С заседания разошлись к вечеру. По пути домой Андрей с наслаждением вдыхал свежий, чистый вечерний морозный воздух, с удовольствием думал о том, как вместе с женой выпьют чашечку крепкого чая. Сегодня ферганские родственники Нагимы передали с попутчиками небольшую посылочку, и Аверины могли теперь пить настоящий чай с изюмом.
— Андрюша, да ты совсем замерз. Проходи быстрее сюда к печке, я сейчас придвину стол, и будем ужинать.
Нагима буквально порхала по комнате, успевая сделать массу домашних мелочей. Спустя полчаса, маленькими глотками попивая душистый чай, она рассказывала мужу новости прошедшего дня. Слушая веселый говор жены, Андрей одновременно любовался ею. Крутой разлет бровей, прямой точеный нос, чистое лицо, слегка полноватые щеки. От чая и тепла они заметно порозовели. Когда Нагима порой вставала и подходила к плите, было видно, что на ее стройную фигуру, крепкие ноги беременность пока не повлияла.
После ужина, сидя на диване, они долго говорили о разных вещах. Собственно, Андрею приходилось здесь уступать инициативу, он чаще поддакивал и одной рукой ласково прижимал к себе жену, другой ворошил ее густые волосы, волнами спадавшие по плечам. Это был один из крайне редких для него и оттого втройне дорогой момент. Андрей как бы позволял себе небольшой отдых перед тяжелой и трудной дорогой.
А утром колесо служебных, неотложно срочных дел завертелось с такой скоростью, что весь вчерашний вечер показался неправдоподобным сном. В телефонограммах из ряда волостей сообщалось о появлении большого количества листовок, в которых «сибирский крестьянский союз» призывал население бороться с коммунистами. В Северной Бузослани кем-то зверски уничтожена семья Белявских, имущество разграблено. У Леонидовки банда обстреляла милицейский конвой, сопровождавший осужденных уголовников-рецидивистов в губернскую тюрьму. Часть этапируемых, воспользовавшись перестрелкой, бежала. И, наконец, самое неприятное — на многих зданиях города утром обнаружены листовки с наглым призывом к восстанию против большевиков.
Секретарь укома Зарембо, вызвав к себе Аверина и перечисляя эти уже известные тому факты, с трудом сдерживал себя.
— Вы скажите, какая еще помощь нужна от нас? Мобилизовать сельских коммунистов? Может быть, запросить губернию, республику, чтобы прислали побольше работников? Или просить расквартировать в уезде кавалерийскую бригаду?
Взвинченность секретаря была понятна, и Андрей не стал полемизировать с ним, а по своей привычке говорить спокойно, как бы в раздумье, ответил:
— Необходимую помощь от коммунистов села мы получаем через подразделения ЧОН. Большего от них и ждать нельзя. Что же касается губернии и республики, то сейчас везде столько работы, что как бы они сами от нас людей не затребовали. Бригаду нам не дадут — армия сокращается. Хотя мои слова, возможно, и не убедят тебя, но я прошу понять: на территории уезда сформировалась антисоветская организация эсеровского направления, имеющая связь с бандой Найды и другими уголовными группами в соседних уездах. Судя по всему, в руководстве организации тон задают лица, умеющие вести нелегальную работу. Все внимание уездной чека мы переключили на розыск и разгром эсеровских нелегалов и банды. Увы, это дело не одного дня и даже недели. Привлечь сейчас людей со стороны — значит дать понять разыскиваемым, что их замысел понят.
— А кстати, как вы себе представляете их замысел? В общих чертах, конечно.
— Попытаться сорвать проведение нэпа, прежде всего сбор продналога; вызвать недовольство как можно более широких слоев деревни, а уж затем поднимать восстание.
— А кадры, кадры у них для этого есть?
— Установка заграничного ЦК эсеров требует сплотить под знамена нелегальных «крестьянских союзов» представителей различных политических партий и групп, то есть эсеров как левых, так и правых, «народных социалистов», анархистов, максималистов и даже тех, кто ушел в сектантство и толстовство. Люди всех этих оттенков имеются как в городе, так и на селе. Но не думаю, что даже половина из них захочет вновь ринуться в политическую борьбу. У многих раны еще кровоточат, а им надо зарубцеваться, как говорит наш медик.
Какое-то время они помолчали, затем секретарь укома более спокойным тоном произнес:
— Должен ты меня понять, Андрей Григорьевич, все происшедшее кровоточит, и тут никакие рубцевания не утешат. Торопить, конечно, не будем. Но ты со своими людьми поспешай.
— Понятно, товарищ Зарембо, будем трудиться.
На последовавшем у себя коротком оперативном совещании Аверин поставил каждому из сотрудников дополнительно к имеющимся новые задания.
Крапивину — отработать и проверить версии по листовкам, Боброву — выявить наиболее подозрительных из числа тех, кто в последние две недели приезжали в город. Мусарину досталась командировка в аулы Тулебай, Чекой, Билембай; Латиф Садыков получил задание проверить купцов (он при этом непонимающе развел руками — какой, мол, из меня, малограмотного, ревизор?); себе Аверин выбрал поездку в Леонидовку. Он решил там, на месте, детально изучить подступы к банде, выходы на ее связи.
