Майор слушал внимательно. Он время от времени отзывался на высказываемые Николаевым доводы коротким «да», а когда тот закончил, сказал:
— Скорей всего подтвердить все это на очных ставках вряд ли удастся.
— Признает он или нет, очные ставки надо проводить, — сказал Онгарбаев.
— Такую необходимость я не отрицаю и не об этом говорю. Будет ли достигнут желаемый эффект? Вот в чем вопрос, — ответил наставительно майор. — Надо подумать о других мерах.
— У Бахыта имеются большие возможности для разоблачения Орхи Базыбекова, — продолжал Онгарбаев. — Он не только видел это письмо, но слышал суждения Орхи об опасности и нецелесообразности дальнейшего хранения этого документа. Жаль, конечно, что Бахыт не знает, кто привез Орхе это письмо. Мы-то теперь уже знаем этого лазутчика.
После обсуждения создавшейся ситуации в следственном отделе министерства майор Куспангалиев принял решение — дать очные ставки Орхе Базыбекову, но сначала не с Саурбековым, а с мачехой — по обстоятельствам передачи ей шелкового платка вишневого цвета. Затем уже с Саурбековым и в конце с Бахытом Талапбаевым.
Орха Базыбеков, по крайней мере наружно, остался спокойным, когда утром следующего дня увидел в кабинете Онгарбаева сбою мачеху. Она бросилась было к нему со слезами на глазах и причитаниями, но переводчик остановил ее и вернул на место. В этот момент в глазах Орхи промелькнула тревога. Но он тотчас же взял себя в руки. Мачеха еще шмыгнула носом несколько раз, но, выпив глоток-два воды, поданной ей переводчиком, успокоилась. Опознав вишневый платок, лежавший в числе других на приставном столике, она объяснила обстоятельства, при которых Орха подарил ей этот платок. Но Орха ответил, что платок видит впервые и не давал его мачехе. «Она путает», — сказал он далее голосом громче обычного, видно, с досады, и смолк. Алхан, так звали эту уже не молодую женщину, в ответ удивленно посмотрела на Орху и, как поняли следователи, сообразила, почему Орха отказался подтвердить ее показания, сникла, но ничего больше не сказала. А когда ей предложили подписать ее показания, записанные в протоколе очной ставки, она сделала это так же робко, как и вначале, подписывая объявленное ей письменное предупреждение об ответственности за дачу ложных показаний. Выходя из кабинета, обернулась, посмотрела на Орху и вновь заплакала. Вслед за ней увели в камеру Орху Базыбекова. Решено было дать ему некоторое время на размышления. Во второй половине дня его вызвали вновь, теперь уже на очную ставку с Саурбековым.
Признав, что встречался с Саурбековым на базаре в Иссыке и после этого угощал его у себя дома и беседовал с ним об изгнании гоминьдановцев из Синьцзяна, Орха наотрез отказался подтвердить показания Саурбекова о передаче им свертка в вишневом платке с письмом Бурбе. Однако Орха долго не решался подписать эти свои показания.
Когда утром следующего дня Орха увидел в том же кабинете своего зятя Бахыта Талапбаева, он оторопело посмотрел на него, не смог даже поздороваться, сел на предложенный стул и опустил голову. Все заметили, что прежняя самоуверенность оставила его.
— Когда и где вы видели у Орхи Базыбекова письмо, полученное им из Синьцзяна от гоминьдановской разведки? — спросил майор Талапбаева.
— Это было в квартире Орхи Базыбекова незадолго до моего ареста. Боясь разоблачения, а на эту тему мы часто говорили после ареста Нохи, Орха Базыбеков говорил мне, вынув из кармана письмо, что этот документ — письменное задание наших руководителей, когда-то нужен был нам, а теперь хранить его стало опасно. Затем достал коробку спичек и зажег письмо, тут же понес его, уже горевшее, и бросил в угол, у входной двери в квартиру. Обождал, пока оно сгорело все, растер пепел и прикрыл веником.
Орха Базыбеков не дал прямого ответа, но не стал и оспаривать показаний Бахыта. А тот еще раз заявил, что рассказал следствию правду и расскажет об этом так же обстоятельно на судебном процессе. Он, действительно, так потом и поступил.
С Орхой Базыбековым продолжался разговор после очной ставки весь остаток дня, но безрезультатно. Он не сказал по этому вопросу ни одного слова. Но и ничто уже не могло ему помочь. Последние три очных ставки сломили его душевное равновесие, поколебали убежденность позиции, которой он придерживался на следствии. Он понял, что разоблачен полностью. Под давлением предъявленных ему на предварительном следствии улик он на заседаниях трибунала признал свою принадлежность к гоминьдановской разведке и то, что в СССР пришел во главе резидентуры с целью проведения здесь антисоветской подрывной работы и сбора разведывательных данных.
