1
Театральный подъезд был ярко освещен. До начала спектакля оставалось еще полчаса, и люди не спешили. Татьяна не любила опаздывать. Гораздо приятнее не торопясь раздеться, придирчиво осмотреть себя в зеркало, поправить прическу. И, чего уж тут скрывать, ей приятно было ловить на себе в том же зеркале взгляды мужчин. Стройная, молодая, с маленькой головкой, украшенной тяжелым жгутом золотистых кос, она невольно привлекала к себе внимание.
Места были отличные. Четвертый ряд. И у самого прохода. Таня с матерью побродили по фойе, после второго звонка вошли в партер.
— Таня, не забудь программу, — сказала Надежда Михайловна и оставила дочь одну, устремившись к окликнувшей ее знакомой.
Но билетерша, стоявшая у дверей, развела виновато руками:
— Только что кончились.
Однако огорчение быстро прошло. Рядом с Таней оказался внимательный и предупредительный мужчина. Когда они уселись, он протянул программу, улыбнулся и сказал, четко и старательно выговаривая слова:
— Пожалуйста, посмотрите. Я уже прочел.
Таня благодарно кивнула и вместе с матерью склонилась над длинным узким листком плотной глянцевой бумаги.
Зазвучала музыка. Раздвинулся занавес. Балерина, танцевавшая партию Жизели, сразу приковала к себе внимание Тани своей грациозностью, хрупкостью, нежностью. Они не были знакомы. Но каждый раз, встречая на улице эту тоненькую, с глазами-озерами и опущенными длинными ресницами девушку, Таня здоровалась с ней. Услышав приветствие, она поднимала голову и, застенчиво улыбнувшись, отвечала певучим и тихим голосом:
— Здравствуйте!
Фамилия танцовщика, исполнявшего роль Альберта, тоже не сходила с афиш. Совсем молодой и не так давно появившийся в городе, он был уже заслуженным. Газеты писали про него, что он образец балетного кавалера, его поддержки точны и изящны, что он воплощение галантности, благородства и грации.
И сегодня артист необычайно хорош. Уже первое появление Альберта, который торопливо пробирался к дому Жизели, закутанный в плащ, несло с собой ощущение едва уловимой волнующей тайны.
Как ни увлечена была Таня спектаклем, а все-таки не могла не заметить взглядов, которые искоса бросал на нее сосед. Они не были назойливыми и не раздражали. Скорее наоборот — робко-почтительные.
Таня была уже замужем, и счастливо. Но через год после свадьбы муж попал в автомобильную катастрофу. С тех пор Таня редко кого из мужчин удостаивала вниманием. А над объяснениями в любви, в которых не было недостатка, откровенно смеялась. Но вера в то, что еще придет к ней ее настоящая любовь, не гасла.
Таня тоже поглядывала на соседа. Его лицо привлекало. Про такие лица говорят: волевое, энергичное. Серые внимательные глаза, прямой, с еле приметной горбинкой нос, крупный, твердый, красиво очерченный рот, глубоко раздвоенный широкий подбородок и аккуратный пробор. Отлично сшитый костюм, галстук.
Во время антракта сосед сказал, обращаясь сразу и к Надежде Михайловне и к Тане:
— Представьте себе, я никак не ожидал, что в Куйбышеве такой превосходный балет. Кстати, я в Большом театре видел в роли Альберта Кирилла Сергеева.
— Сергеев? — у Тани заблестели глаза. — Сколько раз была в Москве и ни разу не удалось попасть на «Жизель».
Мужчина рассмеялся.
— Это несложно. Будете в Москве, позвоните. И попадете на любой спектакль, в любой театр.
Он попросил у Тани записную книжку, записал номер телефона и незаметно для Надежды Михайловны вернул книжку.
Потом, извинившись, представился:
— Макс Питнер.
Надежда Михайловна и Таня назвали себя.
— Если вы не возражаете, мы слегка прогуляемся по театру. Я не успел его посмотреть.
