-политическое училище, он полковник Советской Армии, двое других последовали примеру отца, работают механизаторами в этом же совхозе.
В школьном музее на станции Звезда помещен портрет Федора Зубрилова: бойца и партизана, чекиста и передового сельского механизатора.
В отряде Копёнкина
В 1967 году пришел запрос из Киева: не проживает ли в Куйбышеве инженер-строитель Осадчий М. К., бывший партизан. Наш ответ был утвердительным. Михаил Клементьевич проживал тогда на Безымянке по Южному проезду, был уже на пенсии по возрасту.
Вскоре по представлению комитета госбезопасности Украины Осадчего наградили орденом за боевые действия в составе партизанского отряда имени Буденного.
Описанные здесь события относятся к сентябрю 1941 — февралю 1942 года.
Осадчему и еще пятерым партизанам командир приказал провести разведку в селе, которое виднелось впереди. Нужно было выяснить, сможет ли отряд пройти мимо села, не ввязываясь в бой, сколько там немцев и какие имеются возможности для пополнения скудных запасов продовольствия.
В отличие от других, созданных в более поздний период войны, этот небольшой отряд — около 60 человек — не имел своей более или менее постоянной базы и беспрерывно был в движении. Изредка удавалось задержаться в каком-либо селе, если там не было немцев, отдохнуть, привести себя и вооружение в порядок.
Оперируя в Миргородских лесах на Полтавщине и Змиёвских лесах на Харьковщине, отряд внезапно нападал на немецкие гарнизоны, нанося им значительный урон, а потом так же неожиданно уходил в лес. В некоторых случаях для проведения крупных операций объединялись с другими подобными же отрядами и после боя, пополнив за счет немцев свои боеприпасы, вновь разукрупнялись. В освобожденных селах устраивали суд над предателями и изменниками.
М. К. Осадчий. 1945 г.
Пройдя опушкой леса ближе к селу, Осадчий начал изучать обстановку. Дома располагались в низине, и улицы хорошо просматривались. Вот от большого дома на площади отошла грузовая машина с тентом над кузовом и выехала из села. По улицам пробегали редкие прохожие. Во дворе крайней избы, прижавшейся к лесу, копошилась старуха. В этом дворе и поблизости от него других людей не было видно.
Два партизана переоделись. Один из них, прилично владеющий немецким языком, надел трофейную немецкую офицерскую форму, другой натянул одежду солдата. Осадчий положил в свой карман желтую нарукавную повязку полицая. Когда стемнело, подошли к крайней избе, где под вечер была замечена одинокая старуха. Окно избы чуть светилось. Заглянули — старуха одна. Услыхав осторожный стук, она вышла. Оглядела Осадчего и, видимо, догадалась, кто перед ней.
— Нет, в селе немцев не должно быть, на ночь уезжают в район: боятся ночевать у нас. Кто остается здесь? Полицаи. Эти хуже немцев. Чистые звери. Где они? Да вот там, в большом доме, где яркий свет. Человек десять их будет.
Охраны возле ярко освещенного просторного дома не оказалось. Партизан в форме офицера, за ним «солдат» в роли денщика и Осадчий с повязкой полицая вошли внутрь. Сельские полицаи явно не ожидали визита «начальства» в неурочное время, покуривали, развалясь на лавках. Остро пахло самогоном. При виде «офицера» вскочили. Тот прямо с порога начал ругаться. «Денщик» перевел: почему нет охраны снаружи, почему бездельничают, не патрулируют по улицам? Один из полицаев, видимо, старший, попытался объясниться: дескать, кругом спокойно, о партизанах ничего не слышно, они едва ли сюда сунутся… «Офицер» не слушал, начал проверять у всех винтовки. Вынимал патроны, вытаскивал затворы, заглядывал в стволы.
— Грязно, вычистить! — приказал Кратко, а затворы оставил на столе. Протянул руку к старшему полицаю, тот торопливо отстегнул свой пистолет. В дом вошли двое партизан, остававшиеся до этого на улице, и встали у двери. Все винтовки у полицаев лежали без затворов, другого оружия у них не было замечено.
Можно начинать. «Офицер» приказал:
— Связать, увести!
Зашедшие партизаны наставили на полицаев автоматы, все действовали не спеша, без суеты. Можно было подумать, что офицер сажает полицаев под арест за провинность в дисциплинарном порядке.
Осадчий вынул из кармана приготовленную веревку, связал руки одному полицаю, другому. Винтовки полицаев повесили им на шеи, затворы и пистолет забрали себе. В кладовке обнаружили запас консервов. Растерявшихся полицаев повели, и они только в лесу догадались, что попали к партизанам. Командир отряда Копёнкин и начальник штаба Подкорытов учинили им подробный допрос, выяснили обстановку в районе.
Рано утром отряд двинулся дальше, в новый район боевых действий.
