– Поэтому и предложили Турсуновы ему эту миссию. Ни в чем не замечен, серенький такой мужичок… Да и город знает… Умно…
– Глупым Махмуда не назовешь, – согласился Обиджонов.
– Дурак бы такой участок земли не смог заполучить, – проговорил Шелехов.
Обиджонов нахмурился, ответил так, словно сам был виноват в происшедшем:
– Без взятки не обошлось. Придется и за директора совхоза браться. Плохо все это, плохо… Как теперь люди посмотрят? Что говорить будут? Ведь руководитель такого хозяйства в районе величина заметная. Подобных ему надо сажать не за взяточничество, а за дискредитацию Советской власти!
Шелехов примирительно произнес:
– Ну, это ты уж лишку хватил…
Абдухамид насупился, замолчал. Потом возразил неожиданно резко:
– Совсем нет! С других директоров спрашивает за малейшую провинность, а сам что творит?!
– Скоро доедем? – спросил Виктор Григорьевич.
– Минут через десять, – вглядевшись в показавшиеся вдалеке отроги гор, ответил Обиджонов.
Вскоре машина замедлила ход, осторожно свернула на наезженную дорогу, надвое разрубающую большое поле.
– Вот и их участок пошел, – тихо, словно боясь, что голос прозвучит громче работающего двигателя, проговорил Абдухамид.
– М-да… Действительно плантация… – в тон ему отозвался Шелехов.
Уазик, крадучись, преодолел еще метров двести и попал в глухую, почти осязаемую тень.
– Действуем, как договорились? – прильнув к лобовому стеклу, произнес Обиджонов.
Шелехов кивнул.
Слепяще вспыхнули яркие фары. Разметал по полю нервно-фиолетовые блики проблесковый маячок. Взревел двигатель.
Машина тряско рванула вперед, замерла внезапно, словно уперлась в бетонный парапет. В фокусе света оказался вход в четырехместную палатку, затаившуюся возле каменной россыпи.
Почти одновременно оперуполномоченные выпрыгнули из уазика. Металлически лязгнули, будто выстрелили, захлопнувшиеся дверцы. Снова стало тихо.
Из палатки высунулась лохматая голова. В желтом свете была отчетливо видна помятая, в пегой щетине физиономия. Слепо хлопали ресницами очумелые глазенки. Человек прикрыл лицо рукой с набухшими, выпирающими из-под кожи венами, крикнул хрипло:
– Слышь, Стасик! Кончай ваньку валять!
Обиджонов шагнул вперед, властно приказал:
– Выходить по одному и ни шагу в сторону!
– Побыстрее! – жестким окликом подстегнул Шелехов.
Голова мгновенно исчезла за пологом палатки, раздался громкий встревоженный шепот:
– Мужики, подъем! Кажись, менты нагрянули!
– Быстрее, было сказано! – напомнил Шелехов.
– Мы чё? Мы ничё? Мы сейчас, – заискивающе произнес лохматый, на четвереньках выползая из палатки.
Едва он вышел из конуса света, Шелехов поймал его за руку:
– Вперед!
– Чё хватаисся? – возмутился лохматый. – И так не сорвусь!
Однако оперуполномоченный, не выпуская руки, препроводил его в двухместное отделение для задержанных, благополучно усадил, закрыл дверцу уазика и снова отошел от машины.
– Следующий! – с веселыми интонациями крикнул Обиджонов.
Следующим был неказистый мужичонка в повислой майке, над вырезом которой парил вытатуированный на впалой груди орел, больше всего похожий на неожиданно подброшенного вверх дряхлого петуха. Как бы ища поддержки, мужичонка слепо вытянул вперед руку, а когда натолкнулся на Шелехова, вздрогнул и покорно засеменил к уазику.
За ним шел долговязый парень с длинной, как кабачок, головой и острыми залысинами. Потом, путаясь в сетчатом пологе и досадливо чертыхаясь, выкарабкался довольно опрятный, если не принимать во внимание неровно обстриженные усы, мужчина предпенсионного возраста. Последним появился субъект, напоминающий оскаленного кролика. Сходство с мирным животным из отряда грызунов придавали два больших торчащих зуба. Отличие заключалось в глазах – они смотрел зло и ненавистно.
– Пошевеливайся! – прикрикнул Шелехов, уловив намерение субъекта нырнуть в темноту.
– Пошел ты! – огрызнулся тот, но, почувствовав толчок в спину, которым Обиджонов дал понять, куда нужно идти, недовольно заковылял к машине, презрительно сплевывая через каждые два шага.
Все задержанные довольно согласованно разместились в отделении, именуемом среди людей этого типа «собачником». Шелехов наблюдал подобные картины не раз и всегда удивлялся.
– Еще трое войдут, – удивленно хмыкнул он и на этот раз, запер дверцу, сунул ручку в карман.
Абдухамид на всякий случай заглянул в палатку, убедился, что его сведения о количестве работников на плантации Турсунова верны, и весело возвратился к машине:
– Все в порядке!
Шелехов задумчиво потер щеку:
– Надо бы и другую бригаду сегодня взять.
– Не успеем, – покачал головой Обиджонов. – Надо этих в райотдел доставить, и потом добираться часа два… Не успеем.
– М-да… у мужиков еще и объяснения надо взять…
Шелехов взял карманный фонарик, открыл дверцу, мазнул лучом по лицам притихших задержанных:
– Тесновато тут у вас… Кто желает прокатиться с комфортом?
– Иди ты! – загородившись ладонью, буркнул злобный кролик.