Прогуливаясь по фойе, он буквально засыпал женщин именами крупнейших столичных и ленинградских артистов, с которыми если не был знаком лично, то игру их смотрел и знал очень хорошо. Оказывается, он почти свой человек и в Малом, и на Таганке, и на Малой Бронной, и в театре сатиры.
Второе действие они смотрели уже как добрые знакомые, при наиболее удачных па и поддержках встречались взглядами. Печальная история, рассказанная языком балета, казалось, размягчила и растрогала всех троих. Предупредительно подав в раздевалке пальто сначала матери, потом дочери, попросив разрешения проводить их, Питнер долго шел молча.
«Какой интересный человек, — думала о нем Таня. — К искусству близок. Хорошо воспитан. Совсем не назойлив. Другой сейчас бы болтал без передышки, чтобы понравиться. А он молчит. Значит, переживает балет. Интересно, кто он по специальности?»
Задумавшись, Таня не расслышала, что сказал Питнер. Надежда Михайловна даже сделала замечание:
— Таня, по-моему, это не очень вежливо.
— Что, мамочка?
— Товарищ Питнер спрашивает, не могли бы мы ему показать город. Он впервые в Куйбышеве.
— Конечно, можно. Завтра же воскресенье.
Таня вернулась домой в приподнятом настроении. Но когда во время позднего ужина заговорили о новом знакомом, мать заметила, что Питнер, судя по произношению, иностранец.
— Я думаю, что он из Прибалтики, — ответила задумчиво Таня. — А тебе он не понравился?
— Мне не понравилось, что он тайком дал тебе свой телефон. Вырви и выкинь этот листок.
— Нет, мама, так нельзя. Ты слишком подозрительная, и мне кажется, он понял, что ты отнеслась к нему с недоверием.
2
— Между тем, Татьяна Павловна, я прирожденный турист. Люблю новые города, новые реки, новых друзей. Кстати, когда я ехал сюда, посмотрел кое-какую литературу о Самаре. У вас здесь, оказывается, жил молодой Ленин. Удивительно!
В разговор вмешался шофер такси:
— Почему удивительно? Нам кажется, иного и быть не могло. Если бы он не у нас жил, то мы, пожалуй, и обиделись бы.
И странное дело, Таня с удивлением заметила, как растерялся от этой колкости Питнер, как беззвучно пошевелил губами и смолк.
Только через несколько минут он обрел равновесие и привычный независимый и слегка снисходительный тон.
— Когда-то, до революции, Самару называли русским Чикаго. Ну а сейчас она не утеряла эту славу?
— Ну что вы, Макс. Девятый город страны по населению. И по промышленности не многим уступает.
— Что вы говорите? А я думал, для вашего города гораздо характернее культура. Опера, драма, строящийся Дворец спорта, пединститут, набережная.
— Да мы ведь еще не были в новых районах. А они выросли в ходе войны и после. Но и в старых кое-что есть. Я вам показывала завод «Автотрактородеталь», станкостроительный. Их ведь знают в десятках стран.
Легкая гололедица покрывала шоссе. И, когда въехали в один из крупных заводских районов города и Таня стала говорить о том, что здесь совсем еще недавно был пустырь и росли дикие яблони, Макс попросил водителя быть осторожнее и сбавить скорость.
— Гололед не тетка.
Таня рассмеялась. Остряк, однако, этот москвич. Умеет переиначивать пословицы.
Туристский маршрут их оказался короче, чем она предполагала.
— Тут есть где-нибудь поблизости ресторан? — спросил Питнер.
Таня покачала головой:
— Я редко бываю в этом районе, не знаю.
Таксист знал все. Подвез к ресторану.
— Здесь неплохо кормят и довольно уютно.
Питнер протянул водителю десятку — немного больше того, что значилось на счетчике, — и сделал рукой жест, означающий, что сдачи не надо. Шофер аккуратно отсчитал сдачу и вернул ее щедрому пассажиру:
— Чаевых не берем.
