— Вы сразу поехали в Шаты?
— Нет. Сначала в Карасу, что неподалеку от Аксу, где я жил последние два года. Было опасно, кругом разъезжали повстанцы, и к себе домой я пробирался степью и горами и только ночью. Пробыл несколько часов и той же ночью уехал в Шаты.
— Чем занимались там?
— Ничем. Скрывался в доме одного местного торговца, узбека, эмигрировавшего из Киргизии еще в первые годы Советской власти. Ждал Курбана. Вместо него к хозяину приехал его знакомый, пятджинский дамулла. Он-то и оказался посланцем Курбана, и в день приезда, за пилау и чаем, в момент, когда хозяин зачем-то вышел, передал мне задание Курбана — поступить добровольцем в армию повстанцев.
— Но это не так легко было сделать, — тихо проговорил майор, внимательно посмотрев на Саурбекова, и спросил его: — Ну и как, приняли вас в армию?
— Конечно. И быстро. Как-то все само собой устроилось. Я пришел в штаб формировавшегося в Шатах кавалерийского батальона, сказал, что желаю защищать интересы революции с оружием в руках и прошу зачислить меня в кавалерийский батальон, лошадь сам куплю. Командир посмотрел на меня и сразу предложил мне службу повара. «Если согласен, — говорит, — то и на лошадь не надо расходовать денег». По заданию, переданному дамуллой, я должен был собрать сведения, где и какие части формируются в Калмык-Куринском уезде, узнать командиров и адреса их семей, а также изучить вооружение этих частей, запасы боеприпасов и места их хранения. Собранные сведения передавать ему. Три раза я виделся с ним и все, что узнал, рассказал ему устно. Вскоре после третьей встречи с дамуллой в доме того торговца, у которого я скрывался до поступления в армию повстанцев…
— Как это «вскоре?» Скажите точнее, — потребовал майор.
— Часа через два-три, не больше, после ухода дамуллы меня вызвал командир. Спросил, зачем я ходил к торговцу. Я ответил, что это мой давний знакомый. Далее он спросил, почему я бываю у него, когда к нему приезжает пятджинский дамулла. Я соврал, что дамуллу видел там всего один раз и что совсем не знаю его. Тогда меня путем очной ставки с соседом торговца уличили в том, что я говорю неправду. После того, как я признался, меня посадили на гауптвахту, а на следующий день отправили под конвоем в Калмык-Куре.
— Вы рассказали командиру батальона, какие сведения передали дамулле? — спросил Онгарбаев.
— Да.
— Рассказывайте дальше, — по-прежнему спокойно попросил Куспангалиев.
— Меня должен был судить трибунал, но на шестой день я бежал.
— Как это вам удалось?
— Во время вечерней прогулки во дворе охранявший нас повстанец зачем-то зашел в здание тюрьмы, я перелез через глинобитный дувал и бросился в ближайший проулок, по нему вышел в город и направился в Текес, по-китайски Кобо, а оттуда вверх по реке Аксу. На следующую ночь пришел к себе в Карасу.
— За вами погони не было?
— Не знаю.
— Долго вы скрывались у себя дома?
— В эту же ночь я послал жену в Аксу к калмыку Насымбату, вскоре он пришел ко мне в дом, и я, рассказав о случившемся, попросил его проводить нас с женой к границе. Мы хорошо знали друг друга, он много раз помогал мне выполнять задания кунанжуз. На следующую ночь Насымбат довел нас до границы…
Саурбеков замолк в нерешительности и выжидающе посмотрел на майора.
— Знаю, что вы еще не все рассказали. Но на сегодня хватит.
На последующих допросах следователь Прохоров спрашивал Саурбекова о его знакомых по Синцьзяну. В числе знакомых, служивших у бажыхана, назвал он и братьев Орху и Ноху Базыбековых. Рассказал, что знал их за границей как сборщиков налогов, а позже как служащих кульджинской полиции.
В тот же день Зариф Онгарбаев это показание Саурбекова доложил майору. Прочитав протокол, Куспангалиев сказал:
— Пожалуй, о закордонных связях Саурбекова и, в частности, с Орхой Базыбековым надо нам самим еще раз поговорить с ним. Как вы смотрите на это?
— Я не возражаю, — ответил Онгарбаев. — Скорее выясним, соучастник он Базыбекова или действовал здесь, у нас, самостоятельно, так сказать, в одиночку. По показаниям свидетелей, он, подобно Орхе Базыбекову и агентам последнего, вел подрывную работу среди перебежчиков, призывал их к обратному нелегальному уходу в Восточный Туркестан, возводил клевету на условия жизни в Советском Союзе, в частности, в колхозах. Имеются свидетели других его антисоветских высказываний, поэтому я и склонен считать, что Саурбеков пришел в нашу страну не только в поисках временного убежища от справедливого наказания повстанческих властей.
