– Вы мой гость, вместе служили в армии, теперь отдохнуть ко мне приехали, – перемежая деловитую скороговорку восторженными восклицаниями, говорил капитан с легким акцентом. – Меня Абдухамид зовут, Абдухамид Обиджонов.
Чуть отстранившись, Шелехов подыграл:
– Абдухамид! Да ты совсем не изменился, старый дружище!
Пассажиры, проходя мимо, с теплыми улыбками наблюдали встречу друзей.
Последнее, что доконало Шелехова, был темно-зеленый уазик с красноречивой надписью на синей полосе.
«Милиция», – с грустной иронией прочитал он.
Обиджонов понял причину его тоски, разулыбался:
– Областное начальство передало вашу просьбу… Но ни вы, ни они не учитывали местных условий. Жить в нашем городке в гостинице и не привлечь чьего-либо внимания невозможно. У нас не курортная местность. Сразу пересуды начнутся: кто, зачем, откуда, чего хочет… Тем более нам рано или поздно пришлось бы встречаться… Лучше уж вам быть моим армейским товарищем и жить у меня. Дом у нас большой, места хватит…
Разговаривая, он открыл перед Шелеховым дверцу, протер до идеальной прозрачности лобовое стекло, уселся за руль. Шелехов снял пиджак, положил на колени и прислонился потной спиной к колючему ковровому чехлу, накинутому на сиденье. Мысли словно расплавились и стали тягучими, как полежавшая на солнце ириска.
– Наверное, вы правы, – после долгой паузы согласился Шелехов.
Обиджонов посмотрел на него своими мягкими, чуть влажными глазами, снова улыбнулся:
– Наверное…
– Абдухамид, извините, не знаю вашего отчества…
– У нас не принято.
– Тогда и вы меня по имени зовите, – согласился Шелехов. – Как-никак в одной роте служили.
– Хоп! – кивнул Обиджонов, выруливая к переезду, запруженному одуревшим от зноя автотранспортом.
Они подъехали вовремя. Натужно заурчали перегревшиеся двигатели, и впереди взмыл в белесое небо шест шлагбаума, скрытого от них пофыркивающим автобусом. Кавалькада машин медленно заколыхалась, переливаясь через выложенный толстенным брусом взгорок переезда.
– Повезло, – переключая скорость, сказал Обиджонов, – иной раз по полчаса здесь стоишь.
– Удача хороша, когда приходит в нужный момент, – отозвался Шелехов, подумал, что изреченная премудрость не ахти какая мудрая, и, иронизируя над собой, добавил: – На то она и удача…
Обиджонову было интересно узнать, зачем приехал коллега из далекой Сибири. Но он не спрашивал, понимая, что рано или поздно тот сам заговорит о цели командировки. А Шелехов не мог найти силы перейти к делу. Все ждал, не появится ли по дороге какой-нибудь тенистый утолок.
Убедившись, что ничего подобного в обозримом будущем не предвидится, он со вздохом сказал:
– Мы вышли на сбыт лука, которой отправляется вагонами с вашего завода…
– На сбыт лука?! – с непонятной радостью воскликнул Абдухамид.
– Да, – осторожно подтвердил Шелехов. – Еще не все связи выявлены, но кое-что есть.
– Это же просто здорово! Я этим делом несколько месяцев занимаюсь, но пока ничего не трогал, хотел сбыт нащупать, а тогда уж накрыть всю контору разом.
Шелехов от такого поворота событий слегка опешил:
– Значит, нам везет не только со шлагбаумами!
От общности целей оперуполномоченные почувствовали взаимное расположение, будто и на самом деле были дружны не один год. Заговорили раскованно, на ты, не стесняясь перебивать друг друга.
До городка добрались, даже не заметив этого.
Машина проскочила по усаженной абрикосовыми деревьями центральной улице, свернула в узкий проулок, больше похожий на хорошо выбеленный коридор коммунальной квартиры. Сплошные стены дувалов, калитки тут и там, бегающая взапуски разновозрастная ребятня.
Едва машина остановилась перед низенькой, утопленной в дувал дверцей, ребятишки облепили ее, стали наперебой упрашивать Обиджонова, а один черноглазый мальчишка лет пяти деловито взобрался ему на колени и двумя руками стиснул рулевое колесо.
Абдухамид погладил его по голове, повернул к коллеге довольное лицо:
– Мой младший, Хакимджан…
– Есть и старшие? – улыбнулся Шелехов, глядя на Хакимджана, увлеченно и правдоподобно изображавшего звук работающего мотора.
– Еще четверо, – гордо ответил Обиджонов. – И все мальчики. Самый старший в этом году в техникум экзамены сдает.
Голоса окружившей уазик малышни стали громче и требовательнее. Шелехов вопросительно взглянул на Абдухамида:
– Чего они просят?
– А-а! – с напускным раздражением отозвался тот. – Прокатиться хотят.
Шелехов выбрался из кабины:
– Раз народ просит, надо прислушаться… Я подожду.
Абдухамид виновато глянул на него, потом сердито скомандовал ребятишкам:
– Залазьте, только быстро!
Нисколько не тушуясь от сурового окрика, в мгновение ока детвора оказалась в машине, оживленно защебетала.
Уазик проехал до конца проулка, развернулся в маленьком тупичке и, к вящей радости пассажиров, мигая проблесковым маячком, помчался к центральной улице. Однако в нескольких шагах от Шелехова машина сбросила скорость, резко остановилась.
– Все! – категорически заявил Абдухамид. – Ко мне друг приехал, выпуливайтесь!
Повернув отполированное множеством рук тяжелое металлическое кольцо, Обиджонов пропустил Шелехова в калитку:
– Вот мы и дома…
Приезда гостя из Сибири ждали. Их вышло встречать все многочисленное семейство Обиджоновых.
