— Еще раз повторяю, — сказал Ницше, — со Стефани и Зоммером я находился в чисто приятельских отношениях. Кроме обычной дружбы между нами ничего не было. Мы не скрывали встреч. Но за их действия не отвечаю.
— А я вас и не прошу, чтобы вы отвечали за действия Стефани и Зоммера. Придет время, они сами за себя ответят.
— Вы в этом уверены? — как-то вяло спросил Ницше.
— Боюсь, что да.
— Боитесь? Вы боитесь, что Стефани и Зоммеру придется отвечать?! — с какой-то надеждой вскричал Ницше.
Шкодин усмехнулся:
— Вы меня не так поняли, Ницше. Знаю, вы невысокого мнения о боеспособности Красной Армии. К сожалению, есть люди и поавторитетнее вас, которые придерживаются аналогичных взглядов. Но это мнение ошибочно. Вы выдаете желаемое за действительность. Почему? — продолжал Шкодин раздумчиво. — Ответ очень прост: надеетесь, что когда-нибудь начнется обещанная Гитлером война против СССР, и тогда вы все станете «большими людьми». А на деле вы оказываете медвежью услугу немецкому народу. Подсовываете немецко-фашистской разведке «дезу». И эта глобальная дезинформация о слабости Красной Армии может толкнуть Гитлера на необдуманный шаг. Вот тогда-то мы, сокрушив немецко-фашистские вооруженные силы, доберемся до вашего логова и примерно накажем всех этих стефани и зоммеров и иже с ними. Но какой ценой? Ценой каких жертв? Вот чего я боюсь. И это слово меня не шокирует. Недаром говорится, что ничего не боятся только дураки — они не в состоянии представить последствия своих поступков.
— Вы опытный следователь, — сказал Ницше, — стараетесь установить со мной душевный контакт?..
— Никакого контакта с вами устанавливать я не собираюсь, — резко оборвал Шкодин Ницше, — тем более душевного. Я просто разговариваю с вами прямо и без обиняков. Проясняю вам ситуацию, в которую вы попали. И вещи называю своими именами. Вы отлично знаете, что Стефани и Зоммер занимались шпионажем против СССР.
— Вы склоняете меня к наговору! — сказал Ницше.
— Боже избави. За наговор, Ницше, будете отвечать по всей строгости наших законов, точно так же, как и за сокрытие правды.
— Что вы от меня хотите? — вскричал Ницше.
— Пойдем дальше, — спокойно продолжал Шкодин, — ваша «очаровательная Софья Ивановна» Кляйн…
Ницше вздрогнул.
— Среди своих поклонников в немецкой колонии в Москве Софья Ивановна будет изображать из себя Мату Хари. А вы сидите здесь передо мной. Чувствуете разницу?
Ницше исподлобья глядел на Шкодина. Тот некоторое время молчал. Потом резко бросил:
— Не находите ли вы, Ницше, что вашим шефам в общем начхать на вашу судьбу?
Ницше промолчал.
— И наконец, последнее… — Шкодин сделал паузу. Ницше насторожился. — Арестованы с поличным Урусова и вся группа агентов, связанных с ней.
Ницше откинулся на спинку стула и весь как-то обмяк.
— Что они показали против вас, я пока не скажу, — продолжал Шкодин. — И вот почему. — Он показал рукой на объемистое досье. — Это дело на вас, Ницше. Здесь много разного против вас. Что там правда, что наговор, я пока не знаю. Но должен знать и узнаю. Вот вы и потрудитесь написать мне всю правду о вашей шпионской деятельности в СССР. Особенно нас интересуют киевский и актюбинский периоды вашей работы. Во вторую очередь нас интересует ваша более ранняя деятельность до войны и в период ее.
— Значит, Урусова действительно арестована, если вы и это знаете, — пробормотал Ницше. Он уже находился в состоянии прострации.
— Ницше, я с вами отнюдь не собираюсь шутить, — твердо сказал Шкодин. — Искренне вам советую — не пытайтесь ввести следствие в заблуждение, не усугубляйте и без того большую вашу вину перед моей Родиной. В противном случае я буду вынужден, — Шкодин сделал ударение на слове «вынужден», — сопроводить ваше дело в суд с припиской, что вы ничем не облегчили работу следствия. Наоборот, пытались ввести нас в заблуждение. А осложнения, которые, естественно, вытекут из этой приписки для вас, — сами понимаете… Я ясно излагаю свои мысли на этот раз?
— Да уж, куда яснее! — Ницше снова взял себя в руки.
Справедливости ради следует сказать, что Ницше был человек неглупый и не из робкого десятка. Но сейчас понял, что контрразведка взяла его в тиски, и он впал в тоскливую задумчивость.
После затянувшегося молчания Шкодин сказал:
— Ницше, разговор на сегодня закончен, вы устали, да и я тоже. Подумайте, утром скажете, будете давать чистосердечные показания или нет.
— Буду! — ответил Ницше.
«А ты человек действия», — подумал Шкодин о Ницше.
Ницше Вильгельм Эрихович родился в 1889 году в Судетской области (бывшая Австро-Венгрия), получил образование в политехнической высшей школе в городе Штрасбурге (Германия). Видимо, не был лишен способностей, поскольку уже в 19 лет в 1908 году стал помощником начальника производства в фирме «Сименс-Шуккерт». Там Ницше привлек к сотрудничеству с немецкой военной разведкой один из руководителей фирмы — якобы его дядя Клиненберг. Мотив вербовки — «идейный»: «Германия, Германия — превыше всего!». Однако идеи — идеями, а за информацию Ницше получал «натурой», или, попросту говоря, деньгами.
