Мона так ласково посмотрела на меня, что я немедленно вспомнил психиатров из клиники «Сент-Антуан», когда те с профессиональным терпением выслушивали неправдоподобные рассказы подростков, пойманных на лжи.
Идиотизм! Но я не мог отказаться от своей мысли.
— Разгадка находится в письмах! Там есть что-то, чего никто не заметил, Мона. Что я один могу обнаружить…
Она нежно погладила меня по голове. Жест скорее матери, нежели возлюбленной.
— Забудь, Джамал. Забудь настоящее. Забудь все, что произошло за последние три дня. Тебе все привиделось. — Ее указательный палец спустился ко мне на лоб. — Тебе привиделось, ибо истина у тебя в голове, скрыта где-то очень глубоко. Тебе надо разобраться с тем, что произошло десять лет назад, а не с тем, что случилось на этой неделе.
Не думая, я схватил ее за запястье и сильно сжал, очень сильно, а потом отбросил ее руку, словно сухую ветку.
Мой голос стал ледяным:
— Тогда ты тоже.
— «Ты тоже» что?
— Ты тоже играешь в игру. Сводишь меня с ума, чтобы заставить расплачиваться за чужие грехи! Пытаешься повесить на меня убийство двух девушек десятилетней давности. Ведь это и есть цель игры? Заставить меня сорваться? Заставить признаться?
Внезапно мысли мои обратились к конверту в бардачке, найденном в салоне «фиата», и к почтальону, приносившему почту в Вокотт. Кто-то словно предвидел мои шаги и первым наносил удар. Организовать это могла только Мона! Она основной двигатель заговора!
— Оставь меня, Мона. Я продолжаю играть. Один.
Ее рука снова попыталась завладеть моей рукой, но я оттолкнул ее.
— Я больше не доверяю, Мона. Не доверяю никому.
Я понимал, что поступаю как распоследний негодяй.
Быть может…
Ради меня Мона пошла на неслыханный риск.
Или нет.
Сомневаться — значит, идти на риск. Я больше не мог позволить себе рисковать. Сейчас я встану, выйду из машины и затеряюсь в ночи. Мона открыла дверцу.
— Оставь машину себе, Джамал. Тебе она нужнее, чем мне…
Взгляд Моны в последний раз скользнул с досье Магали Варрон на досье Морганы Аврил. Я вспомнил, что, перед тем как остановиться у здания бывшего вокзала, она что-то обнаружила, что окончательно убедило ее в том, что я бредил.
— После. После старушки, — сказала она.
Сейчас спрашивать слишком поздно.
Выйдя из машины, она наклонилась ко мне. В широком круге света ближайшего фонаря ее лицо удлинилось. Она больше не походила на веселую землеройку, скорее на загнанного зверька, маленького неосторожного грызуна, не заметившего наступления зимы. По щекам ее текли слезы.
— Есть еще кое-что, Джамал. Мне кажется, именно в этом и заключается суть проблемы. В твоем пазле не хватает очень важной детали, она бросается в глаза, хотя ты ее до сих пор не заметил.
Слезы потекли еще обильнее.
Важная деталь, которую я пропустил?
Прежде чем я начал искать в ее словах скрытый смысл, Мона разъяснила.
Совершенно искренне:
— Ты влюбился в ту девушку, Джамал! В Моргану Аврил. В ее лицо, которое ты мне восторженно описывал. Такое благородное, такое чистое, такое печальное. Ее лицо, которое, как тебе показалось, ты видел три дня назад на вершине обрыва. Строгое и отчаявшееся, помнишь? И чтобы оно не растворилось, не утекло сквозь пальцы, ты решил пофантазировать над трупом. Трупом хорошенькой девушки, умершей и похороненной десять лет назад. Сожалею, но мне на это наплевать. Я не могу ревновать к призраку.
— Мона, эта девушка существует.
Не ответив, она улыбнулась мне. Подошла к капоту «фиата». Долго смотрела на пустынную дорогу, убегавшую вдаль, затем извлекала что-то из кармана куртки.
В ночи сверкнула золотая искорка.
— Я возвращаю ее тебе, — произнесла Мона.
И аккуратно положила на капот автомобиля звезду шерифа.
Я был не в силах произнести ни слова.
— Удачи тебе, — бросила она в открытую дверь.
Звезда шерифа. Мои пять задач, которые надо выполнить…
За последние дни я основательно забыл о пяти лучах моей звезды, как, впрочем, и обо всем остальном. Теперь, когда Мона уходила все дальше, растворяясь во мраке стоянки, пять задач почему-то всплыли в моей голове.
Стать первым. Заняться любовью. Родить ребенка. Быть оплаканным. Заплатить долг.
Погрузившись в собственные мысли, я не сразу заметил, что Мона повернула назад. Когда она подошла к машине, я подумал, что она вернулась ко мне и сейчас поцелует меня, обнимет и, опустив глаза, попросит прощения.
Она всего лишь отвела в сторону «дворники».
Черт, что за игру она ведет?
Медленно, одним пальцем, она начала писать на запыленном стекле. Двенадцать букв:
М. А. Г. А. Л. И. В. А. Р. Р. О. Н.
Затем стерла одну букву, одну-единственную, и тотчас написала ее вновь, несколькими сантиметрами ниже.
Сначала М.
Потом О.
Потом Р.
Потом Г.