Питнер смешался:
— Я думал, у вас семья…
— У всех семья, дети, так что из этого? — нахмурился шофер. — Если я вам предложу пятерку так, за здорово живешь, что вы мне скажете? — и, не дожидаясь ответа, уехал.
Таня не очень понимала, почему надо было обедать здесь, в ресторане на окраине? Почему не в центре города?
В этот еще далеко не поздний час ресторан нельзя было назвать перенаселенным. В глубине зала стояли и совсем пустые столики. Но Макс, оглядевшись, направился к столику, за которым сидели два молодых человека.
— Мы вам не помешаем?
Один из двух — высокий рыжий парень — радушно улыбнулся:
— Пожалуйста. Очень рады.
Второй, с узким кавказским лицом, с черными смолистыми кудрями, все время спускавшимися на глаза, покучнее сдвинул к центру стола посуду и сделал широкий жест:
— За столом у нас никто не лишний.
Таню несколько удивило поведение спутника. Ведь можно было занять и отдельный столик. Вон их сколько. Но тут же оправдала Питнера: «Ну что же, просто очень общительный человек. А остаться со мной наедине, наверно, стесняется. Да и мне в присутствии людей с ним легче».
Так думала, а все-таки в душе испытывала не осознанную до конца досаду и боялась себе признаться, что Питнер все больше и больше интересует ее.
Ребята пили водку. Питнер заказал коньяк и небрежно махнул официантке:
— Где наша не прогуляла. Несите пару бутылок.
Молодые люди захохотали.
— Вы, наверное, артист? — сказал рыжий.
Питнер на минуту задумался. Потом расплылся:
— Почему вы решили?
— Да я в каком-то спектакле похожую шутку слышал: «Что с воза упало, то не вырубишь топором».
Официантка принесла коньяк, соленых грибков, заливное с хреном, лимон, нарезанный прозрачными ломтиками. Ребята уже опорожнили свои рюмки, и Питнер, ни слова не говоря, наполнил их коньяком. Молодые люди запротестовали:
— Зачем вы? Мы сами можем.
Рыжий полез во внутренний карман пиджака, а его друг пояснил:
— У нас сегодня праздник. Колька такую штуку придумал! И в газете про него напечатали, и премию большую получил.
Колька вынул из кармана несколько десятирублевок. Но Питнер заставил положить их обратно.
— Прекрасно! Мы поздравляем вас, Коля, и выпьем за ваши успехи! А пока вы будете пить за наши.
Против такого варианта ребята не возражали. К ним снова вернулось отличное расположение духа, и после рюмочки коньяку они уже смотрели на своих новых знакомых как на старых добрых друзей.
— Нет, ты покажи, Колька, газету товарищу. Пусть посмотрит, на что способен рабочий класс! — вдруг стал настаивать черноволосый.
Коля нерешительно, но с явной готовностью посмотрел на Таню. Вообще, как только она и Питнер сели за столик, рыжий юноша то и дело поднимал на нее глаза. Однако ответил Питнер:
— Конечно, конечно, покажите. Всегда приятно узнать про новых передовиков.
Коля вынул из внутреннего кармана газету, развернул ее. По названию Таня узнала многотиражку большого завода, с которым у ее лаборатории были тесные связи.
— Вот видите, наш Колька тут вместе с инженерами на равных, — вовсю рекламировал своего друга черноволосый, назвавший себя Арутюном.
В самом деле, на групповой фотографии вместе с четырьмя людьми в галстуках и, по всей вероятности, в выходных костюмах был снят взъерошенный, одетый в свитер с широким и высоким воротником Колька. В подписи говорилось, что творческая группа 4-го цеха в составе инженера-конструктора, инженера-механика, инженера-сварщика и слесаря-сборщика изобрела и испытала уникальную установку по закалке деталей токами сверхвысокой частоты. Время на эту закалку сокращалось теперь почти в пять раз. Этим слесарем и был Колька.
