Говорящий внимательно посмотрел на Германа, и во взгляде его пробивалась властность, которую не могло сгладить благодушное выражение лица.
— Как, отче? — вскинул Герман взгляд на Феогена. А тот словно невпопад негромко, но отчетливо проговорил:
— Поисповедуемся сообща.
Герман задумался и, поднимаясь с кресла, произнес:
— Ну что ж, ведите.
«Дохлое» дело
За множеством дел мысль о четках не покидала Сажина. Она то всплывала в памяти, то погружалась в тайники. Вот и сегодня, после сообщения Зайцева о разоблачении в 1929 и 1930 годах антисоветских церковных организаций в Вятке, Владивостоке и ряде других мест, Петр Иванович снова вспомнил о четках.
Бывает так. В пасмурный серый день внезапно луч солнца прорвется между туч, высветит на сером фоне какой-то предмет — предстанет тот четко, рельефно, словно высеченный и ярко раскрашенный… Образ попа вырисовывался перед ним так реально, что Сажин чуть ли не поперхнулся и даже кружку отставил. Точно. Именно такие четки видел Петр Иванович в левой руке мужчины в рясе на одной из железнодорожных станций.
Русая борода с легкой рыжиной у подбородка не вязалась с молодым блеском серых глаз под ровными дугами черных бровей. По прежней портновской привычке Петр Иванович тогда мысленно прощупал фигуру попа. Возраст где-то 30—35 лет, рост выше среднего, фигура даже под бесформенным балахоном рясы не казалась грузной или толстой. Довольно плечист. Шаг широкий, но походка не прыгающая, значит длинноног. Здоровый цвет кожи лица свидетельствовал о крепком здоровье. Вряд ли поп этот усердствовал в «сокрушении» своей плоти. Да и густая вьющаяся грива, что упрямо вылезала из-под черной скуфьи, не вызывала мыслей об изнурительных постах.
Бросались в глаза четки, которые тот держал в левой руке. И мозг автоматически отметил три желтых диска, разделенных черными и черно-коричневыми шариками. Рука с четками вспомнилась с фотографической четкостью. Да, три диска… Петр Иванович даже головой помотал: точно, желтый, три коричневых и два черных, потом желтый и опять та же комбинация черных и коричневых.
А когда поп перехватил одну косточку, из узкой ладони выскользнул и цилиндрик — желудь. Он, Сажин, тогда перебросил чайник из левой руки в правую. Точно. Он шел за кипятком, а было это в Бузулуке. Еще, помнится, в Актюбинске ему показалось, что этого же попа видел в окне вагона.
«Предположим, поп ехал в поезде, но как он попал в Джаркент? — размышлял Петр Иванович, машинально барабаня пальцами по столу. — Или беглый или… На западе границу перейти практически невозможно, на Дальний Восток слишком далеко, в Средней Азии — мусульмане. Значит — Казахстан. Охрана границы здесь редкая, не хватает людей. Потому и лазейку найти не трудно.
Но если четки те самые, то выходит, что поп с поезда пробрался в Джаркент и улизнул за кордон. Правда, стрельба не вязалась с нежными тонкими пальцами и подчеркнуто доброжелательным взглядом того попа, но ведь на то и омут, чтоб чертей укрывать…»
Начальник отдела Зайцев внимательно выслушал соображения Сажина насчет четок и священнослужителя с поезда. Встал, прошелся по кабинету, сел, положил тяжелые руки на стол.
— Что ж. Примем за первую версию твое соображение о том, что поп бежал за границу. Хотя вполне допустимо, что это или один из руководителей контрреволюционной церковной организации или, может быть, связник за кордон. Как тебе известно, центр ориентировал нас о разоблачении таких организаций в Вятке и Самаре. Не исключено, что твой «крестник» может быть из этих мест. Однако нельзя исключать и здешних.
— Но четки…
— Четки ерунда. Это не нос, который не переставишь. А четки… сегодня у одного, завтра у другого, а то и вообще в первую подворотню брошены.
С этим Сажин должен был согласиться.
Теперь, прежде чем обращаться в Вятку или в Самару, надо попробовать установить личность этого священника…
Сажин еще с час обсуждал с Константином Артемьевичем возможные пути установления личности попа. А вернувшись к себе, заговорил с кстати оказавшимся под рукой помощником Семкиным.
— Саня! — ласково сказал Петр Иванович, потому что поручение было довольно щекотливое. — Ты вроде бы крещен?
Семкин внимательно посмотрел на Сажина и сухо подтвердил:
— Крещен. Только это сделали без моего согласия.
— А еще говорят, что ты в церкви побывать мечтаешь, — продолжал Сажин бодро-весело, вроде бы и не глядя на Семкина, но замечая, как у того заалели сначала уши, потом щеки, и наконец, багрянец залил шею и все лицо.
— Клевета это, Петр Иванович! — рассердился Семкин. — И в церкви я не был, и в бога не верю.
— Это ничего, — спокойно продолжал Сажин, пряча улыбку. — Сходишь в церковь, на иконы посмотришь.
Открыв рот, Семкин ошарашенно поморгал светлыми ресницами, потом вскочил.
— Да я сейчас…
— Сейчас ты сядешь, Саня, и выслушаешь меня, — в том же тоне продолжал Сажин и чуть жестче добавил: — А понадобится — и молитвы выучишь, и креститься будешь.