Шелехов бегло, но внимательно изучил физиономии, посмотрел на лохматого:
– Вылазь!
– Куда это? За чё меня-то? – перепугался тот.
– В кабине поедешь.
Пропустив лохматого вперед, к левой, заблокированной дверце, Шелехов уселся рядом с ним, притронулся к плечу Обиджонова:
– Выключи маячок. Раздражает.
Когда машина, освещая путь фарами, выбиралась на шоссе, Шелехов повернулся к соседу:
– Ну что ж, давай знакомиться.
Он сообщил свою должность, имя и отчество, сказал, откуда прибыл. Лохматый помолчал, потом кашлянул:
– Аж из Сибири прикатили… Меня Алексеем кличут, Каратаевым, сорок девятого года рождения.
– Судим?
– Двести девятая, – поморщился Каратаев. – Бродяжничество… Погашена судимость…
– Где прописан?
Каратаев замялся, ответил без охоты:
– Пока нигде… Паспорт потерял, получить никак не могу…
– Последнее место жительства? – продолжал спрашивать Шелехов. Вопросы он задавал таким тоном, словно сидел за собственным столом в своем кабинете, а перед ним лежал бланк протокола допроса.
– Как у вас пишется, – вздохнул задержанный, – без определенного места жительства…
– И занятий, – с усмешкой добавил Шелехов.
– Точно, – кивнул Каратаев.
– А все-таки?.. Ведь если судимость погашена, значит, времени прошло прилично… Жил же где-то после освобождения?
– Жил, – отмахнулся Каратаев. – Сошелся с одной в Красноярске. Прописала меня в частный дом… Ушел от нее и, как назло, паспорт посеял.
– Характерами не сошлись? – иронически полюбопытствовал оперуполномоченный.
– Ага… Она сама, как дура, каждый день на работу бежала и меня будила ни свет ни заря, – ответил Каратаев, потом, сообразив, что разоткровенничался не к месту, поторопился исправить впечатление от своих слов: – Не это главное! Главное – покою от нее никакого не было. Все чё-то надо, все чё-то суетится. А ж перед глазами мельтешить начинало… Словом, взбалмошная баба попалась. Не нравятся мне такие.
Однако, вопреки надеждам лохматого Каратаева, Шелехов вернулся к тому, от чего тот поспешил уйти:
– Значит, на работу ходить не хотел?
– Почему?.. Работать можно, не против. Мы же здесь пашем, а не бока пролеживаем! От зари до зари пашем, перекурить некогда…
Шелехов кивнул:
– Понятно… Значит, на преступников работать – пожалуйста, со всей душой… А вот к общественному производству эта самая душа не лежит?
– Ишь, как повернули! – обиделся Каратаев.
– Как есть, так и повернул. Ни за что не поверю, чтобы ты не понимал, что все это – огромная плантация, сбыт выращенного вами лука – все это незаконно, все зиждется на преступлении! Раньше таких, как твой любимый Махмуд, называли мироедами! Слыхал?
Каратаев неопределенно дернул плечом.
– Вот ты и горбатился, чтобы мироед посильнее набил свою мошну, – продолжил Шелехов. – Я, конечно, понимаю, что не задаром ты работал… Не обижал, поди, Махмуд-ака?
– Не обижал… – набычился Каратаев. – Как бы не так… За жратву – вычет, день передыху – вычет, за курево – вычет… Потом подсчитаешь – прослезишься…
– Пожаловались бы на него в облсовпроф, – поддел Шелехов.
Каратаев вначале воспринял совет за чистую монету, потом смекнул, что над ним смеются, хмыкнул:
– Скажете тоже – облсовпроф…
– Не жаловались вы потому, что знали о незаконности того, в чем принимали участие. Вам платили не только за работу, но и за молчание… Рублей восемьсот в месяц выходило?
– Какой восемьсот?! – возмутился лохматый. – Полкуска бы получить, и на том спасибо…
– Все равно незаконные, – сказал Шелехов с неожиданным холодком и поинтересовался: – Как, где и когда тебя нанял Турсунов?
– Обыкновенно… В прошлом году, по весне, занесло меня в Ленинабад. Переночевал на вокзале, утром подышать вышел… Он и подкатил на «Волге». Не на фургоне, на котором Стасик жратву возит, а на простой… Подозвал, поговорил… Согласился я, взял адрес… Потом приехал, тут уже бригада была…
– Одна?
– В том году одна…
– А в этом?
– В этом две.
– Как нынче оказался здесь?
Каратаев замялся. Шелехов заметил это и, дотянувшись до выключателя, зажег верхний свет. Хотя лампочка в потолке кабины была слабенькая, задержанный зажмурился, будто в лицо снова ударили лучи фар. Обиджонов покосился на него в зеркало заднего вида, но не желая мешать импровизированному допросу, промолчал.
Дождавшись, пока Каратаев, откроет глаза, Шелехов посмотрел прямо, проговорил с отчетливой сухостью:
– Кончай темнить, Алексей. До Турсунова мы добрались и без тебя. Так что нужен ты постольку-поскольку… Не желаешь, чтобы твой путь был отмечен чистосердечным признанием, не надо… Дело твое, личное…
– А чё вы мне можете пришить? – надул губы Каратаев.
– Пришивать тебе ничего не собираются. Как и полагается, отправим тебя в спецприемник для бродяг и попрошаек. Там получишь документы, направление на работу и место жительства… Живи, трудись… Однако для полноты картины хотелось бы услышать от тебя правду. Она как-то всегда приятнее лжи, – сказал Шелехов и выключил верхний свет.