О том, что Лёня тогда не знал содержания записки, было известно только нам с Викой. Очевидно, у моей подруги появилась новая идея. Она любила импровизации.
— А почему же он не поехал в милицию? — еле слышно прошептала Алина. От переживаний у нее внезапно осип голос.
— Но ведь в записке был твой почерк!
— И что, он тоже подумал, что я ее убила?! — даже шепотом ее голос дрожал от несправедливости обвинения. Но об этом, кроме нас с Викой, знали еще Милка и Паша. Неизвестно, что думали остальные, но они подавленно молчали.
— Может, он искал доказательства, — бросила в пространство Милка.
— О Господи! — простонала Тамара. — И это родной отец! А ты тоже хороша! Разве ты не знала: у нее потребуешь — и всё получишь наоборот! Она назло так сделает!
— Это неправда! — испуганно заявила Алина. — Я не требовала! А где она, эта записка? Покажите мне ее.
— Ее больше нет! — самодовольно усмехнулась Милка. — Им нечего тебе показывать!
— А ты откуда знаешь? — набросилась на нее Тамара.
Милка заткнулась. Она допустила ошибку.
Я посмотрела на Пашу. Вместе со стулом он постепенно перемешался в направлении входной двери. Совершенно бесшумно, не делая резких движений. Как будто перетекал.
— Но я же… — умоляюще произнесла Алина.
Я решила вмешаться. Сейчас я сочувствовала Алине.
— Почерк можно подделать, — тихо произнесла я со своей ступеньки. Все, кому было нужно, меня услышали и задрали головы вверх. Милка при этом недовольно дернула носом.
— Он подделал мой почерк?! — взвизгнула Алина. — Зачем?!
— Кто он? — повернулась к ней Евгения.
— Не знаю, — смутившись, промямлила ее племянница и в поисках поддержки повернулась к Сергею. Но тому, похоже, было всё равно. Он сидел с отсутствующим видом и, должно быть, проклинал себя за то, что приехал на эту дачу. И что связался с Алиной.
— А разве эту записку написала женщина? — поинтересовалась Тамара.
— Может, это ты, — заявила Евгения. — У вас с Алинкой почерк похожий.
— Или ты! — не осталась в долгу Тамара. — Подделать почерк моей дочери очень легко!
— Лучше подумайте, кому это выгодно? — примирительно заметила Вика. — А пока я прочитаю вам завещание. Юль, давай его сюда.
Это было сказано мне, и я протянула ей листок.
— Завещание, — начала читать Вика в эффектной позе королевского глашатая. — Я, нижеподписавшаяся…
Милкины мать и тетка не выдержали, подскочили к Вике с разных сторон и выхватили завещание из ее руки. Теперь они держали лист за противоположные углы, одна — правой рукой, другая — левой. Выглядело это немного комично, словно одну из них я видела в зеркале.
— Отдай! — топнула Тамара.
— Ну уж нет! — уперлась Евгения. — Тебе — ни за что! Я сама прочитаю. И вообще, хватит меня тиранизировать!
— Терроризировать! — рявкнула в ответ Тамара. — Я тебя терроризирую, двоечница!
— Или тираню, — тихонько подсказала я.
Держась за завещание, они вернулись к своим стульям, осторожно уселись на них и потянули лист каждая в свою сторону. Он, этот лист, был довольно крепким — очевидно, его изготовитель рассчитывал на то, что наследники будут вырывать завещание друг у друга из рук.
— Где мои очки?! — нахмурилась Евгения.
Очки лежали на подоконнике, достать их, не поднимаясь со стула, было нельзя. Выпустить лист из рук — тем более. За помощью Евгения оглянулась на дочь, в этот миг Тамара наклонилась к завещанию и начала читать:
— Я, нижеподписавшаяся, Ильичёва Ираида Афанасьевна…
— Нет, я! — повернувшись обратно, выкрикнула Евгения, резко наклонилась вперед и — хлоп! — сестры столкнулись лбами. Судя по звуку, сопровождавшему удар, из их глаз должны были посыпаться искры. И не просто посыпаться, но и, возможно, поджечь скатерть.
— И-и! — взвыла Тамара и резко отпрянула. Завещание хрустнуло, разорвавшись пополам — вдоль, а не поперек.
— Ну вот! — недовольно воскликнула Алина. — Отдайте мне, я прочитаю!
Она схватила обе части завещания, сложила их вместе и объявила:
— Я, нижеподписавшаяся, Ильичёва Ираида Афанасьевна, проживающая там-то, настоящим завещанием на случай моей смерти делаю следующее. Принадлежащую мне дачу я завещаю моим дочерям Евгении Константиновне и — Тамаре Константиновне в равных долях. Содержание статьи пятьсот тридцать пять Гражданского кодекса РСФСР мне разъяснено. Настоящее завещание составлено и подписано в двух экземплярах, один из которых направляется на хранение в государственную нотариальную контору, а другой выдается.
Милка стала белой, как тарелка. Она сложила пальцы рук в замок и с силой сжала. Кисти рук постепенно становились фиолетовыми, но она, должно быть, этого не чувствовала. Так и не разжав пальцы, она подскочила на табуретке и истерично выкрикнула:
— Она меня обманула! Она же мне обещала!! Эта дача моя!!!
— Она, наверное, поняла, кто настоящий автор записки! — с холодной иронией произнесла Тамара.
— Да она ее даже не видела! — словно в припадке продолжала кричать Милка.
