“Жираф” с удовольствием подхватил и подогрел интригу, объявив на сайте: кто первым разгадает псевдоним, получит на книжной ярмарке “Нон-фикшн” бесплатный экземпляр только что изданной книжки с автографом таинственного автора.
Я как раз “дежурила” на стенде “Розового жирафа”, подписывала переводные книжки, когда в проходе показалась счастливая запыхавшаяся тётенька. На бегу она кричала:
– Это я, я! Первая разгадала, вот сертификат!
Мишка, тоже приехавший на ярмарку, отыскался неподалёку, и мы торжественно подписали победительнице её заветный экземпляр – “от двухголового автора”. И много, много радости клубилось тогда в Доме художника – и внутри нас, и вокруг…
Дело было в 2009-м, книжка называлась “Однажды в зимнем городе”, нарисовал её Игорь Куприн. На обложке красовалась длинная-предлинная собака: может, поэтому, получив от издательства картинки, я сразу подумала про Яснова. У него всегда жили таксы: Мегрэ, потом Бэрримор…
В октябре 2012 года мы полетели в Киев на фестиваль “Книжный арсенал”. Миша, Гриша и я, прямо как три мушкетёра – двадцать и ещё десять лет спустя. Выступали в детской программе, номер свой назвали “Трое в лодке, не считая щенка Мартына”. Народу собралось уйма, в Киеве было мирно, солнечно и вкусно.
Выходим из кафе. Верней, выходят “мальчики”, а я задержалась, заскочила в туалет. Выбегаю к ним – и тут происходит искромётный диалог.
Я: “Ребят, простите, молнию заело”.
Миша, мгновенно: “Сказал Зевс”.
Гриша: “Выходя от Данаи”.
Долго хохочем и бьём друг друга по плечам.
У Мишки одно из любимых выражений было “радость жизни”.
– Маришенций, погоди, вот Масяня (внучка) заговорит, и у тебя так детское попрёт – просто радость жизни.
Отправишь ему подборочку для какого-нибудь журнала “Детский сад со всех сторон” (и сколько же он этого просвещения на себе тащил!), спросишь:
– Подойдёт?
– Да не то слово, просто радость жизни!
Держит в руках книгу моих многострадальных поэтов-“кавалеров” (которой без него никогда бы не было: уговорил!). И спрашивает:
– А знаешь, в чём тут главная радость жизни? Вот в этой строчечке: “В русских переводах публикуется впервые”…
Ещё он говорил: “Возьмёмся за лапы”. Или даже “за лапки” (и получалось нисколько не слащаво). Это значило – идти куда-нибудь вместе, получая дополнительное удовольствие оттого, что вы вместе. Например: “Я вернусь к пяти, мы с тобой перекусим, возьмёмся за лапки и поедем на вечер к Вероничке”.
Радостной была всякая мысль о нём, даже случайная. Под Ригой, возле станции Дубулты, недалеко от дома творчества, где мы с Мариной Москвиной и Таней Пономарёвой были зимой 85-го на каком-то семинаре “молодых-одарённых”, росло дерево с ужасно похожей на Мишкину шевелюрой. Мы его прозвали “дерево Яснов” и, отправляясь в Ригу и возвращаясь назад, кричали ему “привет” и смеялись от нечаянной радости.
Радость пузырьками вскипала на его “детских” выступлениях. Малышня и школьники затаив дыхание следили за фокусами словесного жонглёра. Свинка взлетала оттого, что болела птичкой. Мамонты и папонты, а также дедонты и бабонты, пришедшие с чадами на утренник, изо всех сил пытались выговорить “Верка-вертушка, во рту ватрушка” (и повторить три раза подряд – попробуйте-ка!) и как загипнотизированные слушали виртуозный перевод из Рене Обальдиа: “Щебечущий щегол ощипывал щавель…”
Мы и о болячках говорили весело. Мишке нравилась придуманная мной фразочка “небольшой текущий ремонт себя”. Я обожала его двухчастное стихотворение “Из неоконченного”, всегда просила читать его вслух. Начиналось оно строкой: “Слезится глаз. Под вечер ноет челюсть…” А на последней строчке – “с анапестом в ухе и геморроем на пятой стопе” – мы оба прыскали и… ну да, это была радость жизни.
И стихотворение, которое я написала к его приезду лет десять назад, задумано было как радостное и даже слегка хулиганское. Но начавши за здравие (“Ура! В Москву собрался / Мой друг, поэт Яснов…), внезапно протрезвевшая муза потащила меня в другую сторону, и оказалось, что поём мы совсем не о том.
Всё меньше ликованья
Разлито в небесах,
Всё горше расставанья,
Всё бессловесней страх…
В последний раз мы говорили 18 октября. Я позвонила что-то уточнить насчёт премии Чуковского – мы оба в жюри.
– Маришечка! – обрадовался он. – А я как раз держу в руках твою книжечку.
Речь шла о малышовой книжке про знаки зодиака.
– Э, а я почему не держу её в руках? Даже не знала, что уже вышла.
– А потому, что ты о ней не пишешь! – рассмеялся Мишка. – А я вот о ней пишу. Мне “Лабиринт” прислал книжки на рецензию.
Про́клятые поэты и поэты-романтики. Детские книжки и драгоценные взрослые стихи. Антологии в помощь учителям, воспитателям и другим дорогим читателям. Отзывы, рецензии, ученики. Дружество и братство.
