– Лачо бэльвель[68].
– И тебе, – машинально ответила Дина, останавливаясь. Перед ней стоял Мардо. Он загораживал ей дорогу и, похоже, не собирался уходить.
– Что ты? – уже немного сердито спросила Дина. – Пьяный, что ли? Пропусти, я домой тороплюсь! – И голос её упал до шёпота, когда Дина поняла, что Мардо шагу в сторону не сделает. – Митька… Морэ, господь с тобой, что ты?..
Шагнув ей навстречу, Мардо с силой взял девушку за обе руки. Закусив губы, Дина рванулась было в сторону – Митька удержал. Она закричала, но сильный, ослепивший болью удар в лицо заставил её замолчать.
О том, что он оставил на косогоре свою шинель, Сенька вспомнил вечером, когда устраивался спать в конюшне и понял, что для удобного ночлега чего-то не хватает. Уже смеркалось, и, разумеется, лучше было сходить в дом и попросить у бабки старую перину. Но шинели оказалось страшно жаль, и Сенька понял, что глаз не сомкнёт, думая о том, лежит ли одёжа там, где он её бросил, или какой-то добрый человек успел прибрать её к рукам. Сопя от досады, парень вскочил, выругал ни в чём не повинного вороного, просившегося вместе с ним, и вылетел из конюшни.
Когда он добрался до косогора, уже совсем стемнело, над Днепром поднялась жёлтая, как монета, луна, и перед Сенькой на траве вытянулась его тень. Тень была длинная и нелепая; парень даже замедлил шаг, разглядывая её, и сразу заметил свою шинель, валяющуюся там, где он её оставил: у большого камня. Он наклонился – и едва успел отскочить в сторону, когда совсем рядом, с треском ломая ветви, кто-то очертя голову вылетел из кустов. Сенька выпрямился. С недоумением проводил глазами тонкую девичью фигуру, убегавшую прочь через косогор, и только через мгновение узнал Дину.
– Динка?.. Динка! Эй! Ты куда?!
Ответа не было. Сенька припустил следом. В груди запрыгала, разрастаясь, тревога.
– Дина! Динка, стой! – орал он вслед. – Стой, дура, догоню!!!
Какое там… Дина, кажется, даже не слышала его голоса и летела опрометью через кусты, по затянутой туманом траве, вверх по обрывистому берегу Днепра – и, когда Сенька догадался, куда её несёт, у него вспотела спина от страха.
– Динка!!! Убью, дура, не смей!!! Убью!!!
Она не отзывалась. И позже Сенька сам не мог понять, как, на каких крыльях он перелетел эти последние несколько саженей до обрыва, под которым бежала чёрная, затуманенная вода с зыбким пятном лунного диска, как успел схватить Дину – грубо, поперёк живота, – как немедленно получил кулаком в лицо, как, едва уворачиваясь от лязгающих зубов, отволок бешено выдирающуюся девчонку подальше от обрыва, как швырнул её на траву.
– С ума сошла? Ты что?! Белены объелась? А если б меня не случилось?! Что стряслось-то у тебя?
Не ответив, Дина вскочила и снова кинулась к обрыву. Сенька схватил её за плечи, не удержался на ногах, и они вдвоём повалились в мокрую траву. Луна осветила запрокинутое, искажённое лицо Дины, и только сейчас Сенька со страхом увидел, как сильно девушка избита. Левый глаз совсем заплыл, на скуле – ссадина, кровь размазана по щеке, тёмные пятна запеклись в углу вспухших губ… Полураспущенная коса спутанными прядями рассыпалась по плечам, а плечи… были голыми. Когда Сенька сообразил, что рубашка Дины разодрана до пояса, у него задрожали руки.
– Б-б-бог ты мой… Кто?! Гаджэ?! Динка, дэвлалэ, да как же… Дина, девочка, кто?! Какая сука, пхэнори?![69] Гаджэ? Халадэ?! Да говори же, говори, не молчи, ну?!