Через несколько дней партизанская разведка донесла о подготавливаемой немцами карательной операции. Ожидалось, что большой отряд карателей отправится из Миргорода в село Малая Обуховка, оттуда они начнут прочесывание леса. Партизанам можно было заблаговременно уйти, как не раз приходилось делать, но оставались бы тогда немцам на растерзание мирные жители села, оказавшие гостеприимство партизанам. Командир отряда Копёнкин решил перехватить карателей на дороге и разгромить их. Маленькому отряду такая задача была не под силу, поэтому разослали связников в другие отряды.
В назначенный день до рассвете все партизаны и боевые средства заняли определенные для них места.
Малая Обуховка расположена за небольшим холмом и, чтобы проехать в село, нужно подняться на этот холм, а потом километра полтора спускаться. Партизаны расположились на спуске по обеим сторонам дороги. Осадчий оказался на раскинувшемся вдоль дороги старом кладбище. Холмики и кустарники надежно укрыли пулеметы и автоматчиков. Цепочка партизан с другой стороны спряталась в овражках и канавах. На изгибе дороги при въезде в село установили отбитый у немцев миномет с задачей ударить по голове колонны врага. Получилась своеобразная подкова, замыкающаяся у села.
Время в ожидании тянулось медленно. Осадчий осторожно выглянул из-за куста — на дороге пустынно. Тишина. Ничто не выдает наличия трехсот партизан. Как бывает в минуты ожидания, начало закрадываться сомнение: не изменили ли каратели своих намерений? Или вышли в лес с другой стороны? А если кто-то предал, предупредил немцев?
Осадчему вспомнилась первая встреча с предателями. Это было при выполнении первого задания в отряде. То село тоже называлось Обуховкой, только Большой Обуховкой. Осадчего подозвал Копёнкин. Подошли еще трое партизан. Группе поручили незаметно проникнуть в село и бесшумно, не потревожив полицаев и немцев, вывести оттуда местного агронома и его дочь, оказавшихся предателями. Было известно, что по их доносу немцы повесили восемь активистов. Осадчий подумал тогда о том, почему молодая женщина, которую после задержания допрашивали в лесу, так люто ненавидела и Красную Армию, и партизан, все советское. Почему она, получившая образование в советской школе, прилично обеспеченная, так резко отличалась от встречавшихся на пути отряда сотен и тысяч других женщин, рисковавших жизнью ради помощи партизанам?
Тогда в лесу Осадчий постиг, что враги бывают не только в немецкой форме, они могут быть и среди своих, хотя не смог бы еще объяснить причину такого позорного явления.
Прошло несколько томительных часов. Вот появились на холме шесть всадников. Встали. Внимательно осмотрели местность.
— Разведка, — прошептал сосед Осадчего. Два всадника повернули назад и скрылись за холмом. Вскоре оттуда показалась колонна. «Не меньше пятисот, может, и больше», — прикинул Осадчий. В середине колонны оказалось несколько груженых подвод. Уже слышны поскрипывание колес и топот тяжелых сапог. Партизаны еще плотнее прижались к земле, задержали дыхание. «Уйдут, почему медлим?» — подумал каждый.
В это время заговорил миномет: в колонне взорвалась одна мина, другая. Это было сигналом. Разом заработали пулеметы, автоматы. Отдельных немцев, пытавшихся укрыться, настигали меткие винтовочные выстрелы. За двадцать минут колонны не стало. С трофейным оружием и боеприпасами на уцелевших подводах отряды заспешили в лес. Нужно было уйти подальше от этого места и как можно скорее.
Михаилу Осадчему, успешно выполнившему ряд заданий, Копёнкин начал давать еще более сложные поручения. Однажды возникла необходимость побывать в селе Зиленьки. Но было известно, что туда недавно прибыла группа немцев. Нужно было выяснить, сколько их, где разместились, какое у них вооружение.
Проводником определили партизана из местных, но заходить ему в село запретили: опознают. Осадчий, посоветовавшись с проводником, предварительно определил, в какие избы следует заходить за информацией.
Поздняя ночь. Михаил постучался в крайнюю избу. Маловероятно, чтобы там остановились немцы, — слишком убогая. Долго не откликались, а потом женщина, открывшая дверь, узнав, зачем пришли поздние посетители, захлопнула ее и уже из сеней прошептала:
— У меня дети… Я ничего не знаю, ничего не скажу…
То же самое повторилось у другой избы, у третьей. Не помогли ни уговоры, ни угрозы. Начало светать, нужно было торопиться, а они ничего не узнали. Осадчий отдал автомат товарищам, оставил себе две гранаты и пошел по селу один. Другие партизаны спрятались на опушке леса и следили за ним, готовые прийти на помощь. Вот из избы вышел старик, встал у плетня. Осадчий подошел и тихо окликнул. На этот раз повезло. Старик подробно рассказал все, что знал о немцах. Осадчий присоединился к своим, и они скрылись в лесу.
