НЕ ВЫХОДЯ ИЗ БОЯ
1
Атака была неизбежным и единственным выходом из положения. От этого невзятого клочка израненной земли зависела судьба других участков замысловато петлявшего фронта. И вот она началась. Немцы вдруг тоже поднялись и пошли навстречу. Задыхающиеся цепи сближались неотвратимо и быстро. Вот уже лица, вот уже глаза в глаза! Победный клич возник скорее как предчувствие, опередив события. Немцы не выдержали, дрогнули. И рота, взорвавшись остатками сил, пошла в прорыв.
— Эта картина — навсегда, — тихо сказал Алексей Михайлович Потанин, заканчивая свой неторопливый рассказ о том страшном дне.
Он вообще весь какой-то негромкий, сдержанный, этот человек, видевший смерть в лицо, когда ему не было и двадцати лет.
А на другом участке фронта, оставив позиции батареи, уполз к врагам минометчик Иван Семенов. Сдался добровольно. С оружием. Это была давно продуманная сознательная измена Родине: Иван Семенов не верил в тот путь, которым шла наша Советская страна.
Изменник, правда, не стрелял в наших солдат. Став немецким холуем, Семенов повел в лагере для военнопленных антисоветскую агитацию. Но недолго длилась эта его предательская работа, порождавшая гнев и презрение настоящих патриотов, волею трагических обстоятельств оказавшихся в плену. Приближение победного для советского народа окончания войны неумолимо и неотвратимо приближало расплату и возмездие. Перебежчик в страхе пятился от наших войск до последней возможности. А когда окончательно понял, что крах фашистской Германии неминуем, стал просто военнопленным в одном из лагерей. «Освобожденный» из лагеря в апреле сорок пятого американцами, он даже сумел попасть в наши войска.
Вскоре чекисты обнаружили и разоблачили предателя. Но, признав свою вину и раскаявшись на словах, Иван Семенов не отказался от своих политических заблуждений и враждебного отношения к социалистическому строю. Отбывая наказание, он вступил в «кружок искателей счастья и справедливости на земле». За невинным названием и музыкально-поэтическими занятиями этого кружка скрывалась злобная организация предателей и преступников.
Советский народ проявил великодушие к Ивану Семенову. Сначала срок наказания был снижен более чем наполовину, а подошедшая вскоре амнистия даровала ему не только свободу, но и снятие судимости. Но и это, как потом выяснилось, не изменило его отношения к Родине, однажды уже преданной им. От враждебных высказываний он перешел к антисоветской обработке окружающих. Его ничто не удерживало и не останавливало — ни семья, ни предоставленная возможность жить честной, открытой жизнью.
Работа с ним была долгой и упорной. Так прозаически назвали сотрудники госбезопасности свои напряженнейшие психологические и политические схватки с Иваном Семеновым. И вот в конце ноября 1959 года он пришел к чекисту Алексею Михайловичу Потанину и передал ему письмо. Он писал:
«Дорогие товарищи мои, друзья мои!
Не из-за лести и подхалимства, не из-за страха и лицемерия, не из-за хитрости и лжи я называю вас теперь своими товарищами, своими друзьями. Не кривите лица и не делайте сомнительной улыбки. Вы же прекрасно знаете, что я не льстец и не трус.
Я прошел большой, сложный и тернистый путь. На первых порах своей жизни я был также с вами вместе, был активным и деятельным проводником всех мероприятий, проводимых партией и правительством Советского Союза. Но в годы сильной и сокрушительной ломки старых устоев и становления нового социалистического порядка в нашей стране я не в состоянии был в себе переварить, здраво разобраться и понять трудности роста и становления нашего государства. Тем самым я лишил себя возможности своевременно и правильно понять ту главную, высокую и благородную цель, которую ставили перед собой наша партия и правительство. Все это пагубно задержало мой политический рост, мою политическую зрелость, на многие годы оторвало меня от деятельной, полезной и плодотворной жизни на пользу нашего народа.
