Она медленно села, позволяя себе прочувствовать каждое движение, каждый отклик плоти — ломота в бёдрах, саднящая чувствительность кожи, будто отпечатки поцелуев оставили ожоги, неясная тяжесть в животе. Но всё это было не главным. Не тем, что заставило её сжаться в комок.
Хижина была пуста. Таррен ушёл.
Его не было ни в кресле у очага, ни у порога, ни в запахе, который, хоть и витал в воздухе, но уже начинал отступать, теряться среди других. Сердце кольнуло, не от тревоги, нет, скорее от странного, холодного удивления. Она обвела взглядом комнату, резко, с настороженной отчаянностью, будто ожидала, что он вот-вот выйдет из-за стены, из тени, появится с той своей лукавой полуулыбкой, которая умела разрушать её защиту. Объяснит. Оправдается. Окажется рядом.
Но нет.
Пальцы сами нашли шею, там что-то покалывало, зудело под кожей, как будто под ней что-то жило, дышало. Она поднялась, шатаясь от слабости, будто её внутренности были перевернуты наизнанку, и подошла к старому зеркалу, мутному от времени, с отколотым краем, в который как будто ударила молния. Свет ложился косо, пробиваясь через щель в ставнях, но и его оказалось достаточно.
На коже, чуть ниже уха, проступал знак — тёмный, резкий, будто выжженный клеймо. Метка альфы.
Ана замерла. Глаза распахнулись, в них вспыхнул огонь. Сердце рванулось вверх, перехватило дыхание. Она прижала ладонь к этому месту, будто могла стереть, вычеркнуть, отменить. Будто сила воли способна была повернуть время вспять.
— Нет… — хрипло выдохнула она, а потом уже громче, срывающимся голосом, в котором звучал ужас, гнев и отчаяние одновременно: — Нет-нет-нет!
И в ту же секунду, как будто её крик сорвал печать, внутри взревел зверь. Не голос. Не сознание. Пантера — та, что до сих пор только дремала, пряталась в глубинах плоти, тихо дышала в унисон — расправила плечи, приподняла голову, заурчала. Злобно. Холодно. Целенаправленно.
В этот момент скрипнула дверь.
Вошёл Таррен. Тихо, его поступь не была уверенной, будто сам не знал, что ищет, зачем вернулся, что скажет. Он увидел её спину, напряжённую, как тетиву перед выстрелом. Она не обернулась. Но волк знал, что омега чувствует его.
— Ана… — произнёс он, и голос его прозвучал непривычно глухо.
Она повернулась. Медленно. В её глазах горело пламя, зрачки сузились в вертикальные щёлки. Губы приоткрылись в злобной усмешке. На руках блеснули когти. И голос был уже не её — звериный, низкий, наполненный такой яростью, что казалось, стены задрожали.
— Ты что сделал?
Альфа едва успел вдохнуть, как она метнулась к нему. Без предупреждения, без колебания, как хищник. В одно движение преодолела расстояние между ними и ударила когтями. По груди. Рубашка разошлась, как бумажный лист под ножом, и под ней — кожа, расчерченная кровавыми полосами. Он не отшатнулся. Не поднял руку в защиту. Только смотрел.
— Ты пометил меня?! — крик её был оглушающим. — Без моего согласия?! Без моего чертого выбора?!
Ещё один удар, слабее, но наполненный не меньшей болью. Её пальцы дрожали.
— Как ты мог, Таррен?! Как ты посмел?!
Он стоял, стиснув зубы, кулаки сжаты, кровь стекала по бокам, но он не шевелился.
— Прости… — сказал волк, тихо, почти неразличимо.
— Прости?! — Она рассмеялась, и в этом смехе не было ни капли веселья. Только злость, яд и горечь. — «Прости» не смоет этого! Это не царапина. Не след от поцелуя. Это метка, Таррен, метка! Ты сделал меня своей. Для всех.
Он тяжело вздохнул, качнул головой, и голос его тоже задрожал:
— Я не хотел… боролся с собой, Ана. Клянусь… пытался… но в ту минуту не смог, не выдержал.
— Ты не имел права! — воскликнула она, но её голос дрогнул. Она шагнула ближе, подняла руку, но не ударила. Пальцы сжались в воздухе. Её глаза метались по его лицу — ища, наверное, оправдание, а может, способ снова возненавидеть. Но он смотрел на неё открыто, без защиты, без вызова.
— Я никогда не причиню тебе боль, — прошептал он. — Ни рукой. Ни зубами. Даже если ты ударишь меня ещё раз, не подниму руку на свою пару.
Она задохнулась. Внутри — буря, огонь, яд и ярость. Её лишили выбора. Её загнали в клетку без замка. И всё, что она могла теперь, отомстить.
— Хорошо, — сказала она, почти ласково, но губы дрожали. — Тогда слушай. Ты дал слабину? Теперь играем по моим правилам. Помнишь их, мой волк на побегушках?
Он закрыл глаза.
— Это была шутка…
— А теперь это всерьёз, — процедила она. — Ты хотел метку? Получил. А вместе с ней — и договор. С сегодняшнего дня ты будешь приносить мне кофе, убирать за мной, носить мои книги. Привыкай. Ты — мой раб.
Она развернулась к двери. Он дёрнулся, будто хотел остановить её. Но не посмел. И тогда она, обернувшись через плечо, произнесла:
— И зови меня моя госпожа.
Ана сделала шаг за порог. Он хотел что-то сказать, крикнуть вслед, удержать, пусть даже не словами, пусть хоть взглядом, жестом, дыханием, но его тело не подчинилось, будто чужое. Только пальцы на мгновение дёрнулись, но тут же опустились, бессильно повисли вдоль тела. Стоял, как прибитый гвоздями к полу, и смотрел, как её тень исчезает в солнечной полосе у входа.