На лицах присутствующих отразилось изумление, граничащее с пониманием.
Паша сидел уже совсем рядом с дверью, и ждать он не стал. Сорвавшись с места, ногой распахнул дверь и в два прыжка сбежал с крыльца.
— Паша! — отчаянно закричала Милка. — Куда же ты, Паша?!
Ничто другое в этот момент ее уже не интересовало.
В окно я увидела, что Паша помчался к своей машине. Очевидно, с намерением уехать отсюда. То есть сбежать. Милка, а за ней и все остальные, кроме нас с Викой, бросились за ним.
Вика ждала меня, я же отстала, поскольку не собиралась прыгать с лестницы с риском сломать себе шею. Я медленно спустилась по ступенькам, а затем, с опозданием примерно в полминуты, мы вышли на крыльцо.
Пашина машина уже исчезла из вида; никто, естественно, не попытался догнать его бегом, и все толпились перед домом, поглядывая на то место, где еще недавно стояли две машины, а теперь была лишь унылая пустота. Возможно, они поглядывали туда лишь потому, что надо было куда-то смотреть, а более подходящего объекта поблизости не было.
— Он уехал! — горестно восклицала Милка. — Он меня бросил!.. Он уехал без меня!..
В ее огромных глазах было столько отчаяния, непонимания и обиды, что мне захотелось ее утешить. Утешать, правда, было нечем, и я не стала к ней подходить.
Сеня, на мгновение оглянувшись на молодую жену, пробурчал себе под нос:
— Ничего, далеко не уедет! — и с удовлетворением пошевелил усами.
Через минуту со стороны дороги донесся глухой звук удара, и следом — взрыв с взметнувшимися высоко вверх искрами. Языки пламени от нас были хорошо видны, и все синхронно сделали один и тот же вывод: Паша врезался в дерево, и теперь его машина горит. Было ясно, что ему мы уже ничем ни поможем.
— «Скорую» и без нас вызовут, — махнула рукой Тамара. — Пойдемте в дом, там теплее.
Только сейчас я связала ночную прогулку Сени с неисправностью его машины. И снова — слишком поздно!
В доме, к моему удивлению, все заняли прежние места. Увидев это, я тоже вернулась на верхнюю ступеньку лестницы.
— Это всё ты! — злобно бросила Евгения Алине и угрожающе подбоченилась. — Из-за тебя мамулечка!..
— Да ла-адно! — не менее зло возразила ей Тамара. — Чего тут еще непонятного?! Эту записку написал тот, кто хотел, чтобы она всё сделала наоборот! Завещала дачу другому! Поэтому и почерк моей Алиночки подделали! Она, бабулечка, из-за того и объявила, что дачу Милке завещает!
— А вы за это ее убили! — с мрачным возмущением объявила Евгения сестре и ткнула пальцем в направлении Сергея. Тот сидел ни жив, ни мертв. — Вот этот и убил!
— Ее убили потому, балбеска, что моя дочь решила выйти замуж и потребовала подарков! Свою долю подарков, понятно?! Вот ее и толкнули в коридоре, чтобы не успела еще раз завещание переписать! Кому-то очень хотелось получить дачу целиком!
— Что за намёки?! — разъярилась Евгения.
— А это не намеки, — жеманным тоном, но с угрозой на лице протянула Алина. Она уже немного пришла в себя и тоже сделала нужные выводы. — Это обвинение! В убийстве!
— Смотри-ка, Вик, — шепнула я подруге. — Они за полчаса во всем разобрались! А мы почти неделю мучились.
— Так мы же «детективы-любители», — едва слышно хмыкнула она, подняв голову вверх, к моей ступеньке. — Какой с нас спрос?!
— Мамуля наша — как всегда! — огорченно вздохнула Тамара. — Она, должно быть, и не собиралась завещание менять. Только на словах обещала! За это и поплатилась.
— А где же Милка? — вдруг воскликнула Люся. — Куда она делась?
Все снова бросились на поиски, в основном — на улицу. Я обошла комнаты наверху, выглядывая в окна — вдруг увижу убегающую Милку? — и спустилась на веранду. Вика что-то объясняла Люсе.
— А как же клад? — спросила та.
Моя лучшая подруга лишь пожала плечами.
И тут с участка, со стороны хозблока, раздался долгий, жуткий женский вопль. Кричала Евгения.
— Что там? — испугалась Люся.
— Бежим! — воскликнула Вика, и мы втроем помчались туда.
Те, кто подбежал к хозблоку раньше нас, толпились вокруг него, но не плотной, а, скорее, рассеянной толпой. Евгения, подвывая в голос, металась вдоль стены, ее удерживали Тамара и Алина, а Сеня ломиком пытался открыть дверь, запертую изнутри.
За окном болтались ноги. Милкины ноги.
Я оглядела собравшихся. Остальные были на месте, вполне живые и, кажется, даже вполне здоровые, только мать Сени сползала по стенке дома около крыльца.
— Мое золото!.. — причитала она в слезах. — Мой клад!.. Где мой клад?!
— Лёнь, скажи, а орхидеи…
— А?.. — невнятно пробормотал он, не открывая глаз, но продолжая меня обнимать.
— Орхидеи… они как растут: снизу вверх или сверху вниз?
Мы летели в Индонезию — на остров Бали. К океану, к солнцу, к пальмам. К орхидеям.
Над ухом гудел двигатель, отгоняя сон. Мой сон, потому что Лёня спал, как персидский кот Петруха в хрустальной вазе.