— Выходит, что Элиза солгала, — сказал он, наконец. — Она услышала мой рассказ, и сказала, что девочкой в лесу была она. Я хотел в это верить. Мне нужно было хоть что-то, что напоминало о прошлом. Оказывается, всё это время я носил твой кулон, Ана.
Он осторожно вложил украшение в её ладонь.
— Он принадлежит тебе.
Она смотрела на него долго. На этот янтарный осколок детства. И на альфу, что стоял перед ней — взрослого, сильного, которого она когда-то спасла…
— Тогда, — прошептала она, — ты был моим волчонком.
— А теперь твой волк, — ответил он, медленно притягивая её к себе, словно боялся, что она снова исчезнет из его жизни, как уже когда-то исчезла.
Он заключил её в объятия — не грубо, не жадно, не так, как альфа берёт свою омегу, а так, как мальчик из детства, нашедший то, что потерял когда-то давно. Его руки обняли её осторожно, будто он боялся разбудить сон. Его пальцы скользнули по её спине, замирая на талии, а лицо уткнулось в её волосы, впитывая аромат, который теперь знал наизусть.
— Я помнил тебя всё это время, — шептал он. — Годами искал в лицах. В голосах. В каждом взгляде, который задерживался на мне слишком долго.
Ана тихо выдохнула, чувствуя, как что-то внутри растворяется. Сопротивление. Гнев. Страх. Осталось только это — их дыхание, их память, их прежнее «мы», которое вдруг стало настоящим.
И тогда он поднял её лицо за подбородок и, не торопясь, медленно, как будто боялся спугнуть, наклонился и поцеловал.
Поцелуй был нежным, безмолвным признанием в верности. Он не требовал, не брал, не жаждал — он говорил. О детской привязанности. О боли утраты. О долгих годах одиночества и о надежде, что всё не зря. Его губы касались её мягко, с трепетом, будто он пытался передать всё, что не сумел сказать тогда, в детстве. Всё, что носил в себе всё это время.
Ана ответила, медленно, осторожно, прижимаясь ближе. Этот поцелуй был не о настоящем, не о прошлом, а о нити, которая связывала их с самого начала. С того лесного дня, где маленький волчонок впервые увидел девочку с глазами, полными тепла.
Когда их губы разъединились, Таррен прошептал, всё ещё прижимаясь лбом к её лбу:
— Спасибо, что ты вернулась ко мне.
Подозрения
Архивы Академии никогда не спали полностью. Даже ночью в их залах оставался слабый запах пергамента, старой пыли и засушенных трав. Витражи отбрасывали тусклые отблески на полированные полки, а страницы древних свитков будто бы сами перешёптывались между собой, храня тайны, которым уже не одна сотня лет.
Той ночью в архиве появилась тень. Быстрая, гибкая, с хищной грацией — Элисса. Она знала, чего ищет. Не впервые ей приходилось прокрадываться в закрытые секции, и уж точно не впервые подбирать ключи к замкам. Но сейчас внутри всё дрожало: от страха, злости и... жгучего любопытства.
На полке под номером 12D — в разделе «Редкие линии оборотней» — хранились свитки с фамильными печатями. Элисса достала один. Глаза метнулись по строкам, пока не остановились. «Кровь высшей Пантеры. Обнаружена один раз за последние двадцать лет. Потомок рода Тэ'нар, по преданию — обладательница дара влияния, редкой регенерации и силы, равной альфе». Подпись была размытой, но внизу стоял штамп Академии.
И рядом — имя. Анабель Тэ'нар.
Слухи, как водится, не поползли, а полетели. Уже через день пол-кампуса говорило о загадочной пантере. Кто-то уверял, что она может царапать каменные стены когтями, кто-то — что у неё глаза светятся в темноте. А особенно нервные омеги шептались, будто она может подчинять чужих альф.
Совет Академии собрался в узком кругу. Один из них, Сет Вайр, седой оборотень с глубоко посаженными глазами и голосом, рождённым для зачитывания приговоров, долго смотрел в окно, прежде чем заговорить:
— Вы уверены, что она потомок Тан'эр?
— Мы нашли совпадение в архивах. По датам, по символике и... по способностям, — ответила куратор практики, слегка смутившись. — Она... выделяется. Слишком.
— Тогда мы обязаны провести проверку, — Вайр встал. — Если это правда... пророчество может быть реальностью. Пантере будет уготовано место, о котором она и не подозревает.
Тем временем Ана и Таррен... учились быть вместе. Или пытались — порой вслепую, порой на ощупь, словно оба шли по льду, не зная, треснет ли он под ногами.
Поначалу всё и правда казалось сказкой, редкой и хрупкой, как иней на стекле. Он ждал её у выхода из кафе, терпеливо прислоняясь к перилам, со стаканом дымящегося чая в руках — всегда с её любимыми травами. Приносил его в аудиторию, ставя тихо на стол, словно это был не просто напиток, а знак внимания, заботы, привязанности. Обнимал со спины, когда она, уставшая, склонялась над учебниками, и вдыхал запах её волос, как будто искал в них покой.
Он встречал её после занятий — молча, уверенно, как будто она принадлежала ему по праву. И со временем в комнате Аны всё чаще ощущался его запах. Он впитывался в подушки, в плед, даже в страницы её тетрадей. Становился частью её повседневности.