Там было написано что-то еще, но Макс, потянув газету к себе, не дал Тане ее дочитать.
— Поздравляю, поздравляю, Коля! — почему-то скороговоркой зачастил Питнер. — Молодцы, ребята! Высоко держите марку рабочего класса!
Макс не забывал и Таню. Щелкнул ножом по бутылке коньяку, потом по большой черной болгарского сухого вина. Тане не хотелось пить. Коньяк она не любила и согласилась на «Шипку». Питнер наполнил бокал до краев и провозгласил тост за нее. Ребята смотрели на Таню чуть ли не с обожанием и несли какие-то милые глупости, желая счастья в самых его разнообразных проявлениях, вплоть до того, что совсем осмелевший Арутюн отколол:
— Пусть у вас будет много таких же красивых детей, как вы сами.
Она от души рассмеялась и тут же ойкнула: на новом праздничном платье расплылось винное пятно. Пришлось поспешить в туалетную комнату, чтобы замыть его холодной водой.
Когда вернулась, мужчины провозглашали очередной тост. Газеты на столе не было. Разговор шел о директоре завода. Рыжий превозносил его до небес. Арутюн, наоборот, относился к нему скептически и приводил примеры, которые низвергали руководителя громадного коллектива с неба на землю.
Остаток вечера Макс был очень любезен и предупредителен. Всерьез обеспокоился тем, что платье могло быть испорчено, и предложил Тане сразу купить новое. Она отказалась.
— Что вы, Макс, разве можно так швыряться деньгами!.. И потом… это же пустяки. В конце концов есть химчистка, выведут.
Но все равно он был удручен происшествием. Вернулись в центр. Хотели попасть в театр. Шел «Ричард III». Но опоздали. Попали в кино на последний сеанс. Фильм был скучный. Таня только изредка смотрела на экран. Макс держал ее руки в своих больших и теплых ладонях и время от времени тяжело вздыхал.
— Что с вами, Макс? — спросила она его шепотом.
Он молчал, потом ответил, сжав ее пальцы:
— Мне так не хочется покидать ваш город, Таня. А завтра кончается командировка. Знали бы вы, как я одинок!
— Я провожу вас?
— Не нужно. — Он поцеловал ее руки. — Лучше я вас встречу в Москве. Мне вам так много надо сказать, Таня. Но я знаю, этого не говорят на второй день знакомства. Я буду вас ждать. Обещайте найти меня в Москве.
Таня обещала.
3
И исполнила свое обещание. Ей очень хотелось встретиться с Максом. Он заинтересовал, увлек ее. В мечтах Таня шла дальше простого знакомства и случайных встреч. Ей казалось, что Макс мог бы быть ее другом и мужем. Внимательный, заботливый, красивый. Театр — часть его жизни. Хоть разговор и не заходил о его профессии, но ясно, что он близок к искусству. Возможно, режиссер или работник Министерства культуры.
Потом спохватилась и ругала себя: «Ох и дура же ты, Татьяна. Только встретила человека — и готово: влюбилась. Замуж собралась. Глупость сплошная. Лучше о работе думай».
Но работа, ее научная работа, и привела ее в Москву.
Была пятница. Пока она устроилась в гостинице и переоделась с дороги, наступил полдень. Не было смысла ехать на два-три часа в центральную лабораторию. Впереди два выходных. Можно сходить в театр, побывать в магазинах. Она так и не решила: звонить Максу или нет?
Позвонила в субботу, когда узнала из театральной афиши, что в Москве гастролирует знаменитый польский «Голубой джаз», но достать билет оказалось невозможно.
Питнер пришел в восторг от ее звонка и тут же приехал. Что таить, Таня тоже была рада его видеть. Недавние сомнения отступали. Ей было просто приятно с ним. Он сразу достал билеты на «Голубой джаз» и вообще окружил таким вниманием и заботой, что у нее не было времени для размышлений.