Затем все остальные.
Когда каждая из двенадцати букв была стерта, а потом начертана ниже, на другой строке и в ином порядке, на пыльном ветровом стекле появилось новое имя:
М. О. Р. Г. А. Н. А. А. В. Р. И. Л.
Мона нагнулась к дверце «фиата».
— Одна и та же женщина, Джамал. Покойница и ее призрак…
В конце дороги вспыхнули фары, закрутился синий вихрь полицейской вертушки.
33Покойница и ее призрак?
Неожиданно полицейский микроавтобус изменил траекторию движения и, чиркнув колесами по откосу, остановился в нескольких метрах от «фиата».
Фары включены на полную мощность. Два солнца пробивают лучами ночной мрак, вверху кружится синее электрическое небо.
На миг я задумался, каким образом жандармы так быстро нашли нас. Только на миг.
Какой кретин!
Наверняка, как только мы покинули гостевой дом, устроенный в бывшем домике начальника станции, родители тотчас позвонили в полицию и сообщили, что какой-то тип со стволом пробрался к ним в дом и ворвался в комнату, где спали дети.
Какой-то араб. Хромой. Возбужденный.
Возможно, ствол был заряжен.
От фургона отделились две тени; я узнал громоздкую фигуру Пироза и длинную сутулую фигуру его помощника.
В ночи раздался громкий голос капитана:
— Довольно играть, Салауи. Вылезайте из тачки и поднимите руки.
Пироз и его помощник держали пистолеты наготове. Они подошли ближе. Фары, светившие им в спину, до бесконечности увеличивали их тени. Отступая, Мона прижалась к капоту «фиата», словно боясь их непропорционально огромных рук, сжимавших пистолеты.
— Не двигайтесь, мадемуазель Салинас, — громко произнес Пироз.
Я впал в ступор: сидел в машине, не способный принять никакого решения. Только чувствовал, как «Кобра» оттягивает мне карман. Смешной пистолетик, стреляющий резиновыми пулями.
— Выходите, Салауи!
Я медленно открыл дверцу.
Я чувствовал то, что, наверное, чувствуют перед смертью: безропотную покорность, и одновременно крайнее возбуждение, подталкивающее к действию… Узнать, что там, за гранью. Понять великое таинство.
Кто я?
Извращенец с амнезией или затравленный козел отпущения?
— Идите вперед, Салауи!
Я окинул взглядом пустырь перед складом «Бенедиктин». Метрах в десяти от меня асфальт практически не виден, утонул во мраке ночи.
— Не делайте глупостей, — снова рявкнул Пироз, — не заставляйте меня пристрелить вас!
Чтобы затеряться в темноте, мне стоит лишь взять спринтерский старт. Всего лишь согнуть поясницу.
— Делай то, что тебе говорят, — умоляюще произнесла Мона.
Воспользовавшись тенью от кузова, я прижался левой рукой к дверце. Я чувствовал, как от Моны, находившейся меньше чем в метре от меня, исходит лихорадочный жар, слышал ее учащенное дыхание. В секунду я принял решение.
Самое плохое, какое только можно.
Испытать судьбу. До конца.
Инстинкт воробья, срабатывающий у любого мальчишки из предместья при виде полицейского мундира.
Взлететь!
Я медленно поднял правую руку, в то время как левая, прижатая к дверце, переместилась в карман толстовки.
Все произошло очень быстро.
Схватив кольт, я резко поднял левую руку, направив ствол в сторону звездного неба, чтобы изумить Пироза двумя противоречивыми знаками.
Одновременно.
Я вооружен. Я готов сдаться.
Я рассчитывал воспользоваться его кратковременным замешательством, прыгнуть во тьму, промчаться по пустырю, а потом бежать несколько километров по ровному полю. Сотни часов тренировок должны спасти мою шкуру.
Выстрел грянул без предупреждения.
Пироз выстрелил в меня. Почти в упор.
Никакой боли.
Внезапно Пироз и его помощник, словно испугавшись, опустили пистолеты.
Плавно, как в замедленной съемке, Мона рухнула на меня.
Кольт бешено плясал в моей руке, на плече моем истекала кровью Мона. Кровь фонтаном била из ее груди, заливая болотного цвета свитер. Еще одна струйка вытекала изо рта.
Мое сердце колотилось так, словно вот-вот вырвется из груди.
Гнев. Страх. Ненависть.
Мона задыхалась. Из горла ее вылетали невидимые слова, немые и таинственные, понятные только ангелам. Глаза ее покрылись поволокой, словно обозревали неведомый пейзаж, видеть который не дано никому; потом, в один миг, взор ее остановился.
Навсегда.
Соскользнув по мне, тело Моны повалилось лицом на асфальт, бесшумно, изящно, словно умирающая на сцене маленькая ученица танцевальной школы при Опере.
Дрожащими руками я попытался направить свой ствол на фликов. В полумраке они не могли разглядеть, какое оружие я на них навожу. Я решил попытать удачу.
Прицелился прямо в рожу Пироза.
Потом медленно обошел «фиат» и сел на водительское место. Словно раздавленные тяжестью совершенной ими ошибки, никто из полицейских даже не шелохнулся.
Гадкая уверенность буравила мне сердце.
Полиция не оставила мне ни единого шанса! Флики стреляли в меня на поражение! У них на пути оказалась Мона, она умерла, потому что не поверила мне.