Но вместе с этим ощущением пришло и другое — будто стены вокруг начали сужаться. Нечто неуловимое, но плотное, как тень, скрадывало воздух.
Таррен становился всё более... внимательным. Нет, не резким. Не грубым. Просто рядом с ним всё чаще чувствовалось напряжение — как будто он всё время прислушивался к шагам, к взглядам, которые падали на неё со стороны.
— С кем ты только что разговаривала? — спросил он однажды, когда Ана, смеясь, обменивалась репликами с Томасом у доски объявлений.
Она подняла взгляд. Медленно. С лёгкой тенью недоумения.
— С Томасом. Он рассказывал, как младший енот прятал орехи у преподавателя в кабинете. Это было забавно.
— Он слишком часто рядом с тобой, — голос Таррена был спокоен, но в нём пряталось что-то...
Ана чуть откинулась, глядя на него внимательно.
— Таррен, это Академия. Мы здесь живём, учимся, общаемся. Я не могу ходить с опущенными глазами, делая вид, что я... мебель.
Он ничего не сказал. Только шагнул ближе, почти вплотную. Его пальцы скользнули по её щеке — мягко, но ощутимо.
— Я просто... волнуюсь, — выдохнул он. — Ты моя омега. Мне тяжело, когда кто-то смотрит на тебя так, как не должен.
— А если я не твоя? А если я просто... я?
Он застыл. Его рука замерла в воздухе, так и не коснувшись её снова. На лице промелькнула тень — обида, растерянность, может, даже страх. Потом он опустил глаза и чуть отступил.
— Прости, — прошептал он, почти не слышно. — Иногда я забываю, насколько ты сильная. Сильнее, чем кажешься.
***
Вечером, когда на город опустился туман — густой, молочно-серый, обволакивающий улицы и фонари вязкой тишиной, — Ана, накинув капюшон, ушла в библиотеку. Ей нужно было это — уйти. Исчезнуть из общежития, из разговоров, из запахов и взглядов, из слишком тесного мира, в котором чужое дыхание слышится громче собственного.
Ей нужно было одиночество, простор, воздух, в котором можно было снова дышать без сдавливающей боли в висках. Тишина, но не глухая, а живая — шуршащая страницами и редкими шагами среди стеллажей.
Она забилась в самый дальний угол, туда, где редко заглядывали даже ботаники. У окна — за стеклом дрожало мутное свечение фонаря — она разложила книги перед собой, как щит, как баррикаду от мыслей. Три тома по генетике оборотней, два исторических справочника и блокнот с исписанными страницами. Только читать она не могла. Слова плыли, рассыпались, сливались в вязкое месиво, словно чернила в воде. Строки теряли смысл, буквы — форму.
Как найти равновесие? Как не раствориться в чужих ожиданиях, не стать частью чьей-то схемы? Как остаться собой... рядом с ним?
Она положила щёку на руку, уставилась в книгу, но мысли унеслись. Монотонно, как дождь по стеклу, прокручивала в голове разговоры, взгляды, прикосновения, намёки, предчувствия. Она почти задремала, склонившись над страницей, когда рядом с ней возник силуэт.
Высокий. Его фигура отбрасывала резкую тень, и даже в полумраке читального зала глаза светились — характерным, слегка фосфоресцирующим блеском, который был только у оборотней. Он не сразу заговорил. Просто стоял, как вкопанный, и смотрел.
— Мисс Вель, — сказал он наконец, голос его был ровным, безэмоциональным. — Совет требует, чтобы вы прошли генетическую проверку.
Ана резко моргнула, как будто её плеснули холодной водой. Несколько секунд она не могла выговорить ни слова.
— Что?.. Зачем?
— В целях уточнения вашего происхождения. — Он говорил, как диктует протокол. — Ваш род вызывает... повышенный интерес.
— Я не обязана, — её голос прозвучал с неожиданной твёрдостью. — Я свободная студентка. А не военная единица, не образец для анализа.
Он прищурился. На его губах появилась кривая, почти ленивая усмешка.
— Пока да, — произнёс он. — Но если вы действительно потомок Тэ’нар, ваше место может оказаться совсем не здесь. Не среди студентов.
Он развернулся и ушёл — так же тихо, как появился, не дожидаясь ответа. Его шаги растворились в ковре, а слова — остались. Повисли в воздухе, как тонкий, болезненный срез, будто царапина, которая сначала не болит, а потом начинает жечь.
Ана долго смотрела ему вслед. И даже когда за его спиной закрылась дверь, всё ещё не могла пошевелиться. Что-то внутри оборвалось. Или, наоборот, натянулось до предела.
Она поднялась. Медленно, будто каждая мышца протестовала. Вернулась в общежитие. Села за стол, не включая света. Взяла блокнот, раскрыла на чистом листе. Рука дрожала едва заметно, но она сжала ручку, как меч. И медленно, будто выгравировала каждую букву на чём-то важном, написала:
« Я не принадлежу им. И пророчествам тоже. Я принадлежу себе».
И в этой фразе была сила. Неброская, тихая — как сталь под кожей.
Свидание
Проверки в Академии начались уже на следующее утро — внезапно, точно по команде, без предупреждений или объявлений. Совет прислал специальную комиссию: оборотней старшей крови, молчаливых, настороженных, с глазами, в которых отражалась власть. Их шаги эхом отдавались по мраморным коридорам, а за спинами тянулось ощущение холода, будто вместе с ними в помещения входил не только контроль, но и приговор.