Туалет был занят, и мы спрятались в ванной. Закрыв дверь на крючок, Вика включила воду.
— Что ты там с ним делала? — накинулась она на меня.
— Думала, — пробормотала я.
— Ну-ну! А если за это время кого-нибудь убьют?
— Вот его и убьют! Кто еще здесь кому изменяет? Если Милку не считать, остается Лёня.
У меня постепенно вырисовывалась новая версия, хотя и не слишком логичная. Пока не слишком логичная. Впрочем, моя первая мысль — о том, что Милке угрожает ее жених, — тоже сначала была не очень логичной, — до тех пор, пока ее не присвоила Вика. Как бы и эту версию кто-нибудь не отобрал!
— Думаешь, Тамарка записку написала? А чего же он так веселится?
— Прочитать не успел. Милка ее нашла и спрятала.
— Хотя он всегда был веселый, я с детства помню, — заметила Вика. — У него характер такой. Что теперь делать будем?
Кто бы знал, что теперь делать?! Очевидно, с автором записки разговаривать. Зачем жертву-то раньше времени пугать?
— Надо бы определить, чей это почерк, — предложила я. — Если Тамарки — хорошо, а то вдруг все-таки жениха?
В дверь ванной постучали.
Мы не стали упорствовать, вышли, потом улизнули из квартиры на лестницу. Я уселась на ступеньку, а Вика прислонилась к перилам и обратилась ко мне:
— Кто еще кому здесь может изменять? И записки писать?
— Например, написать могла подруга свидетеля, но ее Милка вряд ли будет покрывать. Это должен быть кто-то свой. Скорее всего, для Лёни написала Тамара.
— Возможен другой вариант — записку написала сама Милка. Для Паши. На нем Ксенька вчера повисла — смотреть было неудобно!
— Что же она ее не отдала, а спрятала в свой карман? И почему так испугалась?
— Наверное, она подумала, что мы всю записку прочитали, целиком. Мы же не знаем наверняка, что там еще было. Вдруг — подробности?
Я откинулась назад и прислонилась спиной к стене.
Стены были грязными, исписанными любовными и прочими посланиями, но черная водолазка не должна была сильно пострадать.
— Тут на почерк из записки ничего не похоже? — указав на стену, поинтересовалась я у Вики.
— Нет, — ответила она, оглядевшись. — Там был своеобразный почерк, полупечатный-полуписьменный, и каждая буква отдельно. Так иногда пишут, когда торопятся, но при этом для чего-то надо, чтобы было крупно и понятно. У букв «у» и «з» хвостики внизу закрученные, как запятые, а еще буква «м» особенная: левая палочка сверху вниз написана и немного выше всей буквы. Почерк характерный, найдем.
— А как будем искать?
Мы задумались — обе, и бессмысленно разглядывали стены в поисках удачи. Уважающий себя убийца на стене писать не будет, это понятно. А где? Что он может писать? Письма? Заполнять анкеты? Или — адреса и телефоны в записной книжке?
Как бы нам проверить почерк?
Ну не рыться же в чужих сумках?!
Видимо, придется за подозреваемыми следить.
— Что будем делать? — спросила я Вику.
— Не знаю, — пожала плечами она. И снова задумалась.
Прозрение пришло неожиданно и без связи с чем-либо: ну конечно! Нам нужен информатор! Тот, кто хорошо знает семью, всех гостей, и при этом не замешан в историю с запиской. Кто же?
Я бы выбрала в помощницы Люсю. На свадьбу она пришла одна, изменять, по-видимому, никому не собиралась, положить в карман пальто записку тоже не могла: вернувшись с улицы после нашего прихода, она сразу села за стол. Потом, правда, открывала дверь Алине и Сергею, но в коридоре не задерживалась. Да и они сразу же прошли к столу. И, что немаловажно, Вика с Люсей знакомы давно.
Рассуждала я вслух; слегка поколебавшись, подруга меня поддержала.
— Здесь ее будем ждать? — спросила она. — Или искать пойдем?
— Ты как хочешь, а я останусь.
Перспектива встретиться в квартире с Лёней почему-то меня пугала.
— Ладно, — пожала плечами Вика. — Сейчас приведу.
Через минуту она вернулась — вместе с заинтригованной Люськой.
— Одинокая? — на всякий случай спросила ее я.
— Периодически, — кивнула та. — Но не часто. Сейчас — да. Но это временно и ненадолго. А что вы хотели? Кого-нибудь соблазнить?
— Ты не так меня поняла, — поморщилась Вика, — у нас происшествие посерьезнее. Я, когда вчера в первый раз отсюда уходила, нашла в кармане пальто записку. Я вернулась, перепутав пальто, ну ты помнишь, ты еще у подъезда стояла, а в записке…
Вика смолкла, так как из квартиры выглянул Лёня — очевидно, в поисках меня. Отвернувшись, я вжалась в стену.
— Да отстань ты, — проворчала в его сторону Люська. — У нас свои дела, не мешай. Что там было-то, в записке?
Лёня закрыл дверь, и Вика продолжила:
— Там написано было: «Изменишь — я тебя убью!»
— И все?
— А тебе мало?
Вика бросила на меня вопросительный взгляд: мол, не ошиблись ли мы с выбором информатора? Я покачала головой.
— Слушай дальше, эта записка была не мне, это было Милкино пальто. Мы решили, что это ей угрожают, и показали оставшуюся часть записки, остальное случайно выбросили. Мы-то думали, что это шутка, а она так испугалась, словно скоро умрет!
