ома, но зачем портить ребёнку праздник? Тем более, мы шагали уже назад по Кузнецкому Мосту, прямо к магазину подписных изданий.
И там продавался пятитомник Кассиля!!! И папа мне купил сразу четыре тома: фиолетовый, красный, жёлтый и зелёный, а на пятый, голубой, нам дали подписку и обещали прислать открытку. Это был роскошный, сказочный подарок! И мы шли домой ранним вечером, и вокруг был снег, никакой слякоти, снег и фонари, светящиеся окна и витрины. И я прижимала к груди новенькие книжки (не помню даже, позволила ли я их завернуть и перевязать или сразу схватила в охапку), а Танька – свой ослепительный пароход, а дома ждала ёлка, и мама с бабушкой накрывали стол…
2020
«Пляшет ложечка в тонком стакане…»
Пляшет ложечка в тонком стакане,
Над верандой редеет туман:
Это мама стучит каблучками,
Ярче солнца её сарафан.
От калитки свистят на три ноты:
Ми-до-ля, это имя моё,
Это папа, пораньше с работы —
То-то райское нынче житьё!
Здесь у нас не бывает ненастья,
По утрам половицы скрипят:
Это няня, Нанака, Настасья
Вносит мой невесомый наряд.
Это сосны ворчат, это ели,
Чтобы свой укротили размах
Раскладные, сквозные качели
И верёвочный белый гамак…
Что мне в этих чешуйчатых соснах?
Кем навеки в меня засмолён
Звон призывный коней трехколёсных
И студёный колодезный звон?
Кто мне задал назвать своё имя
И заполнить листок обходной:
Перечислить, сцепив запятыми,
Всё, что кончится в мире со мной?
«Медный кран, серебряная струя…»
Медный кран, серебряная струя,
раковина звенит.
Двое в кухне: бабушка Вера и я,
солнце ползёт в зенит.
Ковшик ладоней к струе подношу,
воду держу в горсти —
и честно размазываю по лицу,
что удалось донести.
– Раз, – объявляет бабушка, – два —
но не считает до трёх,
а произносит смешные слова:
– Троицу – любит – Бог…
Бабушка Вера не верит в Бога,
но слов удивительных знает много.
И я послушно в лицо плещу
и переспрашивать не хочу.
Вот эта свежесть и будет – Троица,
она уже никуда не скроется,
с лица не смоется, в кран не втянется,
в небесной кухне навек останется:
в просторной кухне с живой водой, с окном, где солнечный глаз, и с бабушкой Верой, ещё молодой, такой же, как я – сейчас.
Из Китая
Треск резинки – и взлетает
Резкий, хрупкий вертолёт.
– Пап, откуда?! – Из Китая.
Пятьдесят девятый год.
Зонтик лаковый, бумажный
В трубку толстенькую сжат,
И шуршит на кукле важной
Неснимаемый халат.
Круглый веер с веткой дуба:
Шёлк натянут – в пальцах зуд,
Но сияя белозубо,
Кеды взнузданные ждут!
Воспитательница Сяо
В детской книжице жила:
С детских слов письмо писала,
Тонкой кисточкой вела.
С папой книжку полистаю,
Суну нос в цветочный чай…
Я когда-нибудь слетаю
В этот праздничный Китай!
Первый класс
В каморке за шкафом, исконно моей, —
Сестрёнка грудная и мама при ней.
Сестрёнка кряхтит и мяучит во сне.
С отцом на диване постелено мне.
…Опять среди ночи вопьётся в мой сон
Тот сдавленный вой, тот мучительный стон:
“Огонь!” – он кричит, он кричит на меня —
Боится огня или просит огня?
“Огонь!” – он кричит, я его тормошу,
Зову и реву и проснуться прошу…
А утром он чайник снимает с огня,
В колготки и платье вдевает меня,
Доводит во мраке до школьных ворот
И дальше, сутулясь, со скрипкой идёт.
«Встаньте, кто помнит чернильницу-непроливайку…»
Встаньте, кто помнит чернильницу-непроливайку,
Светлый пенал из дощечек и дальше по списку:
Кеды китайские, с белой каёмочкой майку,
И промокашку, и вставочку, и перочистку.
Финские снежные, в синих обложках тетради,
День, когда всем принести самописки велели,
Как перочистки сшивали, усердия ради,
С пуговкой посередине, – и пачкать жалели.