Но лучший лекарь от подобных болезней, говорят, время. И это верно. Оно неотвратимо сделало свое закономерное, справедливое дело. Как новорожденный, я возвращаюсь к жизни и встаю с вами, мои дорогие соотечественники, в одну шеренгу всепобеждающего и атакующего рабочего класса нашей родной и любимой Родины. Я от всего сердца искренне благодарю вас, дорогие товарищи, так долго занимавшихся моим преобразованием.
Я теперь с ужасом оглядываюсь назад и вспоминаю свою проклятую прошлую жизнь. И при этом думаю, как это у вас хватило терпения и выдержки столько возиться со мной.
С момента нашей последней беседы с вами прошло сравнительно немного времени, а какие изменения произошли со мной! Я сам себя не узнаю. До этого я был груб и всегда чем-то недовольный в семье. Часто такое поведение было и на людях.
Моя дочь, молодое и чуткое существо, все время питала ко мне какую-то неприязнь и недоверие. Но вот теперь дочь охотно стала говорить со мной о прочитанной книге, о просмотренном фильме.
На работе, на людях, мне кажется, я тоже стал лучше. Вот что вы сделали со мной. И как мне после этого вас не благодарить, как не называть истинными друзьями и товарищами.
Вы помогли мне сбросить с себя тягостную ношу, которую я таскал многие годы.
Верьте мне, товарищи! Теперь никакая сила не совратит меня с правильного жизненного пути.
С глубоким уважением и сердечной благодарностью к вам
Прошедшие годы подтвердили полную чистосердечность каждой буквы этого письма.
— Да, мы с Семеновым долго работали, — сказал Алексей Михайлович, вспоминая нелегкую борьбу чекистов за человека, совершившего немало тяжелых проступков. — Вначале пришлось разбивать порочную идеологическую концепцию, определявшую все поведение этого человека. Он никак не хотел да и не мог сам отказаться от нее. Для него было куда страшнее осознание краха собственных принципов, несостоятельности взглядов, чем наказание, осуждение. Вначале он вообще все на свете отрицал. Доходил до нелепостей, отметая даже самые неопровержимые доказательства. Казалось, он заперся навечно. Но зато и перелом был бурным, очищающим. Семенов действительно с ужасом посмотрел на себя, оглянулся на свою порочную жизнь. Это было настоящее потрясение. Да это и по письму видно…
В рассказе своем Потанин был предельно лаконичен и сдержан. Складывалось впечатление, что он боялся лишним словом расцветить дело или, не дай бог, показаться нескромным, намекнуть на свою роль. Вскоре это впечатление превратилось в убеждение: эмоции Алексея Михайловича вообще проявляются с мерой, свойственной людям с врожденной интеллигентностью и деликатностью. Что же касается «стальной суровости», то никаких ее признаков во всем его штатском облике не было и в помине. Тем более трудно было представить, как на фронте он, хрупкий тогда юноша, шел в атаку. Как он, и сейчас не могучего сложения человек, смог вытащить из боя тяжело раненного начальника разведки дивизии. Как он с крохотным отрядом разведчиков уходил от преследовавших немцев, попадая в засады то к ним, то к своим, потому что обстановка была запутанная — кольцо в кольце.
Наконец, как он бился с тем же Иваном Семеновым, чем покорил его и как ему удалось победить и спасти, казалось, навсегда потерянного человека. Ведь кроме того, что для Семенова не существовало ни авторитета власти, ни просто боязни карающего закона, в нем жила твердая уверенность, что отступать уже некуда. Это крайне ожесточило его, сделало почти неприступным. Потанин же не просто увидел и показал ему выход из тупика, а с настойчивостью врачевателя вел незрячего к полному идейному прозрению.
Прежде всего, враждебной идеологии Ивана Семенова постоянно противостояла глубокая коммунистическая убежденность Алексея Потанина. Это был главный активно действующий фактор, та благотворная атмосфера, в которой велись острые споры и схватки, шли часы внешне спокойных, но всегда напряженных бесед.