Концерт ей понравился. Во время антракта, когда они стояли в буфете, она растроганно и благодарно улыбнулась Питнеру:
— Теперь я верю, Макс, вы действительно волшебник. Ведь у нас спрашивали билеты за добрый километр. Кто же вы в самом деле? Где работаете?
Он поднял бокал с шампанским.
— Давайте выпьем на «ты». А уж потом я вам открою тайну, хотя ее нет.
И Питнер сказал, что работает в комитете по культурным связям с заграницей.
Тане было хорошо и весело в этот вечер. И во второй и третий тоже. Правда, больше ни в один театр они не попали. Все как-то получалось, что они не успевали к началу, хотя, как уверял Макс, у него даже билеты были в кармане. Чаще они уезжали за город. Максу нравилось на ходу менять маршрут, пересаживаться с автобуса на такси или троллейбус.
— Нет ничего скучнее запланированных поездок, — шутил он. — Надо быть там, куда позовет сердце сейчас, сию минуту.
Она не возражала. Дни проходили как-то бездумно, словно во сне. Она не могла сосредоточиться даже на работе, рассеянно выслушивала своего научного руководителя, а в мыслях была далеко от всего этого.
На последние дни командировки у нее оставалось поручение от руководителя лаборатории. Нужно было сходить в министерство и оформить документы на необходимое ее куйбышевским коллегам оборудование. Но человек, который должен был подписать ее бумаги, заболел. И будет на работе, как сказала секретарша, только через неделю.
Таня не знала: радоваться ей или огорчаться. Хотелось и в Москве побыть, с Максом, и тревожило какое-то смутное сомнение: что же у них за отношения? Дружеские? Или просто глупый флирт?
Она позвонила ему из автомата.
— Макс, у меня неприятности.
В трубке молчание. Показалось, отчуждение.
— Алло, ты слышишь, Макс?
Чуть ли не заикаясь, он спросил:
— Что за неприятности? Какого рода?
— Заболел человек, который должен подписать наряд на оборудование.
Макс повеселел:
— Ба! И это ты считаешь неприятности? Вот уж правда: у семи нянек дитя без слез. Приезжай сейчас же ко мне.
— Куда я должна приехать?
— В «Интурист».
— В гостиницу?
— Ну да. Поднимайся на четвертый этаж, я встречу тебя.
Она не могла понять, почему он приглашает в гостиницу. Но мало ли почему? Человеку, который работает в комитете по культурным связям и имеет постоянно дело с представителями зарубежного искусства, полагается для приемов, бесед, встреч иметь гостиничный номер.
— Ну вот, будь как дома! — впервые заключив ее в объятия, сказал Питнер. — Раздевайся. Может, примешь ванну?
Она испуганно затрясла головой.
Макс усадил ее на диван, поставил на низенький журнальный столик вазу с апельсинами и раскрытую коробку конфет.
— Теперь буду бездельничать и ждать, когда появится этот начальник, — пыталась она отмахнуться от недавнего огорчения.
— Ну и хорошо. Неужели это оборудование так смертельно необходимо?
— В том и дело. Серию опытов, которые мы сейчас проводим, без него нельзя закончить.
Она увлеклась и довольно подробно стала раскрывать суть научных экспериментов, порученных ей и ее группе. Потом спохватилась:
— Да что я тебе голову забиваю разной ученой мурой? Тут и своя-то голова иногда кругом идет.
— Нет, мне все интересно, Танечка. Все, что тебя волнует. А потом, я тоже чуть инженером не стал. Пожалуй, даже зря политехнический на последнем курсе бросил…
Зазвонил телефон. Но Макс не торопился снять трубку. Почему-то вдруг спросил Таню, какой она язык изучала в институте. Даже потом самой себе она не могла ответить, почему соврала, что заставило ее сделать это.
— Немецкий.
Немецкий она совсем не знала. Учила английский.
В глазах Макса мелькнуло что-то похожее на облегчение.
— Жаль. Сегодня меня будут осаждать англичане. Мог бы познакомить. Есть интересные люди. — Он снял с рычага трубку.
