Лея сидела в на кровати, закутавшись в плед, словно в щит, пытающийся защитить её от слов, которые она уже предчувствовала. Её лицо оставалось спокойным, но глаза... они всё сказали раньше слов, там жили тревога и понимание, смешанные с замешательством.
— Ты вернулась, — её голос прозвучал мягко. — Но я уже знаю, что теперь всё будет по-другому. Ты не та, что прежде, да? Ты позволила себе быть собой?
Ана опустилась на край кровати, чувствуя, как усталость медленно охватывает её тело. Она долго молчала, будто искала в себе смелость озвучить истину, которая слишком долго оставалась за семью печатями.
— Лея... — её голос дрогнул. — Мне придётся уйти отсюда. Из этого корпуса, из этой роли, где я пыталась спрятаться.
Она замолчала, затем медленно, почти выдохом, добавила:
— Я пантера. Не заяц. И никогда им не была.
Белка не удивилась, не ахнула, не вскочила с места. Она лишь чуть опустила взгляд, тихо перелистнув невидимую страницу той книги, которую знала наизусть.
— Я догадывалась, — сказала она спокойно. — Слишком много раз ты пыталась быть тем, кем не являешься. Но во взгляде... в каждом твоём движении, в молчании... было что-то дикое. Что-то, что не умеет подчиняться.
Она посмотрела прямо в глаза Ане, и улыбнулась, грустно, но с теплом.
— У зайцев нет такого взгляда, нет такой внутренней силы, которая делает тебя пугающе настоящей.
Ана невольно отвернулась, чувствуя, как внутри что-то болезненно сжимается.
— Не хочу, чтобы ты смотрела на меня иначе. Мне казалось, что, если спрятать свою суть, смогу жить, как все. Просто... учиться, ходить по этим коридорам, пить чай по вечерам и смеяться над ерундой. Но мир... он не даёт мне быть обычной. Я устала от пряток.
Лея подошла ближе и осторожно сжала её руку.
— Мне будет тебя не хватать, — произнесла она, и в этих словах не было ни упрёка, ни обиды, только тёплая грусть. — Но, может быть, там, среди хищников, ты станешь свободнее. А я останусь помнить тебя такой, какой ты была. Для меня ты навсегда останешься зайкой.
Ана закрыла глаза на мгновение, позволяя этим словам согреть её.
— Спасибо, Лея.
В комнате стало особенно тихо, как бывает в моменты, когда заканчивается глава, и остаётся только перевернуть страницу.
***
Новый корпус встретил Ану так, как встречают чужаков: настороженной тишиной и холодом высоких, строгих стен, в которых будто застыли не эмоции, а законы силы. Здесь окна были больше, словно давали больше света тем, кто мог выдержать его, потолки — выше, как напоминание о том, что до свободы придётся дотянуться самой, а воздух... воздух был густым, пропитанным запахом хищников, чья власть ощущалась повсюду.
Она получила отдельную комнату — просторную, с тяжёлыми деревянными шкафами и массивной кроватью, с окнами, через которые смотрело серое небо. Здесь, наконец, не нужно было прятать когти. Здесь можно было дышать полной грудью, не заглушая собственного запаха.
Но стены не всегда защищают от взглядов. И не все двери открываются перед теми, кто сменил свою личину.
Элисса появилась в коридоре, как страж на чужой территории, та, кто привыкла разрывать слабых на клочья своими словами. Она скользнула по полу уверенной походкой, вскинула подбородок и, чуть прищурившись, втянула носом воздух, словно пыталась уловить чей запах наполнил её мир новой угрозой. На губах появилась ухмылка, тонкая, ядовитая, как лезвие ножа.
— О, посмотрите, кто к нам пришёл, — её голос был напевно-язвительным, словно она произносила не слова, а приговор. — Наша пушистая зайка решила сменить шубку? Или ты заблудилась, малышка?
Ана остановилась. В этой паузе было больше угрозы, чем в любой фразе. Её взгляд медленно поднялся, и в нём мелькнул холодный блеск стали, тот самый, который не спрячешь за ласковыми улыбками.
Она шагнула вперёд, резко, точно, как будто преодолевая не расстояние, а грань между былой слабостью и новой силой.
Элисса не успела даже пошевелиться, ладонь Аны уже сомкнулась на её горле, прижимая к стене. До боли, ровно настолько, чтобы лишить её привычного дыхания, чтобы заставить сердце забиться чаще, а в глазах, привыкших смеяться, мелькнуло то, что так долго спало за маской самоуверенности, — страх.
— Повтори, — Ана говорила тихо, почти шёпотом, но в этом шёпоте было больше силы, чем во всех криках стаи.
Волчица сглотнула, её глаза забегали, и впервые за долгое время ей пришлось осознать, что перед ней не жертва, а охотник.
Вокруг собралась толпа. Кто-то замер, не смея дышать громко, кто-то шептался, передавая друг другу горячие, как искры, слухи.
— Ты думала, что я заяц, — Ана склонила голову чуть вбок, наблюдая за ней, как хищник за зажатой между лапами добычей. — Но я пантера. Очень злая пантера.
Она сделала паузу, позволяя словам осесть в воздухе, тяжёлыми, неоспоримыми.
— И если ещё хоть раз увижу твою ухмылку в мою сторону, ты узнаешь, как охотятся дикие кошки.
