2017
Правдивая похвалаПоэту С
Первое, заочное знакомство с поэтом Сухаревым совпало для меня с потерей невинности. Ну, почти совпало.
Герой моего – тоже первого – “взрослого” романа успешно гипнотизировал свою добычу с помощью гитары и песен. Дело давнее, пионерлагерь, летняя педпрактика… впрочем, это у меня ещё в каких-то доисторических стихах описано, там и гитара фигурирует, “дрожащая от нетерпенья”. А что исполнялось – не сказано.
А исполнялся, повторяю, Сухарев. Пока звучало “О сладкий миг, когда старик…”, я ещё как-то держалась, там все-таки сюжет немного отвлекает. Но прослушав “Выберу самое синее море…”, где молоденькие мальчики так кротко и мужественно скучают без девчат, – размякла и сдалась на милость победителя.
После этого – какие уже могут быть у человека ассоциации с творчеством данного поэта? Кроме самых отчаянно-прекрасных?
Нет, правда. В Дмитрии Антоновиче Сухареве мне нравится – всё!
Нравятся его стихи, да что там нравятся, я их люблю без памяти. И по памяти тоже. Одни просто люблю, а другие – прямо до мурашек, до внезапного ликования. Главное, ничего в них вроде особенного нету, простодушные такие стихи, и вдруг раз – и под дых! “А по небу низко-низко – самолётик молодой…”
Нравится, что он придумал и основал “Братство обливающихся слезами”. Над чужой, то есть, строкой. И с каким наслаждением он эти чужие любимые строки смакует вслух. Я ведь и сама в это верю: что в прочтении вслух – в чей-то слух! – и заключается весь глубокий смысл, вся суть и сладость стихотворения…
Нравится, как он изобретает всякие несусветные поэтические вечера, на которых полагается читать наизусть то Межирова, то Цветаеву, то Бродского, а кто не знает, тот пускай выучит, и все учат как миленькие, и я тоже. И как он носится со свежеоткрытыми поэтами – Борисом ли Рыжим, Машей Фаликман – и щедро, на все стороны, раздаривает эту радость узнавания. Да господи, мой-то первый “авторский вечер: стихи и переводы” – не он ли затеял и устроил когда-то, в каком-то клубе?
Ещё мне нравится, что в детстве мы, хотя и в разные времена, ходили, бегали и лазали по одной и той же Москве. Он по Малой Дмитровке, я по Большой, но обе они впадают в Пушкинскую площадь. А проходными дворами нам друг до дружки вообще было бы рукой подать.
Ужасно нравится, как он поет. Честное слово. Когда запевает с Димой Богдановым: “Степан Степа-а-ныч, я…” или тот нежнейший финал, “Тихое счастье окнами в сад” – мне хочется, чтоб это никогда не кончалось. И заберите вашего Паваротти!
Нравится, каким красавцем и ловеласом он смотрится среди поклонниц. И как смотрит на жену Аллочку, тоже красавицу, собираясь петь “Куда ты уехала, Сьюзен?” – и всякий раз подробно объясняет залу, что никакого международного романа не было и Сьюзен эта – плод воображения, просто красивое имя.
Однажды я не удержалась, написала про него стихи. В театре Камбуровой, практически с натуры. И вот я их прямо сейчас приведу полностью. Это не лучшие мои стихи (юбиляр как-то раз пытался утверждать обратное, но взгляд его при этом был лукав). Зато нарисованная в них картинка – правдива, и тень автора ревниво маячит на заднем плане, как автопортрет художника Пукирева на знаменитом полотне “Неравный брак”.
А у нас Наташа влюблена
В Сухарева Дмитрия Антоныча:
Как его услышит – так она
И вздыхает, и томится до́ ночи.
Всё бы любовалась без помех,
Шею по-девчоночьи вытягивая,
Как стихи читает он для всех,
Головой и голосом подрагивая.
Он сидит, сединами в зенит,
Держит стих на нитке над Вселенною
И дрожит тихонько, и звенит,
Словно скрипка старая, бесценная.
Однако пора переходить к пожеланиям.
Дмитрий Антоныч, миленький, пожалуйста – будьте нам здоровы!
И радуйтесь жизни.
Всё-таки вольная песня в России жива.
Всё-таки каждый второй понимает слова.
А?
2010
Булатов и Васильев
Как хорошо лежать на раскладушке,
По-дачному валяя дурака,
А в небе сосны сблизили макушки
И едут негустые облака…
Как хорошо не открывать Америк,
Ведь небо нам в колодце колких крон
Булатов написал – спасибо, Эрик! —
И с облегченьем погрузиться в сон.
Давным-давно, ещё до перестройки, с издательством “Малыш” сотрудничали замечательные художники – Эрик Булатов и Олег Васильев. Детские книжки они иллюстрировали не от хорошей жизни: оба считались авангардистами и картины свои выставлять на родине не могли (а за пределы родины кто бы их пустил?). Книжки они тем не менее оформляли просто чудесно: весело, изобретательно и в своей неповторимой манере – улыбчивой, но не слащавой.