Как сотрудник восточного отдела фирмы «Сименс-Шуккерт», Ницше командировался в Варшаву, затем в Тегеран. Там Клиненберг свел его с германским консулом в Тегеране Зоммером.
В 1915 году Ницше был призван в армию, попал на фронт, а вскоре и в плен к русским войскам. После окончания войны по заданию немецкой разведки остался в Советской России, поначалу в качестве военнопленного, а затем…
У нас занимал ряд ответственных технических должностей вплоть до технического директора на механических заводах в Киеве, Черкассах, Днепропетровске.
Ницше посещал систематически германское консульство в Киеве. Для маскировки участвовал во всяких пикниках, катаниях на лодках по Днепру, вечеринках, устраиваемых на средства консульства у Урусовой, связанной с немецкой разведкой еще с 1912 года и снабжавшей ее информацией по Западному фронту.
Ницше использовался немецкой разведкой и как связник. Так, в 1914 году, а затем в 1935 году он ездил в Черкассы и Житомир, где вывел из «консервации» двух немецких агентов и разработал с ними систему связи с немецким резидентом в Киеве.
Ницше передал немецкой разведке разного рода информацию о Днепрогэсе, оборонных заводах, о маневрах Краснознаменного особого Киевского военного округа.
На следствии, затем на суде Ницше признал полностью свою вину. Его показания были подтверждены другими подсудимыми, привлеченными по его и другим делам, а также многочисленными свидетелями.
Да, Ницше и другие немецко-фашистские агенты, оказавшиеся вместе с ним на скамье подсудимых, были врагами не менее опасными, чем те, которые все-таки пришли к нам в страну в сорок первом году. И как знать, сколько бед предупредила эта лишь одна из операций контрразведки по ликвидации вражеской агентуры перед Великой Отечественной войной. Вместе с тем, и это главное, советская контрразведка обезвредила еще одно звено гитлеровской шпионской сети. Это был один из многочисленных предвоенных ударов органов НКВД, лишивших вражескую разведку возможностей сбора информации об обороноспособности Советского Союза и оснащенности военной техникой Красной Армии.
Г. РаботневДЕВЯТНАДЦАТЬ ЛЕТ И ДВЕ ЖИЗНИ
Один из «послевоенных»
Иные говорят: давние годы — как далекие горизонты, до которых не дойдешь, не доскачешь. Да, конечно, соглашаются они, в памяти оседают времена, укрытые дымкой годов. Но вот, мол, она, память, с нами. А поди соприкоснись, хотя бы мысленно, с событиями или людьми, некогда тебя окружавшими. Одни уже ушли из жизни, а кто жив — давно не тот. Да и сам ты другой, и жизнь вокруг изменилась: многое в ней перекроено, переоценены иные ценности. И бывает так — как ни старайся, ни на шаг не приблизишься к давно пережитому, отшумевшему…
Но разве не бывает и иначе? Случайная встреча на улице, старое письмо или прозвучавшая по радио полузабытая песня — да мало ли какая нечаянная деталь — вдруг высветят в памяти кусочек былого. Да так, с такими подробностями, что мы будто переносимся к этим самым «горизонтам», что только что казались недосягаемыми. И волнуемся тем самым давно перегоревшим волнением. И словно дышим тем воздухом, что окружал нас в пору нашей юности…
Стрекочет бензиновый «кузнечик» — этакая минисенокосилка. Коренной горожанин пройдет мимо с холодной душой: подумаешь, подстригают газон. А не коренной…
На тротуаре стоит, опираясь на трость, рослый мужчина. Крупная голова, проседь в густом зачесе волос, черные, с прищуром глаза степняка. Степняка по кровному родству с ковыльными ширями, по изначальной сути этого слова.
Аманжол Жумажанов родился в ауле № 7, что под Карагандой. На лошадь его посадили раньше, чем в первый раз самостоятельно шагнул он по земле. А ветер с лугов, терпкий запах свежескошенного сена — нет для него и сегодня любого прочего аромата роднее, хотя живет Аманжол в Алма-Ате вот уже четвертый десяток лет. Здесь нашел он свою беспокойную, нередко связанную с риском, с опасностями работу, которую, тем не менее, не променял бы ни на какую другую.
И еще какие-то смутные воспоминания вызвал старик в вельветовом пиджаке, что сидел с газетой по ту сторону газона. Рядом на садовой скамейке лежал небольшой фибровый чемодан, так что нетрудно было определить в незнакомом приезжего. Впрочем, незнакомец ли это? И кого он вдруг напомнил Жумажанову? Морщинистое, но со следами былой привлекательности, хотя и несколько женственное, лицо. Гладко выбритый подбородок… Откуда-то из глубины памяти выплыла фраза: «усы и борода плохо растут». Это из «особых примет». Ну, конечно же, он один из тех, «послевоенных».
Закончив в последний год войны Алма-Атинскую межкраевую школу госбезопасности, работал Жумажанов в следственном отделе МГБ Казахской ССР. И, очевидно, в одном из первых самостоятель