— И теперь вы тоже думаете, что ее убьют? — полюбопытствовала Люська, закурила и задумалась. Я знаком велела Вике не мешать. — А если это чужая записка? Не ей?
— Видишь ли, она так испугалась, что это без разницы. Чья бы ни была записка, я полагаю, что все всерьез. И Милка это знает! И знает автора записки!! И нам она тем не менее ничего не сказала!!!
— Поэтому нам нужна твоя помощь, — сообщила я. — Ты с ними знакома лучше, чем мы. Расскажи о них подробнее, вместе выводы сделаем, а то убьют кого-нибудь — будешь локти кусать.
— Мне подумать надо, — сказала она.
— Смотри, что сейчас будет, — прошептал мне в ухо Лёня и выпустил из пустой кофейной банки муху с привязанной к брюшку коротенькой ниткой.
Мы стояли в углу коридора, за вешалкой; Лёня изредка нежно-почтительно дотрагивался до моего локтя, словно проверял, не убегу ли я через секунду. Можно было отойти от него на шаг-другой, но я решила: уж лучше пусть шепчет в ухо, чем кричит на весь коридор.
Муха долетела до открытой двери в столовую, и Лёня снова прикоснулся к моему локтю, призывая к вниманию. Я лишь улыбнулась в ответ.
Эти уважительно-ненавязчивые прикосновения мне нравились. Лёня, почувствовав мою благосклонность, смотрел как-то по-особенному, и это, к моему удивлению, находило отклик в моей душе.
Вдруг из комнаты, на высоте около метра, всеми лапами и даже хвостом вперед вылетел Петруха, промахнулся мимо мухи сантиметра на три, боком впечатался в стенку и рухнул на пол.
На звук удара из кухни выглянула Евгения, под ее взглядом кот отряхнулся и потрусил обратно в столовую. Нас за пальто и плащами она не заметила.
Лёня прошел по коридору, за нитку поймал муху, взмывшую к потолку, и, вернувшись к вешалке, опять запустил ее. Когда кот свечкой вылетел из комнаты, Лёня взял меня за руку.
— Петруха мухолов, а также осолов и шмелелов, — шепнул он. — Лучше был бы крысоловом, но ленив, подлец. Даже мышей ловить не хочет.
Кот снова и снова прыгал за мухой, стараясь попасть по ней передними лапами, он делал это эффектно и с удовольствием. Наблюдать было очень любопытно.
— Осы ведь кусаются, — заботливо прошептала я, надеясь, что он правильно понял — то была забота о коте.
— Кусаются, — подтвердил Лёня. — А ему все равно. Он отскочет, лапой потрясет, и опять на них охотится. Кот у нас забавный — говорящий, он четыре слова знает: мама, мясо, мало и Маугли! Правда-правда, он их говорит!
Наконец Петрухе удалось поймать муху, Лёня отправился ловить другую, а я потихоньку улизнула на балкон — к Вике и Люське.
— Она надумала, — качнула Вика головой. — Сейчас нам все расскажет.
Я с улыбкой повернулась к Люське. Скрыть улыбку после общения с Лёней я не смогла, только постаралась, чтобы она выглядела вопросительной.
— Пойдем вниз разговаривать, — предложила Люська. — Здесь, в квартире, слишком много ушей.
— Можно вон в тот скверик, — указала я.
Люська рассмеялась и стала пробираться к выходу между стульями и стеной. Почему-то она выбрала ту часть комнаты, где проход был узким. Мы с Викой обошли стол с другой стороны.
— Там кладбище, — на ходу обронила Люська, придвигая к столу мешающие ей стулья. — Туда и пойдем.
— Верхнюю одежду не берите, — предупредила Вика. — Днем на улице тепло, а привлекать внимание нам ни к чему.
В коридоре около телефона сидел Лёня, он окинул нас блуждающим взглядом и немного задержался глазами на мне. Я сделала вид, что ничего не поняла.
— Что это с ним? — удивилась Люська уже на лестнице, когда Вика, шедшая последней, закрыла за нами дверь. — Тихий какой!.. И посмотрел как сквозь меня… Как будто не заметил! — Она пожала плечами и через десяток ступенек сделала вывод: — Напился, наверное! Это с ним бывает: трезвый ведет себя как пьяный, шутит, веселится, а пьяный как трезвый — серьезный и задумчивый.
Я мысленно улыбнулась.
Кладбище было чистеньким и выглядело вполне обитаемым — живыми, конечно, а не мертвыми.
Живые сновали туда-сюда с цветами, сумками, вениками и банками с водой, носили мусор в кучи, собранные в специально отведенных для этого местах; красили ограды, протирали памятники и скамеечки около них, да и просто гуляли, грустили, мечтали, рассматривали чужие могилы…
Мы чинно шли по дорожке, громко цокая каблуками по чистому асфальту: вероятно, опавшие листья сметали с него по нескольку раз в день.
— Из нашего двора Лёня с Тамаркой и Алинкой уехали в кооператив, ну, ты помнишь, Алинка уже в школу ходила, — рассказывала Люська, не обращая внимания на прохожих. — А потом Женька с Милкой, отцом и матерью сюда переехали, Женька за кого-то второй раз замуж вышла, тогда еще Милкин дед был жив. Он был красным командиром, ну этим…
— Политруком, — подсказала Вика.
— Наверное. По крайней мере, ветераном войны.
— Это его портрет у них на стене висит? — уточнила я. — С носом, как у селезня?