В хижине остался он один. Медленно опустился на край кровати, провёл рукой по груди, чувствуя под пальцами собственную кровь, тёплую, липкую, такую же реальную, как её гнев. Он не пытался стереть кровавые следы. Пусть болит. Пусть напоминает о том, что натворил.
«Дурак», — прошептал себе под нос, не узнавая собственного голоса. — «Слабак». Он боролся. Честно боролся с тем, что внутри него раздирало плоть и разум на части. С тем зверем, что ревел внутри, требовал, ломал. Думал, что контролирует себя, что достаточно силён, чтобы остановиться, чтобы не сделать из неё свою. Не здесь. Не так. Не сейчас.
Но всё оказалось ложью.
***
Солнце уже стояло высоко, когда Ана пересекала двор Академии. Её походка была спокойной, уверенной, чуть хищной. Она не пряталась. Не опускала взгляд. Омеги, что раньше перешёптывались за её спиной, теперь отводили глаза. Альфы оборачивались. Её запах был иным. Настоящим. Сладким. Опасным. И над всем этим — метка альфы. Знак, который невозможно было не заметить. Не почувствовать.
Пантера не пряталась и больше не скрывалась.
Сразу же её вызвали в деканат. В комнате стояли трое — секретарь с тревожным взглядом, заместитель декана — со сдержанным раздражением, и старший куратор, который молчал, но в его глазах прыгали искры подозрения.
— Ты пантера? — наконец прозвучал вопрос.
— Да, — спокойно ответила Ана.
— Ты скрывала. Использовала блокаторы, вводила в заблуждение Академию, преподавателей, студентов.
Она выпрямилась.
— Я выживала, — ответила просто. — Это не преступление.
Молчание было долгим.
— Ты можешь остаться, но правила меняются. Ты переводишься в корпус хищников. С сегодняшнего дня ты будешь среди себе подобных. Это распоряжение.
— Я поняла, благодарю.
Она вышла, не оглядываясь. Подняв голову. С прямой спиной. Впервые, она могла быть по-настоящему собой.
По дороге к общежитию её догнал Томас. Он шел быстро, но не торопясь, словно обдумывал слова.
— Я знал, — произнёс он, остановившись чуть поодаль. Его взгляд скользнул по её лицу, по жёстким, словно высеченным из камня, чертам, задержался на тонкой шее, где алела метка, словно ожог, и там он остановился надолго, с пониманием и болью.
— С самого начала знал, что ты не заяц. Ни на миг не поверил в этот образ. Ни разу ты не дрожала по-настоящему, даже когда пыталась казаться слабой. Взгляд у тебя был — хищника. Чуткий, зоркий, опасный. Я гадал, кто ты? Рысь? Пума? А теперь вижу ясно. Пантера. Гордая одиночка.
Ана слабо вздохнула, опустив ресницы, будто эта правда была слишком тяжёлой, чтобы её нести дальше. И всё же она подняла голову, выпрямилась, не позволяя усталости взять над собой верх.
— И?.. — спросила она сухо, почти равнодушно, но голос дрожал на грани.
Леопард подошёл ближе, медленно, будто давал ей время привыкнуть к его шагам, к его запаху, к его близости. Остановился в шаге, не касаясь, но его тепло уже чувствовалось кожей. Вдохнул её запах глубоко, медленно, как чувствует тропический ветер зверь, встретивший равного.
Его зрачки сузились, в глазах мелькнуло что-то диковатое, почти звериное.
— Метка Таррена? — негромко спросил он, и в его голосе не было осуждения, только констатация факта.
— Да, — произнесла она так спокойно, как только могла, сдерживая внутреннюю дрожь. Она не пряталась, не оправдывалась. Она просто сказала правду.
Он едва заметно усмехнулся, коротко, почти неуловимо. Но в этой усмешке не было ни тени насмешки, ни укора. Скорее, печальное принятие. Признание.
— Этот волк не достоин, — тихо сказал Томас. — Но если ты выбрала... если ты согласна быть с ним, я не стану вмешиваться. Это твой путь. Твоя борьба. А хищник хищника не осуждает за выбор, даже если сам бы выбрал иначе.
Она подняла на него взгляд, прямой, открытый, без игры.
— Я не выбирала, — выдохнула она. — Но теперь… теперь всё будет иначе.
Эти слова повисли между ними, как острый, тонкий клинок.
Леопард кивнул, медленно, как будто принял её решение не только разумом, но и сердцем.
— Если что… я рядом, — сказал он просто, не требуя ничего взамен.
И, не дожидаясь ответа, отвернулся, закинул руки в карманы и медленно пошёл прочь, легко ступая, как идущий по склону барс. Она смотрела ему вслед долго, почти до тех пор, пока его фигура не растворилась за углом здания, за кронами деревьев, оставляя за собой лишь слабый след запаха.
А потом Ана вздохнула, закрыла глаза на миг и шагнула вперёд, туда, где начиналась её новая жизнь. Шагнула легко, уверенно, почти по-хищному плавно, ощущая, как в груди вновь разгорается сила, которую теперь уже не придётся прятать.
Новая комната
Ана вернулась в свою комнату, словно в чужое прошлое, которое ещё хранило её дыхание, её сны — но уже не принадлежало ей. Здесь всё было как прежде, неизменный мягкий свет лампы, ласково заливающий пол, тёплый аромат древесных стен, выцарапанная надпись, тонкие стебли цветов на подоконнике, которые она когда-то поставила, не думая, что придёт день, когда они станут свидетелями её прощания.