Но в христолюбивом сострадании я не вижу стимула к группированию вокруг нашей церкви контрреволюционных, сил. И потом, что понимать под контрреволюционером? Боюсь, что ревнитель твердой веры для вас и есть контрреволюционер…
Сажин раскусил маневр епископа, который хотел навязать спор, и задал следующий вопрос — о создании церковного антисоветского центра.
Видя, что чекист не стремится доказать утверждение о группировке вокруг церкви реакционно настроенных священнослужителей, епископ Герман отрицал и создание руководящего ядра, и развертывание антисоветской работы и пропаганды, и переправку за рубеж ряда верующих и священнослужителей, и установление связей с эмигрантами в Кульдже.
— Гражданин чекист! Во все времена верующие христиане подвергались гонениям со стороны власть имущих, но вера христова не скудеет, а священство, как этот бриллиант, что украшает мою панагию, от мученичества лишь становится чище и предстает перед паствой в ярком сиянье и блеске…
Герман сидел спиной к двери и, упиваясь своими словами, не обратил внимания на вошедшего Просенкова, а тот взял со стола панагию и, осмотрев ее, повернулся к Герману.
— А бриллиант-то фальшивый, ваше преосвященство. И ваши рассуждения о блеске, сиянии и чистоте священства тоже фальшивы, — с этими словами он поднял газету, и Герман увидел разложенные на столе любовные письма, изъятые при обыске, о которых епископ совсем забыл.
Глядя на Просенкова, одетого в чекистскую форму, Герман побледнел, отшатнулся и прикрыл лицо, словно защищаясь, рукавом черной рясы.
— Боже праведный, кто это?
— Кстати, ваше преосвященство! Кульджинский владыко Штокалко передает вам вместо привета поношение за вмешательство в дела чужой епархии. Это он по поводу присылки отца Павла, да и полковник от ваших предложений не в восторге.
Глаза Германа мрачно сверкнули. Рухнули его надежды установить свой контроль над православной общиной в Кульдже, повлиять на полковника Вяткина, добиться от него отказа увести свою белую армию на Дальний Восток, а вместо этого склонить к нападению на советское Семиречье. Этот чекист под видом бывшего офицера ловко вошел к нему в доверие, получил от него, Германа, доступ к самым сокровенным планам…
Его преосвященство менялся на глазах: слиняло высокомерие, растаяло выражение превосходства и оскорбленного достоинства, не осталось ничего, кроме смертельно-белого ужаса на лице и в глазах.
Затравленно оглянувшись вокруг, он чуть слышно прошептал:
— Вы правы, сверкающий адамант из меня не получился.
Р. НуралиевВОЗМЕЗДИЕ
Шляков вошел в кабинет, разделся и, стоя у обдающей жаром голландской печи, стал обогревать руки. Звякнул настенный телефон. Шляков неохотно подошел к аппарату, резко крутнул ручку и поднял трубку.
— Зайдите ко мне, — услышал он знакомый басок своего начальника.
— Вот, читайте, — сказал Рыжев, привстав со стула и подавая Шлякову исписанный карандашом лист бумаги из ученической тетради с прикрепленным к нему конвертом.
— В чем дело? — спросил, не подумав, Шляков.
— Идите к себе, прочтите внимательно. Потом доложите свое мнение, — проговорил строго Рыжев и сел на место. Взял со стола толстую папку и стал быстро листать лежавшие в ней бумаги, отыскивая нужный документ.
«Что за человек? — подумал Шляков, закрывая за собой дверь. — Вечно торопится… Ну и сказал бы, как сам понимает, одной минуты не ушло бы на это». И, продолжая идти коридором к своему кабинету, взглянул на письмо, затем на конверт, желая узнать, кто и откуда написал. Увидев, что обратного адреса на конверте нет, досадливо чертыхнулся. «Опять анонимка!» Бросил письмо на стол, прошел в угол к тумбочке, выпил глоток воды, вернулся к столу и принялся рассматривать конверт…
С трудом разбирая неясный оттиск почтового штемпеля «5 фев 1931 п/о Алм…», а что дальше — догадайтесь сами. «Очевидно, местное… только вчера опущено в почтовый ящик», — заключил он и стал читать адрес на конверте:
«В отделение дорожно-транспортного отдела ОГПУ ст. Алма-Ата первая». Потом осмотрел письмо и, когда прочел на первой странице — «Заявление. От стрелка военизированной стрелковой охраны Туркестано-Сибирской железной дороги Чекунова», облегченно вздохнул.
Заявитель сообщал, что был свидетелем неоднократных антисоветских суждений кассира станции Лепсы Синкина.
«Синкин — бывший офицер царской армии, — сообщал далее автор, — служил в пограничной части на китайской границе в Семиреченской области, участник походов белой армии генерала Анненкова. Занимал должность помощника командира полка по хозяйственной части…»
— Что ж, — проговорил вслух Шляков, — разберемся.
Шляков ранним утром следующего дня направился к начальнику штаба войск военизированной охраны.
— Есть такой, — сказал, просмотрев списки начштаба. — Но он не здесь несет службу, а на станции Лепсы… Может, вызвать сюда? — и посмотрел вопросительно на Шлякова. Не дождавшись ответа, сложил список и отнес в шкаф, а возвратившись к своему столу, снова обратился к Шлякову.