— Как креститься?! — опешил Семкин.
— Как все православные — правой рукой от лба до пупа и от правого плеча к левому.
— Да что же это такое? — с отчаянием прошептал Семкин.
Сажин согнал улыбку и суховато-сурово сказал:
— Ты, товарищ Семкин, три дня отсутствовал в отделе… Не перебивай. Так вот… — и вынув четки из сейфа, рассказал все, как было.
— Кто их владелец, мы не знаем. Вот и надо попытаться найти его, тогда, может быть, станет ясна цель перехода госграницы.
— Да, но я же его не видел…
— На вот, почитай. По-моему, я ничего не упустил.
— Однако и дохлое же дело, — только и мог вымолвить Семкин.
— Какое уж есть.
Сажин понимал, что в словах Семкина резон есть. И все же…
Занятный иеромонах
На розыски попутчиков Сажин потратил не один день, но утешительного было мало. Кто не видел попа, кто просто не обратил внимания. Не рассчитывал Петр Иванович узнать что-либо и у Кузьмы — виноградаря из Чилика. Но ехал Кузьма с матерью. Вот она-то и рассказала Петру Ивановичу, что был это не простой поп, а иеромонах, коему дозволено править службу церковную, и ехал он в наши края из Нижнего Новгорода.
— И откуда, мать, тебе это известно? — недоуменно воззрился Кузьма на старуху.
— От людей слышала, — спокойно отозвалась старушка. — А еще заезжал он в Сызрань, Самару, Бугуруслан. Искал кого-то, уж не упомню, архимандрита или архиерея.
— И чего попу не сидится на месте? Кажется, у кого жизнь может быть спокойнее? Ан и попы теперь туда-сюда мотаются. А зачем? — вроде безобидно проговорил Сажин.
— И в самом деле, чего мечутся? — с недоумением отозвался Кузьма.
— А он, сыночек, исповедника своего ищет. Как он его называл-то, дай бог памяти… Вроде как Захарий. А может Макарий?
— Да ты-то, мать, откуда знаешь? Выспрашивала, что ли?
— Зачем выспрашивала. Я, чай, не глухая, — с легкой обидой сказала старушка. — Это он, когда я за кипяточком ходила, женщине одной рассказывал. Вот я и слышала. А она его назвала один раз Василием, так он вроде бы даже осердился на нее. Ну, а женщина ему и отвечает: «Да все никак не привыкну, что ты теперь Афиноген».
— Они, что же, ехали вместе? — поинтересовался Сажин.
— Да нет. Она в Оренбурге села. Тоже кого-то ищет, как я поняла. А у кубовой, похоже, случайно встренулись. Он так даже чуть руками не всплеснул: Муратова! Аннушка, мол. У кубовой как раз чтой-то народу не было, они и заговорили. Тут он и сказал, что в наш город едет, потому как, мол, ему сказали, что энтот Захарий, а может, Макарий, здесь в обязательности находится.
— А этот Василий, или Афиноген, из самого Нижнего?
— Да нет, он этой балаболке сам сказал, что в Питере был послушником, а потом его в иеромонахи произвели, потому как он обучался службу править и в Новгороде Нижнем при обители служил. А потом и подался…
— Вон как. Поп, значит. А что же он четки-то носит, если поп?
— Вот-вот, про четки его и эта балаболка спрашивала. Так он ответил, что четки как бы вроде подарок, не поняла только — ему или отцу его духовному и исповеднику. «Видно, не один ты у него духовный сын», — сказала та Анна. И объяснила, что уже троих или четверых видела с таким подарком.
— И где же она видела такие четки? — не удержался Сажин.
— А я, милок, больше уже не слышала. Они пошли к поезду, да и мне тоже надо было поспешать…
В дело легла еще одна бумага — рапорт Сажина с записью рассказа старушки из Чилика.
— А я тут все насчет четок думаю, — поделился Семкин. — Может, дадите еще разок полюбоваться?
— Пожалуйста, любуйся. А в церковь ходил?
— Ходил, ходил. И вашего архимонаха между прочим видел. Рыжеватая бородища, львиная грива, рост гвардейский — одно слово архимонах. А еще новый епископ в церкви появился.
— Видел?
— Видел. Ничего мужчина, представительный. Только нервный вроде.
— С чего это ты так думаешь?
— Да уж больно неровно службу вел. То тянет, то вдруг зачастит, аж кадилом махать не поспевает, а за ним и дьякон слова начинает глотать, и вместо благолепия козлетонство получается, словно его в одном месте слегка крапивой стреканули.
Сажин невольно улыбнулся, а Семкин все так же перебирал шарики четок, внимательно осматривая каждый, и невозмутимо рассказывал, что исчезновения священнослужителей не отмечено, а вот непричетного священства в церковь на литургию собирается порядочно, что штат церкви полон, но епископ и благочинный ходатайствовали в связи с закрытием в городе других церквей об увеличении числа исповедников.
Неожиданно Семкин замолк, положил четки перед собой на стол и пристально уставился на цилиндрик-желудь.
— А открыть не пробовали? — неожиданно спросил он у Петра Ивановича и ухватил цилиндрик за оба конца — так что пальцы побелели. Цилиндрик не поддавался.
Семкин нахмурил брови, несколько мгновений не шевелился, потом еще сильней ухватился за концы и попробовал повернуть верхнюю чашечку в одну сторону, потом в другую.