Уже во время первых встреч Потанин пошатнул, поколебал стойкую предубежденность Семенова, заставил его объективно посмотреть на важнейшие события в политической и экономической жизни нашей страны. Это был первый и очень важный сдвиг, поворот в их дуэли. Всячески маскируя свою растерянность, Иван Семенов еще долго продолжал отвергать доводы Алексея Михайловича, хотя прежнего убежденного упорства и озлобленного упрямства в его контрдоводах уже не стало. Когда же он окончательно убедился, что перед ним человек широкого и мужественного взгляда на жизнь, что мысли и слова Потанина не бездумно заученный урок политграмоты, а само существо, естественный и единственный способ бытия чекиста, то дрогнул всерьез. Искореженной, темной и запутанной жизни Семенова страстно и неопровержимо был противопоставлен прямой и ясный жизненный путь и социальный опыт Потанина.
Алексей Потанин победил гражданским нравственным превосходством, цельностью личности, ясной логикой патриота-коммуниста. Победил той бесстрашной своей атакой, всей своей жизнью. И не ожесточенностью, а неотразимой силой убежденности и обаянием человечности помог Ивану Семенову окончательно сбросить тягостную ношу заблуждений. Вместе с другими чекистами поставил своего вчерашнего убежденного противника, как он сам признательно пишет, «в одну шеренгу всепобеждающего и атакующего рабочего класса нашей родной и любимой Родины». Хотя Семенов никогда не принадлежал к рабочему классу ни по происхождению (из крестьян), ни по профессии (из учителей).
2
Алексей Потанин родился в Астрахани. Отец был слесарем, мать — сотрудница архива. В семье почиталась усидчивость, воспитывалось уважение ко всякому труду. Алексея с малых лет манила и увлекала романтика путешествий. Каждое лето он пропадал в ребячьих походах по окрестностям старинного волжского города. Некоторые его одноклассники едва знали три-четыре улицы центральной части, а ему уже были хорошо знакомы многие таинственные и заповедные места причудливо изрезанной дельты любимой Волги.
Восприимчивого и мечтательного юношу глубоко волновали героические подвиги дальневосточных пограничников и ледовые эпопеи челюскинцев и папанинцев, рекордные полеты экипажа Чкалова, судьба сражавшейся против фашистов республиканской Испании. Все это находило в его душе отклик, обостряло мысль, воспитывало его характер.
От веселых, увлекательных детских путешествий и игр в Чапаева он незаметно шагнул в мир взрослых представлений о жизни. Он не терялся, не хныкал во время военизированных походов. Алексей был к ним готов.
Как и для миллионов советских людей, песня «Если завтра война…» звучала для него боевым призывом, на который он мог откликнуться в любую минуту. Быть может, не так ясно, как старшие, но он тоже понимал, что на мир надвигается военная гроза. О ней говорили, писали в газетах, ее зловещее дыхание все явственнее доносилось из Европы. И все-таки война обрушилась ошеломляюще-неожиданно. В это не сразу поверилось. Потому что очень не хотелось, чтобы она была. И когда уже нельзя было не верить в случившееся, оставалась еще надежда на быстрый победный конец без больших жертв и потерь. Вскоре тысячеголосый плач провожающих, нараставший с каждым гудком пароходов, увозивших астраханцев на войну, принес настоящую тревогу за судьбу Родины. А когда на Астрахань, на ее мосты полетели фашистские бомбы, комсомолец Алексей Потанин добровольцем пошел в армию — в авиационное училище.
В 1942 году курсанты были брошены под Сталинград, а нескольких шестнадцатилетних, в том числе и Алексея, отчислили как «несовершеннолетних для фронта». Но уже через год он радист батальона связи в одном из кавалерийских корпусов. Освобождение Смоленска, участие в грандиозной операции «Багратион», завершившейся полным освобождением Белоруссии, бои в Молдавии, Румынии, Венгрии, Австрии… Войну Алексей Потанин закончил после 9 мая юго-западнее Праги. И он вышел из ее огненных лет — жестоких и суровых — еще более собранным, волевым и, конечно, сильно возмужавшим.