Разговаривал он с кем-то по-английски. Говорил о пустяках. А потом стал называть цифры, достал записную книжку и что-то записал.
Разговор заметно поднял настроение Макса. Он стал насвистывать какой-то игривый мотивчик. Потом сбегал в буфет, принес бутылку вина, кофе, бутерброды.
— Давай позавтракаем, Танечка, и пойдем в магазин. Я хочу сделать тебе презент. — Он достал из портфеля дорожный несессер и, извинившись, удалился в ванную комнату.
Неприятное беспокойство охватило Таню. Какой-то странный разговор Макса по телефону, его вопрос, какой язык она изучала. Что все это значит?
Когда Макс вышел из ванной, она приводила в порядок прическу.
4
Дежурный офицер управления Комитета государственной безопасности подал Тане стакан воды.
— Пожалуйста, успокойтесь. Возьмите себя в руки. Иначе вы ничего не сумеете рассказать.
А она и в самом деле ничего не могла рассказать толком. Перескакивая с пятого на десятое, повторялась, цеплялась за мелочи, хотя понимала, что надо сначала изложить главное, суть. Подробности понадобятся, очевидно, потом.
Старший лейтенант дружески улыбнулся:
— Давайте сделаем так. Вы сейчас очень устали, напряжены. Взволнованы. В конце концов, час-другой в этом деле не так уж много значит. Отдохните, а потом изложите все. Берите ключи от четвертой комнаты. Там есть диван.
Старший лейтенант проводил ее взглядом, дождался, когда захлопнется за поздней посетительницей дверь комнаты, потом набрал номер телефона.
— Товарищ полковник, пришла Костылева Татьяна Павловна, сотрудница отраслевой лаборатории. Имеет заявление по поводу действий австрийца Макса Питнера. Помните, зимой приезжал по культурным связям? Женщина очень волнуется. Просит принять немедленно.
Дежурный услышал чирканье спички о коробок. Полковник, должно быть, закуривал, потом сказал:
— Что же, немедленно так немедленно. Высылайте машину.
Таня вошла в кабинет полковника, покусывая губы. Виновато улыбнулась:
— Вы извините, пожалуйста. Я вас в самую полночь всполошила. Наверно, лучше было подождать до утра.
Навстречу ей поднялся плотный невысокий человек с седыми висками.
— Здравствуйте, Татьяна Павловна. Очень хорошо, что вы пришли сразу, не колеблясь. Василий Георгиевич, — обратился полковник к дежурному, — не могли бы вы нам по стаканчику чаю организовать?
— Будет сделано, товарищ полковник.
Она старалась изложить все подробно и последовательно. Иногда сбивалась. Полковник не перебивал ее. С какого момента она начала встречную игру? Пожалуй, с телефонного разговора Питнера в гостинице. С этой минуты главной заботой было не выдать себя, не подать вида, что она в чем-то заподозрила Макса. И не от страха за себя, хотя и очень боялась, что внимательный и чуткий «друг» может расправиться с ней.
Как ей хотелось убежать тогда из ювелирного магазина, сорвать с шеи это дорогое колье. Она понимала: он покупал ее. Но нашла в себе силы улыбаться, тут же, в магазине, коснуться губами щеки Макса. Вот оно, переливаясь драгоценными камнями, лежит сейчас на столе перед чекистом и распространяет сияние, словно перо сказочной жар-птицы.
Командировка ее затянулась. Тот работник, от которого зависела подпись нужных бумаг, оказался из тех, кто подолгу согласовывает и утрясает. Заведующий лабораторией нервничал. Прислал несколько телеграмм. Требовал, возмущался, грозил выговором.
Питнер успокаивал:
— Выговор на воротах не виснет.
Теперь она поняла. Это не юмор. Это плохое знание русских пословиц. Встречались они почти каждый день. Но о театрах он больше не заикался — предпочитал прогулки за городом и рестораны. День ото дня был нежнее, внимательнее.