Дина молча трясла головой, беспомощно закрывая руками грудь и плечи.
– Пусти… пусти… пусти меня, пожа-а-алуйста… – как заколдованная, монотонно повторяла она. – Сенька, родненький, пусти, ради бога… Я всё равно умру… Всё равно теперь… Сенька, мне же так лучше будет… Какой только чёрт тебя принёс?!
– Да кто это с тобой сделал, скажешь ты мне, холера, или нет?! – В голос заорал Сенька.
Сдавленно вздохнув, Дина назвала имя.
Сперва Сенька решил, что ослышался. Перевёл дыхание, медленно, как можно спокойнее попросил повторить. Дина повторила. И, глядя в её мокрые от слёз глаза, Сенька понял, что девушка не врёт.
– Пошли, – коротко произнёс он, поднимаясь с травы и давая Дине руку.
– Сенька, я не могу… Убей меня, я теперь не пойду… Не пойду к нашим…
– Пойдём, – повторил он, помогая ей подняться.
Они дошли до косогора. Сенька поднял свою шинель, завернул в неё Дину и снова взял девушку за руку.
– Идём.
– Я не пойду… Говорят тебе, я не…
– Тихо! – вдруг перебил её Сенька.
Совсем рядом, в темноте, ему послышался короткий свист. Сенька повернулся. Из тумана не спеша вышла знакомая фигура.
– Чяворо? – сплюнув в сторону, удивился Мардо. – Ты здесь зачем?
– А ты?.. – хрипло отозвался Сенька.
Дина рванулась было в сторону, но он удержал её.
– Ты её не слушай, – мельком взглянув на девушку, посоветовал Мардо. – Наговорит ещё…
– Скажешь, не твоя работа? – едва сдерживаясь, спросил Сенька.
Холодная, мокрая рука Дины вертелась и дёргалась в его ладони, Сенька чувствовал: стоит хоть чуть-чуть ослабить хватку – и девушка снова кинется к реке.
– Отчего ж, моя, – не стал отпираться Митька.
Да это и не имело смысла. В лунном свете было отчётливо видно, что Дина сражалась до последнего: вся физиономия Мардо оказалась расцарапана в кровь, рубаха порвана от ворота до пупа, волосы всклокочены. Сенька смотрел на него и проклинал себя за то, что не вспомнил об оставленной в траве шинели хоть пятью минутами раньше.
– Ты с ума… – начал он и не закончил, понимая, что ничего путёвого сказать не сможет. Да и говорить тут было ни к чему, а убить на месте Мардо Сеньке мешали дрожащие пальцы Дины в его ладони, которые ни в коем случае нельзя было выпускать.
Мардо, ворча, сел, провёл ладонью по мокрой траве, затем – по лицу, размазав ещё не подсохшую кровь. Зашипев от боли, выругался:
– Шалава проклятая… Дралась так, паскуда, точно было что беречь, ей-богу… Динка, сука, чего ты взбесилась-то так, коль уж пробита?!.
Дина, сдавленно всхлипнув, бросилась в сторону. Сенька удержал её. Мардо, посмотрев на них, усмехнулся:
– Чяворо, да ты на меня волком-то таким не гляди. Я правду говорю, вон и девочка подтвердит. Я ведь с ней по-доброму думал – не захотела. Говорил, что женюсь… Динка, что молчишь, отвечай – было иль нет?! Хотел на юг её увезти, к господам… Не захотела ведь, дура, по-хорошему-то! – Мардо, длинно сплюнув себе под ноги, отвернулся.
– Не захотела по-хорошему, так тебе по-плохому приспичило? – хрипло спросил Сенька.
– Да говорят тебе, чёрт, что я женился б на ней! Что – не веришь? Спроси у неё, спроси! Говорил – брошу Юльку, в Крым тебя увезу! Ну да, силой взял… Так не давалась же! Поглянь, что мне с рожей сотворила! А чего трепыхалась – непонятно! Пробитая Динка, клянусь тебе, насквозь пробитая! Да она и сама скажет!