Зимний путь на санях долог. И хотя вместе с Рамазаном возок подготовили основательно, натрамбовали сена, положили два тулупа, к ночи оба сильно продрогли. Ветер дул с юго-востока, порой чудилось, что он нес запахи горно-алтайских лесов.
После ночевки на постоялом дворе и скудного завтрака спозаранку снова отправились в дорогу. Пара лошадей бойко тащила легкую кошеву. Рамазан ни разу не достал кнута.
И в сельсовете, и в разговорах с членами партячейки и комсомольцами Аверин ощущал настороженность и скованность людей. Порой казалось, что они почти немые: «Ты, мол, уедешь, а нам тут жить, обещанные тобою чекисты и чоновцы приедут и уедут, а банда после них тут рассчитается с нами». Как это ни было горько, но отыскать подхода к банде Андрей не смог. Пустым с точки зрения результатов оказался и опрос свидетелей налета Найды на арестантский этап.
Несколько удачливее оказался Рамазан. В промежутках между пиалками забеленного молоком кипятка он сумел узнать у своих старых и новых знакомых все местные новости по традиционной системе «узункулак». Оказывается, один из людей Найды дружит с людьми Билембая, в ауле которого несколько раз видели какую-то женщину по имени «Варвара», в сопровождении заместителя Найды Яшки Ионова и его помощника Исы. Они, по слухам, привозили много добра, а уезжали с пустыми руками, но веселые и всегда в полночь.
Услышав такое, Андрей вопросительно поднял брови, но Рамазан спокойно продолжал рассказ, чуть-чуть интонацией выделив слова о прошлых торговых связях Билембая с одним из городских купцов. Недавно этот купец-татарин опять побывал в ауле. О чем он говорил с баем — неведомо.
«Если это не плотва — насадка, — подумал Аверин, — можем сказать, что нам везет. Конечно, байское влияние штука серьезная. Ах, Рамазан, Рамазан, умница! Отсеять такое в многочасовой беседе с разными людьми по силам лишь немногим. В нем, несомненно, прирожденный оперативный талант. Как только закончим это дело, добьюсь отправки его на учебу».
На обратном пути Аверин частенько подумывал, что, видно, кто-то сильно восстановил большинство жителей села против Советской власти. Ночевки не делали, только на постоялом дворе поменяли лошадей, быстренько попили чай. Аверин торопился.
По возвращении, при изучении докладов сотрудников постепенно выяснилось: ничего существенного не обнаружено. Враждебное подполье своевременно и умело прятало концы. К такому же выводу пришел и Толстиков, чья поездка в Галкино оказалась безрезультатной. «Одни протоколы показаний запутавшихся свидетелей привез, — с горечью промолвил Константин. — Правда, мне один комсомолец, парнишка, намекнул: якобы Найда несколько раз приезжал в село по ночам, а кто-то из жителей Галкино, по слухам, держит для банды в соседнем ауле у бая небольшой табун запасных лошадей. Где тут правда, а где домысел, проверить не мешает».
Шли дни. Сквозь шелуху мелких или просто пустых сообщений редко проглядывало крохотное зернышко надежды на успех. А ведь приходилось заниматься и другими ждущими своего решения вопросами. Однако Аверин продолжал настойчивую работу по этому делу. Он составил новый план, в котором главное внимание отводилось вопросам, связанным с внедрением своих людей в логово врага.
В начале марта в уездном кооперативе появился новый работник. Ровный в обращении с сослуживцами, достаточно образованный, он с усердием, тщательно выполнял свои обязанности. Постепенно многие стали, сначала со ссылками на начальство, а потом и без таковых, перепоручать новичку свою работу. Он безропотно принимал дополнительные нагрузки. Как-то незаметно все привыкли к Василию Николаевичу. А Лидия Петровна, претендовавшая, по мнению кооперативных кумушек, на роль примадонны их конторы, несколько раз одарила этого симпатичного (хотя, по мнению женщин, излишне застенчивого) мужчину многозначительной улыбкой и однажды в обеденный перерыв собственноручно принесла ему к рабочему месту стаканчик морковного чая.
Постепенно многие узнали, что Василий Николаевич ранее жил в Симбирске. С ним — волгарем — сблизился фармацевт Вячеслав Зябкин, была ли здесь виной общая привязанность к Волге (все знали — Зябкин из Самары) или иные интересы — точно никто сказать не мог. Но однажды земляки действительно повели наедине подробный разговор о родных городах, о событиях, прошумевших там в 1918 году. Первым начал Зябкин.
— Знаете, — сказал он, — мне до сих пор наша «Самарская республика» памятна. Так много было интересного, перед российской демократией открывались такие просторы, каких страна не знала даже весной и летом семнадцатого.
— В вас говорит любовь к родным местам, — улыбаясь, ответил Василий.
— Нет, я серьезно.
Вячеслав настороженно и испытующе посмотрел на собеседника. Но тот оставался спокойно сосредоточенным.