— И в чем же дело, если, конечно, не секрет? Недавно я был свидетелем, как командир лепсинского подразделения докладывал командующему о состоянии службы и дисциплины. Так, помнится, он назвал Чекунова в числе лучших стрелков.
— Здесь нет ничего секретного. Стрелок Чекунов не только отличник боевой и политической подготовки, как вы сказали, но он и бдительный товарищ, — ответил Шляков. — А вызывать его сюда нет необходимости.
…До станции Сарыозек Шляков ехал на резервном паровозе, а дальше — в теплушке раздатчика главного материального склада. В поселке станции Лепсы он сразу же направился в казармы стрелковой охраны и там с помощью дежурного по части разыскал Чекунова. Представившись, Шляков спросил:
— Вы писали заявление в ОГПУ?
— Да, — ответил Чекунов.
— Что за человек этот Синкин? — спросил Шляков, когда Чекунов объяснил, как написал и отправил заявление.
— Уж больно подозрительный, поэтому я и написал вам о нем… Этакий здоровый и упитанный, а все жалуется и хнычет, что живется ему плохо. Чтобы он сказал против начальника? Ни-ни, боже упаси. Так и ходит на цыпочках перед главным бухгалтером, а с рядовыми людьми — надменный и грубый. Посмотришь на него и невольно подумаешь — откуда он? Новое в нашей жизни его будто бы и не коснулось. Постоянно носит при себе большой перетянутый резиной кожаный бумажник, полный разных справок и характеристик с прежних мест работы. Как-то спросил я его, зачем столько бумаг набрал? Так он ответил, что теперь время настало такое: «Вперед с тебя документ с печатью требуют, а нет его — вроде бы и не человек ты».
— А как вы познакомились с ним?
— Мы ведь охраняем кассы и кассиров, когда они получают деньги в Госбанке и выплачивают зарплату.
Когда было закончено оформление протокола показаний заявителя, Шляков попросил Чекунова показать ему контору стройучастка, где работает Синкин.
В отделе кадров стройучастка он рассчитывал увидеть аккуратно оформленное личное дело Синкина. Ведь ему доверяют немалые деньги.
Личное дело Синкина состояло из листка по учету кадров и копии приказа о зачислении его кассиром бухгалтерии стройучастка с 22 мая 1930 года.
«Синкин Артемий Гаврилович, рождения 20 октября 1881 года, уроженец города Барнаула Алтайской губернии, русский, гражданин СССР, беспартийный, семейный, на иждивении жена Евдокия Антоновна, на станцию Лепсы приехал из Семипалатинска».
— Это и все? — невольно вырвалось у Шлякова.
Начальник отдела кадров удивленно посмотрел на Шлякова. Но тот сидел за столом в другом конце большой комнаты, и кадровик не мог видеть, чье личное дело читал Шляков и чему удивлялся.
Шляков полистал еще несколько личных дел и вернул кадровику. А когда тот понес их в шкаф, Шляков, глядя ему в спину, подумал: «Плохо, братец, смотришь за делами». А вслух просительно:
— А не сможете ли вы показать мне все помещение конторы?
Они побывали во всех отделах конторы. В большой комнате, занятой бухгалтерией, направо от входной двери, Шляков увидел отгороженный барьером угол, сейф и за столом Синкина. И сразу узнал его по описанию Чекунова.
На смуглом мясистом лице Синкина заметно выделялся крупный вздернутый нос, основанием своим ушедший в пышные каштановые усы, подковой обрамлявшие углы рта. Шляков, не задерживаясь, прошел дальше, вслед за кадровиком, но задумался: кого же напоминает ему это угрюмое лицо?
Выходя из бухгалтерии, он остановился, мельком оглядел всех еще раз, в том числе и Синкина, чтобы запомнить его внешность надолго.
К утру следующего дня Шляков возвратился в отделение и немедля пошел докладывать Рыжеву о результатах своей поездки.
Рыжев долго и подробно расспрашивал Шлякова по существу доложенного им. Потом еще раз внимательно прочитал протокол показаний заявителя и сказал:
— Да-а… Сделанное вами пока ясности никакой не вносит. Нет ответа на главный вопрос: не наговор ли это со стороны Чекунова? А это вполне возможно, если учесть грубое обращение Синкина с людьми. В дальнейшем не забывайте проверку взаимоотношений Синкина с сослуживцами.
Вначале поезжайте в Уштобе. Там в оперативном пункте возьмите себе помощника, уполномоченного Депутатова. Он работник опытный, давно живет в тех краях. Вдвоем вы быстро организуете, что надо, в Уштобе, а потом поедете в Лепсы. А я тем временем съезжу в отдел и полпредство, надо порыться в материалах гражданской войны. Может, что найдем о службе Синкина у белых.
— Да, — задумчиво произнес Депутатов, когда узнал от Шлякова о цели его приезда в Уштобе. — Нелегко будет все это сделать…
— Давайте подумаем, с чего начать эту работу, — предложил Шляков. — В первую очередь меня интересуют люди, работавшие на втором строительном участке, но в связи с организацией ликвидкома строительных контор перешедшие на работу в уштобинский ликвидком. Например, — Шляков вытащил из полевой сумки блокнот и стал читать: — бухгалтеры Шевченко и Воронцов, старший счетовод Пономарев и контролер Соколов. Сюда же во взвод стрелковой охраны недавно переведен из Лепсов стрелок Архипов. В Лепсах он часто нес службу по охране касс