– Я знаю, – глухо произнёс Сенька.
Митька не услышал его слов, потому что в эту минуту Дина, неловко, тяжело осев на землю, заплакала. Глядя на содрогающийся комочек у своих ног, Сенька понял, что теперь она уже никуда не побежит. И только тогда, высвободив руку из её трясущихся пальцев, ударил Митьку в челюсть. И они, сцепившись и рыча, покатились вниз по косогору.
Сквозь стреляющий в голове жар, сквозь застилающее глаза бешенство Сенька едва успевал видеть опрокинутый лик луны, чёрную щётку травы прямо перед лицом, плеснувшую в глаза холодную воду ручья, тень полевой мыши, метнувшейся в сторону из-под его руки… Парень даже не заметил, как они оба свалились в ручей, и очнулся, лишь услышав хриплый, сдавленный голос Митьки:
– Ну, всё, всё… Всё, чяворо, уймись, утопишь ведь… Пусти, говорю…
Сенька перевёл дыхание. Встал. Через минуту, шёпотом чертыхаясь, поднялся из воды и вышел на траву Мардо. Если бы Сенька посмотрел на него, то увидел бы, что Митька порядком испуган. Но Сенька сидел рядом с плачущей Диной и что-то тихо говорил ей.
– Да что ты с ней возишься?! – не стерпел Мардо. – Шлюха она, и боле ничего! А корчила из себя, будто невеста нетронутая! Кабы я знал – пальцем бы к ней не прикоснулся! Цыганка называется!
– А ты, стало быть, – цыган? – сквозь зубы спросил Сенька, не поворачиваясь к нему. – Так даже гаджэ жён себе не берут…
– Так кто ж её, лахудру, знал?! – заорал Мардо на весь косогор. – Чяво, да ты оглох, что ль?! Я тебе уже час про что толкую?! Ну, погоди, Динка, сука проклятая… Узнаешь у меня, как…
Закончить он не успел. Сенька встал. Увидев в лунном свете его лицо, Мардо медленно поднялся тоже. Сдавленно сказал:
– Не подходи. Чего ты себе вздумал, сопляк? Я ж тебя размажу, мальчик… Забыл, на кого гавкать собрался?
– Я гавкать не стану, – спокойно сообщил Сенька. – Я тебя убью.
– Руки коротки, – оскалился Мардо, рывком дёргая из-за голенища нож. – А вот так если, щенок?! Ну?! Иди ко мне! Иди…
Договорить он не успел: что-то светлое, тонкое мелькнуло, крутясь, в свете луны, хрипло и испуганно вскричала Дина. Мардо взвыл, хватаясь за плечо, в которое аккуратно вошло лезвие Сенькиного ножа. И через мгновение полетел на землю от страшного удара.
– Что ж ты, сукин сын… – прошипел, морщась от боли, Мардо. – Что ж ты, поганец… Пусти, говорю, больно ведь… Да выдерни нож-то, сволочь… У-у-у….
– Выдерну, когда всё скажу, – Сенька сел на траву рядом, прижав коленом руку Митьки. Глядя в сторону, ровным голосом поинтересовался: – Ты мне веришь, что я тебя убью?
Мардо молчал, скаля зубы от боли и бессилия.
– Хорошо. Веришь, стало быть. Я ведь на войне не под телегой лежал, дорогой мой. Я людей убивал. И не в подвале, не в затылок… Они в меня стреляли, а я в них стрелял. Целый год. И шашкой рубал. Железкой – живых людей. А те люди, уж верно, получше тебя были. Так что тебя прирезать я на миг не задумаюсь, не волнуйся. Мне это, может, ещё и у бога зачтётся…
– Мы цыгане… – Мардо облизал пересохшие губы. – Зачем нам железкой-то, чяворо?.. Зачем делать так? И из-за кого?! Стоит ли эта курва… Она же сама, Динка, клянусь… Забожиться тебе могу… Чем я виноват?