Сначала Шелехова познакомили с седобородым аксакалом в начищенных до блеска сапогах и темно-синем жилете поверх белой рубахи навыпуск. Это был дедушка Абдухамида. Потом познакомили с бабушкой. Затем он пожал руку не менее почтенному, но уже помоложе аксакалу – отцу Абдухамида. Тут же Абдухамид представил свою маму. Наконец наступил черед старших братьев оперуполномоченного. Их было трое. Соблюдая старшинство, Абдухамид называл имена братьев, не забывая упомянуть, где и кем они работают.
Братья представляли Шелехову своих жен.
От обилия непривычных имен в голове Шелехова все перемешалось. Но благодатная прохлада, царившая в глинобитных стенах, искреннее радушие хозяев действовали целительно. Ему даже не верилось, что за пределами этого двора, скрытого от палящих лучей потолком из виноградной лозы, может быть жарко.
После знакомства был плов и много таких яств, после которых у Шелехова возникло лишь одно желание – прикорнуть на глиняном полу. Однако, переборов слабость, он уединился с Абдухамидом, и они заговорили о планах на вечер.
ГЛАВА 40
Если бы Ситникову спросили, где она находит силы стоять за прилавком, ответа бы не последовало. Она не знала. Просто автоматически двигалась, что-то говорила и ни о чем не думала. Иногда перед ее глазами мелькали ненавистные лица хозяев лука, всплывала перекошенная от страха физиономия Землянского, маячила хитроватая улыбка Ефимова.
Лишь многолетняя привычка, отработанные до механической точности движения ее позволяли ей ошибиться при взвешивании фруктов и овощей, при отсчете сдачи.
На то, что ее пристально рассматривают, Ситникова не сразу обратила внимание. А когда сфокусировала взгляд, увидела перед собой добродушную улыбку Облучкова.
Облучков между тем заметил на шее Ситниковой узкую огненную полоску, будто кто-то с силой провел шелковой ниткой. Заметил и тут же опустил глаза, смутился.
Елена Николаевна скользнула пальцами по блузке, застегивая ее наглухо, спросила недовольно:
– Что вам?
Что ему нужно и зачем он пришел сюда, Облучков не знал. Просто не смог сдержать любопытства и поехал на рынок, чтобы взглянуть на одну из участниц «лукового дела». Сначала он изучал ее издали, потом приблизился, но и вблизи не обнаружил во внешности Ситниковой чего-то этакого, криминального. Поэтому он и подошел вплотную к прилавку. Как ни пытался Облучков возбудить в себе неприязнь, ничего, кроме легкой симпатии к этой красивой, хотя и с явным отпечатком, какой неизменно присутствует на торговых работниках, женщине не испытывал.
– Мне?.. – робко переспросил Облучков и разулыбался, найдя выход из положения: – Немного винограда… если можно.
Ситникова вздохнула. Живут же такие и не скучают! Ни тебе волнений, ни тебе забот… Получает, поди, свои сто пятьдесят и доволен… Ей даже завидно стало. Зависть смешалась с жалостью к себе, на глаза навернулись слезы.
– Я что-то не то сказал? – испугался Облучков.
Ситникова приложила к глазам тыльную сторону ладони, слабо улыбнулась:
– Кулек давайте.
– А-а… у меня нет, – еще больше оробел Евгений Юрьевич. Он пытался, но никак не мог понять мгновенных перемен в настроении женщины.
– У меня тоже…
– Извините, – пролепетал Облучков и торопливо направился к выходу.
Ситникова посмотрела на его полные покатые плечи, на мятый на спине пиджак, окликнула:
– Постойте!
Облучков обернулся, захлопал глазами. Елена Николаевна позвала с досадой:
– Идите сюда, я отпущу виноград.
Увидев, что она достает полиэтиленовый мешочек из своей сумочки, Евгений Юрьевич протестующе выставил перед собой ладони:
– Зачем же?.. Мне неловко… Обойдусь…
Ситникова профессионально выудила из ящика самую сочную кисть винограда, опустила в мешочек, быстро взвесила и назвала стоимость. Облучков осторожно отсчитал деньги, пробормотал:
– Тут и за мешочек.
– Я его вам дарю, – раздраженно сказала Ситникова и, всунув ему в руку сначала сдачу, потом виноград, захлопнула окошечко перед носом Облучкова.
Он благодарно кивнул. Правда, кивок пришелся уже в спину, поскольку Ситникова отвернулась.
Когда часы показали четыре, она вывесила табличку «Ушла сдавать деньги» и, оказавшись на остановке, села в автобус, идущий совсем в противоположную от ее дома сторону.
ГЛАВА 41
Курашов слепо глазел на табличку в окошечке «Бюро добрых услуг». Через некоторое время обернулся к Стасику:
– Ушла…
– Подождем, – сердито отозвался тот.
С самого утра его так и подмывало набить Курашову морду. Когда они вчера вечером вернулись в гостиницу, Курашов только и делал, что стенал, опасаясь визита работников милиции. Успокоился, лишь основательно накачавшись коньяком. Мало того, и проснувшись, он тут же заныл все о том же. Стасик налил ему полстакана из недопитой бутылки, велел заткнуться. Курашов прикусил язык, зная нрав своего напарника, однако стоило кому-то протопать по коридору, как все его страхи появились вновь. Он дрожал, бросал на Стасика жалкие взгляды и в конце концов вынудил того пуститься в объяснения, почему именно не вякнет Элен и что, если и заявит, доказать их виновность почти невозможно. При этом Стасик многозначительно напомнил, что в интересах самого Курашова забыть обо всем и никогда не вспоминать.