В следующую ночь напали на село тремя группами. Семь партизан, в числе которых были Осадчий и вчерашний проводник, должны были незаметно подойти к школе, где расположились основные силы немцев, снять часовых, забросать здание гранатами и не мешкая отойти. После этого другие группы открывают кинжальный огонь. Так все и произошло. Гарнизон уничтожили, взяли много патронов и два пулемета.
Удачные операции и неуловимость отряда давались нелегко. Партизаны всегда находились в движении, отдыхали редко. Постоянное напряжение выматывало людей. В начале 1942 года отряд получил указание выйти на Большую землю. С боями начали пробиваться к линии фронта.
После одного трудного перехода отряд отдыхал в заброшенном летнем бригадном доме в поле. Намеревались без остановки пройти открытый участок и укрыться в лесу, но не хватило сил, пришлось задержаться. Сначала обрадовались начавшейся поземке: заметет следы на снегу, но стало нестерпимо холодно. Плащ-палатками залатали дыры в стенах. Командир разрешил израсходовать часть неприкосновенного запаса продуктов.
Не прошло и двух часов, как боевое охранение задержало мужчину и девушку. Задержанный пояснил, что он с дочерью приехал за соломой. Они из села, которое в четырех километрах. Немцев там нет. На вопрос, можно ли запастись продуктами, ответил положительно, согласился привезти картошки и хлеба. Ради получения продовольствия командир решил рискнуть.
— Поедешь один, — сказал Копёнкин, — а дочь пока побудет здесь. Обманешь — считай, что дочери у тебя нет.
Мужчина поехал. Отряд насторожился. Усилили охранение, выставили дальние скрытые посты. Примерно через четыре часа раздались три винтовочных выстрела — условный сигнал опасности, Копёнкин скомандовал подъем и приказал отходить к лесу. Пока снимали посты, прибежал стрелявший дозорный и сообщил, что со стороны села движется большая группа немцев. Ясно — предал мужик, привел врага, не пожалел свою дочь. Та смотрела на партизан зверем исподлобья, молчала. Потом попыталась сбежать… Когда немцы открыли огонь, партизаны были уже около леса. Разыгравшаяся пурга ухудшила видимость, и это помогло оторваться от преследователей.
Три недели пробивался отряд к своим. Серьезных боев партизаны не навязывали, но стычки с немцами все же были. За счет немцев пополняли боеприпасы и продовольствие.
Однажды в предрассветной мгле партизаны увидели двух всадников. Остановились, направили к ним разведку. О радость! Свои! Вышли! Это было 28 января 1942 года в районе Алексеевки.
Незадолго перед этим в перестрелке автоматной пулей ранило Осадчего в ногу. Рана была, можно сказать, пустяковой, опираясь на палку, он шел и не отставал от других. Однако наступать на ногу полностью не мог и из-за этого отморозил не двигавшийся при ходьбе большой палец. Началась гангрена.
2 февраля отряд прибыл в Луганск. Подвели итоги. За полгода боев этот небольшой отряд уничтожил до пяти тысяч вражеских солдат и офицеров, до тысячи полицаев и других предателей. Взорвано много мостов. Помогли перейти через линию фронта к своим трем тысячам красноармейцев, отрезанным во время боев от своих частей. Потери были и у партизан.
За успешные действия отряда его командиру Копёнкину Ивану Иосиповичу было присвоено звание Героя Советского Союза.
Осадчий оказался в госпитале и пролежал там более четырех месяцев. Отряд же после отдыха и пополнения был вновь отправлен в тыл врага. В день принятия присяги новым пополнением из отряда приезжали в госпиталь и повезли Осадчего на торжества.
После выписки из госпиталя Осадчего включили в состав небольшой группы для заброски в тыл. Поручалось разыскать и связаться с отрядом Копёнкина, от которого долго не было сообщений. Однако на аэродроме Луганска летчики отказались взять на борт группу.
— Вы не обучены прыжкам, не могу рисковать, — заявил майор, командовавший здесь.
Никакие уговоры не помогли. Пришлось тут же начать занятия по парашютному делу. В это время у Осадчего открылась рана. Пока решали эти вопросы, пришло сообщение об окружении и гибели отряда Копёнкина. Надобность в посылке группы отпала.
На сборном пункте Осадчему предложили вернуться на предвоенную работу — инженером по строительству военных аэродромов.
После войны Михаил Климентьевич работал на строительстве Куйбышевского и Новокуйбышевского нефтеперерабатывающих заводов.
Я был исполнителем ответа на запрос из Киева об Осадчем, несколько раз беседовал с ним, читал его записи. В своих воспоминаниях он писал:
«Я навсегда запомнил слова партизанской клятвы: «Если надо будет отдать в борьбе с врагами за Родину жизнь — я ее отдам… Клянусь быть всегда дисциплинированным, честным и чутким товарищем».
Таким Михаил Клементьевич оставался всю жизнь. В 1972 году его не стало.