Наконец сделал предложение.
— Я свободен. С женой разошелся пять лет назад. Знаю и чувствую: ты единственная, с которой буду счастлив.
Потом добавил, что есть несколько чисто формальных препятствий, но он их за полгода легко устранит. Таня не стала допытываться, какие это формальности. Рассчитывала: раскроет сам. И не ошиблась. Только сделал он это в последний день перед ее отъездом в Куйбышев.
Сидели в Измайловском парке. В густой липовой аллее. Гуляющих в этот час было мало. Никто не мешал разговору. Макс вздыхал, то и дело подносил руку Тани к губам, старательно и искусно изображал глубокое внутреннее страдание от предстоящей разлуки. Наконец заговорил:
— Я благодарен тебе, Таня, за то, что ты не отказала мне и обещала подумать. Я за эти полгода улажу все свои дела и все формальности, чтобы не было никаких препятствий. Но у меня есть к тебе умоляющее предложение: совершить со мной свадебное путешествие до свадьбы. Нет, нет, ничего такого не будет, — поднял он успокаивающе ладонь, — мы поедем, если хочешь, просто как друзья. Но путешествие необходимо для того, чтобы обеспечить нам будущее.
— Это очень серьезно, Макс, и я должна подумать, — задумчиво ответила Таня.
К этому разговору Питнер возвращался все время до отъезда.
…— Татьяна Павловна, а вашей лабораторией он интересовался? — спросил полковник.
— Спрашивал очень осторожно. Я сначала напугалась: если начну выдумывать, он может понять и заподозрить, что раскусила его. А тут вдруг вспомнила, что в одном из научных журналов директор института уже писал про нашу работу. Ну, в общем, писал то, что можно знать всем. Статья была большая, читала я ее внимательно. Запомнила. Ну и выдавала я ее понемножку, как только заходила речь о нашей работе.
— Он поверил вам?
— Думаю, что да. Я это почувствовала при прощании.
Окончательное объяснение состоялось в сквере, неподалеку от вокзала. Не выпуская из рук Таниной ладони, Питнер заверил, что настоящий смысл жизни он понял только встретив Таню, просил не отвергать и, все обдумав, принять его предложение… совершить путешествие.
— Хочешь знать, почему? — спросил он.
Она согласно кивнула.
— Я гражданин другого государства. И даже не социалистического. Но очень хочу быть советским человеком. И очень хочу на тебе жениться.
Удивление ее было вполне естественным. Таня даже отодвинулась от Питнера. Но он обхватил ее за плечи.
— Ты должна меня выслушать. Иначе я умру от отчаяния. Мой отец — австриец. Мать — русская. Ее вывезли в нашу страну немцы в начале той войны. Отец женился на ней. Он давно умер. И мы с матерью хотим вернуться в Россию. Для этого все готово. Но у меня невыполненный договор с одним венским издательством. Я обещал путевой репортаж от Москвы до Новосибирска. Аванс уже прожит, а сроки сдачи кончаются. С меня требуют его назад. Это большие деньги. А если закончу и сдам, у нас их будет много, хватит на несколько лет. Но ты должна мне помочь.
— Чем?
— Свадебным путешествием. Если я обращусь по официальным каналам, мне могут не разрешить. Я аккредитован как журналист. Мы поедем с тобой как муж и жена. И никто не придерется. Я буду наблюдать, разговаривать, записывать, советоваться с тобой — все будет отлично. Мы издадим великолепную книгу о Советском Союзе, где будет одна правда. А это уже политический багаж, который пригодится мне для того, чтобы стать гражданином СССР, хотя я имею кое-какие заслуги и сейчас, работая по развитию культурных связей.
— Не знаю, Макс, я просто огорошена. Все это так сложно. Я же на работе. Меня никто не отпустит.
Она понимала: нельзя быстро соглашаться. Но кто знает, что произойдет, если она откажется…
…Заново переживая все, Таня заплакала.