А у меня в далеком 1983 году почти одновременно родились второй ребёнок и посвящённый этому событию цикл стихов – детских, написанных как бы от лица ребёнка старшего. Я составила книжку – для тогдашней “малышовской” брошюры дюжины стихотворений было вполне достаточно, – перепечатала на машинке, отвезла в редакцию Биане Петровне Цыбиной и пошла жить дальше.
Я тогда числилась “молодым поэтом” и о таких иллюстраторах, как Булатов и Васильев, мечтать не смела, только любовалась на берестовского “Жаворонка” с их рисунками, надписанного автором для обоих моих мальчишек, дошкольника Андрюши и младенца Серёжи. Однако книжки в те стародавние времена лежали в издательствах подолгу… И то ли моя репутация уже слегка подросла, то ли шальной ветер перестройки смешал “маститых” с “начинающими”, но в восемьдесят седьмом году мне сообщили: за мою книжечку берутся Булатов и Васильев! Это была сказочная удача.
А потом позвонили они сами, Эрик и Олег: хотим к вам приехать порисовать, мы всегда так работаем, с натуры… И приехали! И спросили: “А где младенец?”
Тут мы с Гришей Кружковым (соавтором младенца) принялись извиняться и разводить руками: дескать, за время пути кое-кто успел подрасти. И вместо младенца к ним вышел четырёх-пятилетний пацан-чик, увешанный оружием, – то есть именно такой, каким был на момент его рождения мой лирический герой, старший брат Андрюша.
– Ладно, давайте фото, – сказал Олег. – И ещё бы кроватку посмотреть, как он там лежит… может, у соседей есть маленький?
– Всё есть! – обрадовались мы и повели их в мамину квартиру на той же площадке: там жила моя младшая сестра, и в бывшей Серёжкиной кровати с прутьями гордо держал головку её младенец Антон.
И они нарисовали – ну то есть “набросали” – нас всех: Антона в ползунках, Серёжку в синей трикотажной курточке, длинноногого восьмилетнего Андрюшу в коротких штанах и “выходном” жёлто-голубом джемпере, Гришу и меня. На моём “портрете” ступни ног не поместились и пририсованы сбоку. А маму рисовать не стали, сказали, мол, такая нетипично молодая бабушка в джинсах для книжки не пригодится. Но мама всё равно была довольна и организовала чай.
Для книжки (она вышла в 1988-м и называлась “На кого же он похож?”) Эрик и Олег нас немножко усреднили. Грише добавили волос, с меня сняли очки. Появились две симпатичные бабушки, одна с пучком, другая в платочке. В старшем брате смешались воинственный Серёжка и мечтательный Андрюша. Зато накуксенный Серёжка-младенец на обложке очень похож на собственное фото. А все наброски – с автографами! – потом достались нам.
Надо сказать, что сыновьям, особенно старшему, уже школьнику, ощущать себя персонажами книжки отнюдь не льстило. Честно говоря, их от этого слегка корчило, и слово “Малыш” на обложке только усугубляло положение. Но потом ничего, переросли.
Булатов и Васильев, помнится, иллюстрировать детские книги скоро перестали, моя была чуть ли не последней. Их ждали выставки, поездки, заслуженная слава.
Недавно я отыскала чуть поблекший тонкий рисунок: худенький задумчивый мальчик, удлинённые глаза, двухцветный джемпер, шорты, домашние тапки… Отдала застеклить и обрамить и подарила “натурщику” на день рождения.
А книжку потом переиздавало “АСТ”, и даже в глянцевом виде, но у меня ещё жива та, старенькая, в шероховатой бежевой обложке, где сзади написано:
“Тираж 150 000 экз. Цена 30 коп.”
Записки разных лет
Девяностые
Мысль изреченная есть ложь.
И что ж?
Бывает, выпадет вдруг из памяти слово.
Протянешь руку – пусто.
Батюшки! Ведь только что было!
Ищешь, ищешь, плюнешь наконец…
И тут оно возвращается, как какой-нибудь блудный сын. Хочется зарезать тучного тельца и на радостях напиться.
Прозу писать ужасно хочется, но лень одолевает.
Так вот прямо и одолевает! Невольно собьёшься на стихи.
…В этот раз мы застали жасмин! Стеной стоящий малеевский жасмин, плотно набитый белыми, прохладно пахнущими бубенчиками.
И многоярусные дубы.
Вечером, в ожидании “Вестей”, все прогуливаются или сидят на лавочках у входа в столовую и главный корпус. Тут же играют дети. Когда-то литфондовское начальство нипочём не желало допускать пишущую братию с детьми или маленькими внуками в “святая святых” главного корпуса.
– Что вы! У нас там работают известные писатели!
Лично я бы на месте известных писателей бегом бежала от главного корпуса в самый дальний домик.
Потому что все дети, сколько ни наберётся их в Малеевке, с утра до ночи толкутся именно здесь!
Звонче всех переговариваются несколько дошколят. В кустах жасмина оборудован у них домик. Комнаты расположены анфиладой, в одной из них на перевёрнутом ящике расставлен кукольный сервиз.
Верховодит шестилетняя Лера. Сегодня у неё в подчинении смуглая красотка Анюта из Еревана и совсем маленький белобрысый пацанёнок по имени Алан.