Прощание с боевыми друзьями проходило в Ровно. Но Алексею Потанину не суждено было выйти из боя. Своеобразным, во многом логическим мостиком, соединившим довоенные мальчишеские походы, фронтовые разведывательные операции с чекистской службой, оказалась встреча с Н. Струтинским, сподвижником выдающегося разведчика Героя Советского Союза Николая Кузнецова. Хотя встреча была случайной — на торжественном вечере в подшефной школе, куда комсорг отдельного батальона Алексей Потанин пришел со своими солдатами, — она во многом определила его дальнейшую жизнь и судьбу.
— Понимание людей — вот, пожалуй, самое ценное достоинство Потанина. — С этого начал рассказ об Алексее Михайловиче парторг отдела, тоже опытный чекист Вениамин Дмитриевич Яковлев.
Он легко и ярко рисовал портрет Потанина, вновь и вновь выделяя самые характерные черты.
— Это очень драгоценное качество — уметь понять человека и быть серьезным аналитиком, — еще раз повторил Вениамин Дмитриевич, подчеркивая, что именно в этом видит чекистский талант Потанина. — Многое у него идет от природного склада ума, характера и темперамента. Некоторые в мыслях и в словах спешат, скачут, разбрасываются, а Потанин даже в докладах-пятиминутках умудряется «ужиматься» до трех-двух минут. Ни слова лишнего и приукрашивающего — одна суть дела. И всегда — просто, четко, спокойно. Мы часто шутим: «Опять Алексей Михайлович только две минуты продержался!»
3
Разумеется, нелегкая служба Алексея Михайловича Потанина отмечена не одними только победными итогами. Не сразу и не всякий оступившийся человек принимал руку помощи. Не каждый решительно и бесповоротно пересматривал свою преступную жизнь, круто менял ее направление под воздействием и влиянием Потанина.
Вот один из таких случаев.
В «Капитале» К. Маркс приводит слова английского экономиста Д. Беллерса о том, что
«труд так же необходим для здоровья тела, как пища для его жизни… Труд подливает масло в лампаду жизни, а мысль зажигает ее».
У Валерия Кротова, кстати, неплохо знавшего «Капитал», все было наоборот. Масло в лампаду его жизни подливал не собственный труд, а сбережения опекавших его бабушек и «подаяния» разошедшихся родителей. А мысль его зажигалась далеко не всегда самостоятельно. И свет ее был хилым, неверным и холодным.
Еще в старших классах школы, собрав радиоприемник, Валерий пристрастился к враждебным зарубежным передачам. С годами он уже просто не мог существовать без теоретических рассуждений и практических подсказок наших врагов. Он не только соглашался, но даже мыслить и чувствовать стал на манер идеологических радиодиверсантов. Причем они до такой степени распалили его самолюбие, что стремление к демонстративной независимости суждений и словесному самоутверждению, всегда болезненно преследовавшее его, приняло черты уродливые, угрожавшие распадом личности. Так возникло редкое сочетание мании интеллектуального величия и полной идейной нищеты.
В конце концов Кротов начал заниматься антисоветской обработкой ближайшего молодежного окружения, прибегнув к весьма утонченному способу размывания и расшатывания идейных убеждений своих «друзей». Жаждущих «гражданской независимости» и «анархической свободы» от существующих норм и правил советской морали он объединил в «организацию без организации». Идеологическое разоружение и перевооружение проходило во время различных вечеринок, «непринужденных» диспутов о политике и литературе, прослушивания провокационных зарубежных радиоголосов. Последние услужливо подливали масло в антисоветскую коптилку, а Валерий Кротов умело и ловко поджигал ее.
Он был главным действующим лицом не только по праву хозяина квартиры, на угарный огонек которой слеталось до полудюжины полуночников. Эрудиция, знание литературы (несколько одностороннее), музыки (преимущественно легкой, западной), умение внушить подвыпившему собеседнику «острую» мысль, заразить своим волнением, «революционное» несогласие с общепризнанными взглядами и нормами — все это некоторое время привлекало к нему недалеких и безвольных любителей «свободной жизни».