Потом отпустила волчицу, словно позволив ей жить ещё немного. Элисса шумно вдохнула, схватилась за горло и, прижавшись к стене, почти сползла вдоль неё, стремясь стать незаметной, крошечной, хотя бы на этот миг.
А вокруг, как по команде, вспыхнул гул голосов. Шёпот распространился по коридору, цепляясь за уши тех, кто ещё вчера смеялся над «зайкой».
Теперь всё изменилось. Теперь Ана была пантерой. И с ней больше никто не хотел шутить.
***
Утро встретило её не светом, а напряжённой тишиной холла. Сегодня здесь словно замёрз воздух, и каждый взгляд стал колючим, как иней на стекле. Ана вышла из корпуса уверенным шагом, с прямой спиной и тем спокойствием, которое рождается лишь тогда, когда перестаёшь бояться последствий.
Элисса стояла у стены, будто случайно задержавшись, но взгляд её был опущен, плечи ссутулились, а острота прежних насмешек растаяла, словно их и не было. Она, та самая волчица, что вчера разрывала словами, как когтями, сегодня казалась меньше ростом, меньше голосом, меньше собой.
Ана подошла, не замедляя шага, её каблуки тихо постукивали по полу, словно отсчитывая секунды до того, как всё станет окончательно ясно. Она не сказала ни приветствия, ни угрозы — только бросила взгляд, холодный, отстранённый, будто смотрела не на высшую волчицу, а на пустое место.
Потом, на ходу, почти небрежно, она сняла с плеча свою сумку и, как кидают ненужную ношу, протянула её Элиссе, даже не остановившись:
— Донесёшь до аудитории.
Голос её был ровным, спокойным, как констатация факта, не допускающая споров.
Элисса стиснула зубы. В её глазах мелькнула злая, горькая искра унижения. Она судорожно сжала ремень сумки, будто он обжёг ей пальцы, и едва заметно дрогнула. Но взяла. Конечно, взяла.
По коридору прокатился смешок. Кто-то хихикнул открыто, с наслаждением смакуя чужую неловкость, кто-то поспешно прикрыл рот ладонью, чтобы не попасть под раздачу. Шёпот, как сухие листья, зашуршал в воздухе, разлетаясь по углам: «Пантера. Опасная пантера.».
Элисса шла за Аной, сгорбившись, с тяжёлой сумкой в руках и тяжёлым стыдом на плечах, и, возможно, в этот миг ей хотелось быть кем угодно, только не ею.
У поворота в главный корпус появился Таррен. Холодный, как утренний ветер, он стоял спокойно, но присутствие его ощущалось кожей, будто пространство вокруг на мгновение сжалось.
Его взгляд скользнул по толпе, по спинам, лицам. Прошёл по Элиссе, заметив её опущенную голову, жалкую позу, и... не задержался. Как будто её не существовало.
Он смотрел дальше. Смотрел на Ану.
И в этом взгляде не было привычной насмешки, не было желания подчинить или сломать. Только внимательное изучение, словно он впервые увидел ту, кто стояла перед ним. И нашёл в ней что-то, что не укладывалось в прежние схемы.
Волк не сказал ни слова. Не сделал ни одного лишнего движения. Просто повернулся и ушёл, будто сцена перед ним была не более чем пылью на дороге, которая не стоила того, чтобы её замечать.
Элиссу охватило отчаяние, резкое, как холодная вода. Она ждала, что он остановится. Скажет. Заступится. Хотя бы посмотрит, но Таррен прошёл мимо, унося своё внимание за пределы её мира. Оно всецело принадлежало другой.
И Ана, уловив это в полупрозрачной тени его взгляда, чуть улыбнулась уголком губ — тонко, почти невесомо, как улыбка хищника, который больше не боится быть увиденным. И пошла дальше.
А её сумку несла за ней волчица.
***
Дина Кей, спасибо за награду!
Волк на побегушках
Вечер опустился на Академию тихо, почти незаметно, окрасив небо выцветшими красками заката, где угасающее солнце растворялось в серо-алых облаках. Студенты уже разошлись по комнатам, оставив двор опустевшим, наполненным лишь ветром и редкими тенями.
Ана стояла у края аллеи, где старые фонари ещё не зажглись, и смотрела в небо, позволяя ветру трепать её волосы. В этом холодном свете она казалась частью уходящего дня — такой же упрямой, свободной и недоступной.
Шаги Таррена нарушили тишину, но она не обернулась. Он подошёл ближе, остановился за её спиной, позволив молчанию постоять между ними ещё немного, прежде чем его голос, тихий, но уверенный, нарушил тишину.
— Ана.
Она не двинулась, не ответила, только чуть сильнее сжала руки в карманах куртки.
— Я хотел бы поговорить, — добавил он, уже мягче, но с ноткой твёрдости, как человек, который не уйдёт, пока не будет услышан.
— Говори.
Он сделал ещё один шаг, ближе к ней.
— Я знаю, — начал он медленно, тщательно подбирая слова, — что всё началось неправильно. Грубо, жестоко. Не так, как должно было. На мгновение замолчал, затем добавил тише: — Но метка уже есть. Ты моя омега. По закону. Но я не хочу, чтобы на этом всё закончилось. Хочу... чтобы у нас было что-то настоящее. Не приказ, не подчинение. Попробуй дать нам шанс.
Только тогда она медленно обернулась. В её взгляде не было ни нежности, ни гнева, только усталость того, кто слишком долго боролся. Её глаза блеснули в свете заката, словно отражали остатки уходящего дня.