Полковник поднялся из-за стола, положил руку на вздрагивающие плечи молодой женщины.
— Не надо, не надо плакать.
— Я, наверное, вела себя с ним как настоящая дура… — глотая слезы, сказала Таня. — Ведь все, что я о лаборатории разболтала, он теперь за границу передал…
Таня вытерла глаза.
— Я сказала, что привыкла советоваться с мамой. Что ничего не делаю без ее согласия. Тогда он стал умолять меня не открывать матери ничего до того времени, как поженимся, говорил, что мать может не понять всех тонкостей положения и погубить наше счастье. Кончилось все тем, что я обещала сама принять решение и сообщить ему. Или телеграммой или открыткой.
Полковник подошел к окну, отдернул тяжелую штору и распахнул окно. В комнату дохнуло рассветной свежестью. Он помолчал, потом вернулся к столу.
— На сегодня все, Татьяна Павловна. Вам надо отдохнуть.
Он проводил ее до двери и еще долго оставался в кабинете, раздумывая о Максе Питнере, об этой молодой красивой женщине, на которую вдруг свалилась беда. Жила она, как и тысячи других, училась, работала, любила. И, конечно уж, не подозревала, что враг может оказаться вот так рядом, в личине друга, любимого человека. Такое ей не могло, пожалуй, даже присниться. А случилось именно так. И теперь ей приходится собирать все силы и мужество, чтобы доказать, что она с честью несет звание гражданина своей Родины. Сумеет ли она до конца довести добровольно взятую на себя роль? Это не всегда просто даже в кино, где нужно перевоплотиться только на час. В борьбе ставкой иногда становится собственная жизнь.
Проводники мягкого вагона относились к этим двум пассажирам со скрытым недоброжелательством: эгоисты. Поезд забит, мест не хватает. А они вдвоем в купе на четверых. Бешеные деньги, что ли?
Вскоре весь вагон знал, что в пятом едут молодожены. Кто-то осуждал, кто-то добродушно посмеивался:
— Что же, всем влюбленным свойствен эгоизм. Во время медового месяца они игнорируют человечество. Простим их.
Питнер вел себя настоящим рыцарем. Молодоженами они были только для окружающих. По утрам Питнер приносил чай, заботился о горячем завтраке. Был предельно предупредителен и вежлив.
Днем он просиживал у окна. Смотрел зорко и неотрывно. По временам раз за разом быстро наводил фотоаппарат и фотографировал то, что ему нравилось.
Порой он подзывал Таню к окну, громко восторгаясь:
— Посмотри, какая прелестная роща!
Она чувствовала фальшь и под нежной улыбкой прятала желание залепить ему по физиономии.
А Питнер, приходя в восторг от красивых рощ и затейливо украшенных резьбой изб, фотографировал мосты, заводы, изредка попадавшиеся аэродромы.
Всего несколько дней поездки. Какой-то миг в жизни, о котором и рассказать-то, пожалуй, потом ей будет нечего. Сидела в уютном купе мягкого вагона, смотрела в окно, улыбалась спутнику, «мужу». И все. Если не считать постоянного, не отпускающего ее даже во сне нервного напряжения.
«Нам очень важно, — вспоминала она наказ полковника, — чтобы это путешествие вы провели с ним от начала до конца. Главное — знать, где отснятая пленка».
За пленки можно быть спокойной. Питнер хранит их в чемодане. На остановках, выходя из вагона, не берет с собой даже фотоаппарата. Несколько катушек положил Тане в сумку. Не преминул при этом пошутить:
— Это самые лучшие кадры, они откроют нам счастливую жизнь.
Она согласно кивала головой и позволяла себе немного капризничать:
— Я устала от этого мелькания в окне, Макс, от стука колес.
— Еще недолго, дорогая. Обратно мы сможем вернуться на самолете. И в Москве поженимся.
5
Из Сибири Таня возвращалась уже без Питнера. Его взяли на одной из станций, когда путешествие их подошло к концу.