Позднее один идеологический митрофанушка признается:
«После близкого знакомства и общения с Кротовым я стал согласен с ним по всем вопросам. Стал не только критически относиться к порядкам в нашей стране, но и сам допускал вредные суждения».
А другие полуночники красноречиво расскажут об «интеллектуальной» атмосфере сборищ:
«Выпили и заспорили вокруг личности де Голля». «Вечер был посвящен отдыху — выпивали вино, слушали музыку, потом передачу». «Я в основном уделял внимание его жене». «Проводили отдых с выпивкой и картами». «Пили сухое вино, спорили о политике». «Он вступил в интимные отношения с моей женой» и т. п.
Разумеется, это далеко не все, но и этого достаточно, чтобы представить направление «организации без организации» и духовный облик ее членов. Когда наступит печальный и закономерный финал, Валерий Кротов скажет:
«У меня не было друзей, были одни только собутыльники».
Сам он, естественно, к категории собутыльников, потерявших совесть и честь, себя не причислит. И не признается, как растлевал молодых людей, проповедовал цинизм, распущенность, аполитичность, как первый подавал пример нравственной низости.
— Ну, кто сегодня со мной останется? — нагло задавал он вопрос сразу двум девицам после очередной выпивки и спора «вокруг личности де Голля».
Против такой «простоты» нравов здесь уже не восставали. Против откровенного цинизма уже не протестовали, ибо такое стало нормой мышления и поведения.
Естественно, сами полуночники, которых уже коснулась гражданская и моральная деградация, представляли свое положение и поведение в несколько ином свете.
Потеряв надежду на их самостоятельное отрезвление и выздоровление, сотрудники госбезопасности провели операцию, чем-то напоминающую спасение утопающих.
Все чистосердечно раскаялись, обещали исправиться и не обманули. Все, кроме Кротова. Он обманул — подло и низко. С издевательским цинизмом «сильной и исключительной» личности он вскоре уже растоптал свои письменные заверения и обещания.
И хотя этот обман для чекистов был не столько неожиданным, сколько неприятным, обидным, Алексей Михайлович предпринял еще одну попытку спасти Валерия от уголовного наказания. И опять началась затяжная, изнурительная борьба за человека, ставшего самому себе опасным врагом.
Кротову вновь и вновь предлагали найти честные, искренние ответы на десятки простых и сложных вопросов, которые он сам же наплодил.
Почему Америка, а не Россия — его любимая страна, а любимый язык — английский, а не русский? Почему колхозники у него — «ограниченные крестьяне», «деревня», а честные студенты — «серость»? Зачем нужно учить младшего брата записывать западные радиопередачи? Откуда такое бессмысленно-упрямое утверждение: «Сколько индивидуумов, столько должно быть и идеологий». Наконец, почему Великая Октябрьская социалистическая революция была исторической случайностью? И это еще не все. Теоретик-надомник не останавливался даже перед чудовищными историческими параллелями, сравнениями и сопоставлениями…
Призвав на помощь весь свой опыт и волю, майор Потанин убеждал, спорил, опровергал дикие и вредные заблуждения, обращался то к разуму, то к чувствам этого вконец запутавшегося еще молодого человека.
Валерий отступал медленно и неохотно. Воспаленное самолюбие мешало ему признаться в ошибках, объективно оценить свои поступки, принять правильное решение, вырваться наконец из цепкого и вязкого плена чуждых идей и представлений.
— Не могу утверждать, что мое мировоззрение изменится в корне, — бормотал он уклончиво.
Но человек, ходивший в смертельную атаку, защищавший Родину и ее священный красный флаг, продолжал настойчиво и упорно возвращать Валерия к жизни, к той вере, которую он должен был обрести.