Просто радость жизни.
30 октября 2020
По случаю приезда в Москву петербургского поэта Михаила Яснова
Ура! В Москву собрался
Мой друг, поэт Яснов,
И быт мой оклемался
От холостяцких снов.
Бифштекс в кулинарии
Прикуплен на обед,
И тапочки мужские
Являются на свет,
И поднятым забралом
Сияет унитаз,
И дело лишь за малым:
Вина купить в запас.
…От необъятных буден
Сумевши увильнуть,
Из воздуха добудем
Мы радости чуть-чуть:
Из воздуха, из трёпа,
Из рюмки коньяка,
Картошки и укропа
И детского стишка.
Всё меньше ликованья
Разлито в небесах,
Всё горше расставанья,
Всё бессловесней страх.
Покуда мы словесны,
Пока телесны всё ж —
Звони, мой друг прелестный,
Что с поезда идёшь!
Перед глазамиИгорь Бяльский: отдельные кадры
Нас познакомила Дина Рубина. Привела Игоря к нам с Гришей Кружковым на Хорошёвку, дело было году в восемьдесят седьмом.
– Это Игорь Бяльский, – сказала Дина, – очень хороший поэт.
Оказалось, правда. Сидели на кухне, курили на балконе, читали стихи.
Вот ведь пишется всякая ерунда, а человек не пишется. А сам так и стоит перед глазами, так и звучит в ушах:
– Приезжайте, живите, места много!
Вижу его в Текоа, на развалинах Иродиона. Блестя глазами и зубами, рассказывает нам с подругой Наташкой про Ирода Великого. Который знался с Клеопатрой и Марком Антонием и реконструировал второй Храм, а что касается избиения младенцев, так там напутали, он вообще до этого не дожил… Жарища, пыль, а мы смотрим на Игоря и любуемся. С трудом отрываемся, чтобы взглянуть, как велено, сверху в ущелье.
Слышу голос в трубке:
– Маринка!
И дальше, с ноткой ласкового сарказма:
– Я, конечно, знаю, право первой ночи ты отдаёшь “Новому миру” – но, может, и для нас наберётся подборочка? Если по сусекам?
Да боже ж ты мой, какие сусеки, когда редактор толстого журнала – “Иерусалимского” – сам – просит стихов! И на мои вечные сомнения: мол, не жидковато ли получилось, не маловато ли “ударных”, спокойно отвечает:
– А я вот сейчас сверстаю и тебе пришлю, с листа и посмотришь.
И верстал, и присылал – за считаные минуты. А на журнальной странице, набранные чётким фирменным “ИЖевским” шрифтом, с гордой пометкой “Русское подворье” сверху – стихи уже не выглядели дрожащими тварями, а смотрелись так, будто право имеют.
И сколько раз я радовалась этим подборкам, большим и маленьким! А ещё ведь и пьеска была, ехидная, “Поэт и спонсор”, отправленная подальше от родины из-за узнаваемости персонажей и места действия. И проза, “вспоминательная”, дурацкая, лоскутная, в пандемию вынянченная – и втиснутая Игорем с пылу с жару в уже и так переполненный номер…
И всякий раз – какая честь, какая удача: опубликоваться именно в этом, вот просто потрясающем номере “Игорева Журнала”, так я его про себя звала. А можно бы назвать “Игорева Жизнь”. Господи, неужели – всё?
Бывают такие люди: если уйдут – в пространстве остаётся незарастающая чёрная дыра.
И в отверстие сквозное,
как в баранку, с давних пор
тянет холодом и зноем
и летит нездешний сор…
Прямо в глаза летит. Не проморгаться.
2022
Наша классная
В сентябре 1965 года мы стали пятым “А”. И вытянули счастливый билет – двадцатитрёхлетнюю выпускницу “педа” Татьяну Исааковну Мещерякову. Она учила нас математике, дружбе и свободе. От неё мы узнали, что решение задачки может быть красивым и что шоколад всегда делится на всех. У неё мы научились ставить палатку, разжигать костёр, не ныть, не ябедничать и ещё одной бесценной вещи, которая пригодилась много позже: разговаривать с детьми, учениками, студентами. Уважительно, без крика и чуть насмешливо.
Она носила блузки “а-ля ковбойка”, серую мешковатую юбку (которая перед очередным походом мгновенно заменялась на брюки) и стриглась как Фрейндлих в фильме “Служебный роман”. Но нам на это было наплевать. У нас с ней была любовь, счастливая и взаимная, а “бэшки” изнемогали от зависти.
Наше отрочество пришлось на “оттепель”, и у оттепели было Татьянино лицо. Кавээны, капустники, туристские песни, театры, Высоцкий… И тайное общество “Г.С.” – “горящая свеча”. Собирались у кого-нибудь дома, пили чай, гасили свет, зажигали свечку и читали стихи. Тетрадь завели специальную: толстую амбарную книгу в ярко-оранжевом коленкоре, на обложке красивым шрифтом “Г.С. 1966–…” (она хотела написать год выпуска, но мы упросили, чтоб многоточие). На таких сборищах – тоже её идея – полагалось друг к дружке обращаться только по именам: фамилии и клички оставались снаружи, за кругом света, а в круге все были