— Несомненно. Он потенциальный враг Советской власти и только по одной этой причине не мог, оказавшись на советской земле, иначе действовать, — ответил майор. — Лично я считаю достоверным его рассказ о внедрении его гоминьдановской разведкой в вооруженные силы народно-освободительного движения в Восточном Туркестане, провале и последующем разоблачении его повстанцами. Однако едва ли он мог встретиться с Курбаном после побега из тюрьмы повстанцев. Он не знал и теперь не знает, где скрывается Курбан. Судя по его показаниям, дамулла не был задержан повстанцами. Если бы это было так, их, несомненно, свели бы на очной ставке. Все это дает основание предполагать, что Саурбеков утерял связь с разведкой. Если дамулле и удалось уйти от повстанцев, маловероятно, чтобы он мог вновь встретиться с Саурбековым в промежутке между его бегством из тюрьмы и нелегальным уходом за кордон, то есть к нам, в Советский Союз. Не все ясно с этим калмыком. По словам Саурбекова, Насымбат тоже агент кунанжуз и они долгое время сотрудничали. И вот еще о чем надо поговорить с Саурбековым, а затем с Орхой Базыбековым. Как они ответят на один и тот же вопрос: когда, где и при каких обстоятельствах встретились в Энбекши-Казахском районе?
Новая беседа с Саурбековым началась с вопроса майора, почему Саурбеков поехал на жительство в Энбекши-Казахский район?
— Я, — ответил Саурбеков, — проживал два месяца у тестя, узнал из разговоров с ним самим и другими колхозниками, что многие перебежчики живут в этом районе и там можно получить работу и даже устроиться с жильем. На основании этих сведений мы с женой и приехали в Иссык. Остановились у знакомых отца жены. На другой день, а это было воскресенье, я пошел на базар и там встретил Орху Базыбекова. Понятно, обрадовался встрече с земляком. Он тоже отнесся ко мне хорошо, пригласил к себе домой, и мы долго сидели у него, беседовали сначала за чаем, а потом за бесбармаком о смене власти в Синьцзяне.
— И больше ни о чем другом в эту первую встречу вы не говорили с ним? — спросил майор.
— Я рассказал ему, как поспешно бежала из Калмык-Куре гоминьдановская администрация и в их числе сотрудники уездной кунанжуз.
— Почему вы стали рассказывать ему о бегстве служащих полиции?
— Я знал, что он проживал в Кульдже и служил там в окружной полиции.
— Только ли это являлось поводом? Очевидно, разговору предшествовало что-то другое?
— Да нет, между нами ранее ничего не было.
— Почему же он сразу пригласил вас к себе?
— Во-первых, я только что приехал из Синьцзяна, а, во-вторых, тут же на базаре, вскоре после взаимных приветствий, я отдал ему письмо и сказал, что его передал мне переправивший нас с женой через границу калмык Насымбат.
— Что это за письмо?
— Насымбат сказал, что оно от Бурбе, знакомого Орхи Базыбекова. От кого оно на самом деле и о чем в нем идет речь, я не знаю. С просьбой взять письмо и передать Орхе Насымбат обратился ко мне уже у самой границы.
— Что еще говорил вам Насымбат о письме?
— Просил уберечь письмо от пограничников. Посоветовал припрятать на границе, в удобном месте, а потом, после обыска и проверки пограничниками, найти подходящий момент и взять.
— Откуда Насымбат знал о том, что вы некоторое время будете жить в пограничной полосе?
— Насымбат был близким мне человеком. Он хорошо знал и мою жену, родом из этого района, мы поделились с ним, что намерены просить разрешения местных советских властей на временное проживание у ее родственников. Я и жена все рассказали ему по пути к границе.
— Вы выполнили советы Насымбата?
— Да.
— Где вы прятали это письмо?
— Мы перешли границу в районе зеленой горы, как ее точно называют, я не знаю, и мне неизвестно, на чьей она территории, китайской или советской. Там, по моему предложению, мы с женой и сошли с лошадей. Я отошел метров на двадцать, к кусту боярышника, и под ним зарыл письмо, обернутое в шелковую материю. Потом положил на это место камень.
— Когда вы взяли письмо из устроенного вами тайника?
— Спустя, примерно, недели две. Вскоре после того, как закончились допросы на заставе и в местном районном отделении милиции, которая дала нам разрешение на двухмесячное проживание в пограничной зоне, у отца жены.
— В какое время вы это сделали?
— Ночью.
— О том, как вы ходили к тайнику, подробнее расскажете позже. А теперь скажите, письмо было обернуто в шелковую материю, когда вы передавали его Орхе Базыбекову?
— Да.
— Что представляла собой шелковая обертка?
— Орха Базыбеков, когда мы пришли к нему на квартиру, вскрыл это письмо в моем присутствии. Конверт письма был обернут в поношенный уже узбекский шелковый платок вишневого цвета, на конверте не было надписей.
— Орха Базыбеков говорил вам о содержании письма.
— Нет. Он прочел его и положил в карман.
— И позже он не делился с вами содержанием письма?
— Мы встречались с ним очень часто, но эту тему он не затрагивал.
На следующий день был проведен обыск в квартире Базыбековых — сначала у Орхи, а поскольку платок у него найден не был, — и у Нохи. Но и там платка не оказалось. Его нашли в доме у их отца, Базыбека Абитбекова. Он красовался на голове девочки Майраш.
В последовавшей беседе Базыбек Абитбеков рассказал, что платок этот Орха подарил его жене еще в 1945 году, а откуда сам достал, старику неизвестно.
Платок был предъявлен для опознания Саурбекову — среди других шелковых платков вишневого цвета, одинаковых по размеру. Саурбеков повертел их один за другим, как это делают опытные торговцы мануфактурой, и вскоре нашел среди них тот, которым было обернуто письмо Бурбе к Орхе Базыбекову.