Алексей Михайлович Потанин и его товарищи терпеливо ждали от Валерия Кротова такого же письма, какое принес в свое время чекистам «новорожденный» Иван Семенов. И он в конце концов написал его. И передал не по почте, а принес сам.
— Мы помогли Валерию вернуться в институт, который он, как и обещал, уверенно закончил. Помогли и с устройством на интересную для него работу, — все так же негромко, сдержанно, лишь чуть потеплев взглядом, говорит Алексей Михайлович. — И делали это уже с твердой уверенностью, что не только рецидива, но даже малого срыва у него больше не будет. И на сей раз не обманулись. С Валерием теперь все в порядке, ведь с тех пор как он честно и окончательно удалился от опасной черты, прошел уже не один год…
4
По-разному испытывают и проявляют люди чувство удовлетворенности — естественную радость от успешно свершенного дела или достигнутой цели. Радость же чекистов, поработавших во имя спасения опасно оступившихся советских граждан (когда и вины и беды поровну), всегда полна неуходящей горечи. Ибо куда же уйдешь от личной, гражданской ответственности за все, происходящее рядом? Алексей Михайлович как раз из тех чекистов, которые особенно близко к сердцу принимают нашу жизнь со всеми ее радостями и горестями, со всеми сложнейшими задачами, то и дело встающими перед советским народом, идущим путем непроторенным.
Быть может, именно поэтому в его делах всегда — неизменно глубокая вера в человека и неподдельное сопереживание, ощущаемые даже в сухих протокольных строках. А уж в магнитофонных или стенографических записях эта искренняя, сердечная интонация и вовсе звучит весьма явственно. И, видно, не случайно, вспоминая своих учеников, успешно работающих самостоятельно в различных городах, в разных концах страны, Алексей Михайлович прежде всего назвал трех сотрудников госбезопасности, наиболее ярким и сильным достоинством которых является так свойственная их учителю мужественная человечность.
В 1979 году полковник Алексей Михайлович Потанин назначен заместителем начальника управления, что значительно раздвинуло круг его обязанностей и забот. И эти годы прошли через сердце. Но, конечно, не обо всем пришло время рассказывать. Были и очень многотрудные, запутанные, полные настоящего драматизма дела, и длительные специальные командировки, выполнение особых заданий. И была одна интереснейшая и весьма актуальная для конца семидесятых — начала восьмидесятых годов встреча (актуальная еще и в том смысле, что раньше она просто не могла произойти). То была нелегкая, многодневная, требующая не только больших душевных сил, но и больших знаний, острая полемика с достаточно образованным и убежденным сионистом. Этот человек, назовем его Давидом Покровским, к тому же пытался вести пропаганду «концепции мира», которую насаждают израильские агрессоры.
Результат этой встречи не просто превзошел все ожидания, но оказался в какой-то степени даже уникальным. У Давида Покровского возникло желание, внутренняя потребность самостоятельно и до конца изучить «любимый предмет». Так на столе Потанина появился внушительный труд.
Добросовестно изучив практически всю имеющуюся у нас литературу по еврейскому вопросу и, естественно, все, что было сказано и написано по этому поводу К. Марксом, Ф. Энгельсом и В. И. Лениным, автор на многочисленных примерах и фактах показывает, как сионизм стал злейшим врагом марксизма. Аргументированно и убедительно проводя мысль о том, что впервые в мире в нашей стране началась «новая страница и в истории еврейского народа, и в разрешении национального вопроса в подлинном смысле слова», Давид Покровский большое внимание уделил проблеме, связанной с «национальной психологией как оружием в борьбе идей»…
Самое высокое у чекистов звание «Почетный сотрудник госбезопасности». Эти слова отлиты на красной эмалевой ленточке, обрамляющей строгий и выразительный знак. В нем символически и образно воплощено нерасторжимое единство пятиконечной звезды, серпа и молота на ней, находящихся под надежной защитой крепкого щита и острого меча.
Алексей Михайлович Потанин — почетный сотрудник госбезопасности. И он ценит это звание и знак почетного чекиста так же, как и свои фронтовые, боевые ордена и медали.