Встаньте, кто помнит стаканчик за семь и за десять,
Пар над тележками уличных сиплых кудесниц, —
С дедом однажды мы в скверике при Моссовете
Сгрызли по три эскимо, холоднейших на свете.
Разные нити людей сочленяют: богатство,
Пьянство, дворянство… порука у всех круговая,
Пусть же пребудет и наше случайное братство:
Встаньте, кто помнит, – и чокнемся, не проливая!
«Дюймовочка, Снегурочка…»
Дюймовочка, Снегурочка —
Изгваздана в снегу,
Бахрушинская дурочка,
В слезах домой бегу.
А дома – ноты стопкою
Да книжные тома,
А дома спросят: “Кто тебя?”
А я скажу: “Сама!”
– Вольно ж тебе с хулиганьём! —
В сердцах воскликнет мать,
Но дед покажет мне приём,
И я пойду опять…
А у татарки-дворничихи
Трое татарчат,
Они с утра в окне торчат
И гадости кричат.
А Санька, белокурый бог,
Заедет мне под дых!
А что приём, когда врасплох?
И мне никак не сделать вдох,
Не добежать до них…
Но крыша возле чердака
Звенит, как зыбкий наст,
Но чья-то грязная рука
Скатиться мне не даст,
И я вдохну все звуки дня,
Весь двор – со всех сторон, —
И никогда уж из меня
Не выдохнется он!
Трёхпрудный переулок
По скрипучей лестнице взберусь я —
От материй летних здесь пестро:
Маме шьёт портниха тёть-Маруся
Радостное платье “фигаро”.
Сарафан, а сверху распашонка:
В этом платье с юбкой “солнце-клёш”
Мама будет прямо как девчонка —
Чёрненькая, глаз не оторвёшь!
Тёть-Маруся перхает “Казбеком”
И обмылком чертит, как мелком.
Я по книжным полкам, как по рекам,
С удочкой сплавляюсь и сачком.
Алый ситец, белые горошки,
Час ещё, наверно, просидим,
Пол дощатый, блёклые дорожки
И стоячий папиросный дым…
Тёть-Маруся достаёт булавки,
В окна лезет тополиный зной,
Я уже кончаю повесть Кафки
В комнатке прохладной, проходной:
Я уже как муха в паутине
Бьюсь и оторваться не могу —
И меня в трёхпрудной этой тине
Мама ждёт на дальнем берегу.
Сонный морок, снятое заклятье,
Смуглых рук июньская пыльца…
Горький дух из радостного платья
Выветрится. Но не до конца.
Мотоциклистка
Благодарствуй, отважнейшая из дев,
Что сверкнула так близко, едва не задев,
И вернула меня к берегам Итаки:
На платформу “Сорок второй километр”,
Где летела, лицом осязая ветр,
Я у дяди Бени на бензобаке.
Дядя Беня, троюродный, был сероглаз,
От семейных торжеств отрываясь, не раз
Он катал детишек вокруг посёлка.
Сына Борьку, что был покрупней меня,
Он сажал за собою, на круп коня,
Бензобак был спереди – там, где холка.
Я была счастливее всех кузин,
Подо мной плескался душистый бензин,
Оживал под пальцами руль горячий,
По бокам – две прочных мужских руки,
А навстречу плыли, словно буйки,
В море медных сосен – утлые дачи.
Этот гул морской, этот хвойный звон,
Этот лучший в мире аттракцион,
Дядю в кожаной кепке и запах рая
Ты у вечности выхватила, быстра,
О моя шлемоблещущая сестра,
Что промчалась мимо, жизнь презирая.
«Перед отправкой в лагерь остригли косы…»
Перед отправкой в лагерь остригли косы:
Кто там поможет вымыть, кто заплетёт?
Нет, в пионерский, конечно, что за вопросы, —
Где тихий час и речка, лес и компот.
Шорты купили и голубую майку,
И тюбетейку от солнца – узорчатый край.
Спрашивали: “Ты девочка или мальчик?”
Вот было счастье – ответить: “А угадай!”
Так повернёшься и этак, взглянешь лукаво,
Дядьку смутишь незнакомого в пух и прах,
Есть у десятилеток римское право:
Быть пацанёнком в юбке, девкой в штанах.
Шорты порвутся, ускачет двухцветный мячик,
Выживут только мыльные пузыри.
Муза моя, ты девочка или мальчик?
Ты Керубино: смейся, лукавь, замри!
Гроб на колёсиках
Страшная сказка из детства доносится,