Крутые сопки южного берега, густо облепленные кустами боярышника и барбариса, тяньшанской елью и осиной, местами уже пожелтевшей, да несколько белых кучевых облаков отражались в зеркальной бирюзовой глади озера. В западной стороне, высоко в небе, парил орел, и его бледная тень, казалось, не скользила по озеру, а уходила в бездонную глубину прозрачной холодной воды и терялась там. Горное безмолвие нарушал лишь отдаленный рев водопада.
— Вот здесь, на северном берегу озера, — продолжал Шайгельдинов начатый им пересказ разговора со свидетелем Тлевалды Кабылтаевым, — в стороне от посторонних глаз, пировали они не один раз и вскоре после того, как Саурбеков приехал.
Немного уставшие после подъема к озеру по крутой тропе, проторенной пешеходами так близко к ниспадавшей каскадами воде, что брызги ее все время пути освежали друзей, Райхан Галиевич и Зияш уселись на камнях, любуясь озером и окружающими его горами.
— Интересно, а почему Тлевалды Кабылтаев не рассказал нам об этом на допросе его в качестве свидетеля? — спросил Райхан Галиевич.
— Говорит — забыл, — ответил Зияш, расстегивая ворот гимнастерки и усаживаясь поудобнее на выступ громадного камня, уходившего своим основанием в глубь озера.
Вскоре они покинули озеро и, спустившись к подножию водопада, где оставили своих лошадей, направились в соседнее ущелье, к животноводам. Туда позвало их новое дело…
К. ТокаевМЕЧЕНОЕ ЗОЛОТО[102]
1
Ночной дождь смыл с асфальта пыль и сажу. Раннее апрельское утро сверкало чистотой и свежестью. Яркие солнечные лучи слепили глаза. Чуть распустившаяся молодая листва огромных тополей окутала стены домов кисеей нежной зелени.
Шайдос шел по улице, оглядывая тополя и чему-то улыбаясь. Прохожих было мало. Сонливо и почти неслышно ползли по маршрутам редкие автобусы, будто тоже боялись нарушить волшебную красоту утра.
У здания Комитета госбезопасности Шайдос замедлил шаги и посмотрел на часы. Времени еще было предостаточно. Он повернул к скверу напротив. Сегодня старшему лейтенанту Шайдосу Канысбаеву не мешало посидеть немного в утренней тиши и привести в порядок свои мысли.
…Полтора месяца тому назад в Комитет госбезопасности позвонил некто Ляшкеров. Он потребовал, чтобы его немедленно принял кто-нибудь из начальства.
— По какой причине обращаетесь сюда? — спросил дежурный.
Ляшкеров ответил, что его разговор не для чужого уха и ему нужно говорить с начальником с глазу на глаз. Потом, помедлив, добавил:
— Если что-нибудь случится, сами будете виноваты. Я буду считать, что моя совесть чиста. Я не собираюсь больше носиться с этим проклятым золотом…
— Вы сказали — с золотом? — переспросил дежурный.
— Примут меня или нет?
— Подождите немного, не вешайте трубку. — Дежурный позвонил по внутреннему телефону майору Кирсанову и через минуту ответил Ляшкерову: — Вас будет ждать в комнате приема посетителей ответственный работник. Вход с улицы Виноградова. Когда прибудете?
— Через полчаса.
Он пришел точно в обещанное время.
— Проходите, — майор Кирсанов предложил посетителю стул. — Будем знакомы — моя фамилия Кирсанов, а это товарищ Канысбаев. Итак, расскажите, что за дело привело вас к нам.
— Я работаю на центральной электростанции. Слесарем. Фамилия моя Ляшкеров.
Кирсанов скользнул взглядом по сидевшему перед ним человеку. Сероглазый, светлолицый, вислые усы, одет в зеленое пальто из дорогого драпа с серым каракулевым воротником. В руке мнет шапку из такого же серого каракуля. На ногах новые хромовые сапоги.
— Да. Продолжайте.
— Я, товарищ начальник, неспроста попросился на прием. Я принес золото. Меченое, — Ляшкеров сунул руку за пазуху и достал из внутреннего кармана сверток. Не спеша развернул тряпицу и протянул Кирсанову:
— Поглядите сами, здесь какие-то знаки, а что означают — не пойму.
На тряпице лежал прямоугольный красноватый брус с правильными гранями. Кирсанов и Канысбаев поочередно прикинули на руках вес слитка, внимательно осмотрели его. На поверхности бруска были явственно видны какие-то знаки. Несколько черточек в центре напоминали китайский иероглиф, а в косых солнечных лучах они принимали очертания трехглавого дракона. Под ними виднелись цифры — 09995. Канысбаев, не сводя глаз с цифр, спросил у Кирсанова:
— Что могут означать эти знаки, Сергей Епифанович?
— Подумать надо…
— И цвет у слитка какой-то странный.
— Похоже, что это очень чистое, червонное золото. Мало примесей, оттого и красноватый оттенок.
Ляшкеров был чрезвычайно доволен, что поверг в изумление таких занятых и серьезных людей. Он приободрился и теперь заговорил свободнее:
— Шучу, конечно, но старики не зря говорили: господь, создавая человека, сорок раз перекраивал его. Когда я собирался идти к вам, шайтан ну прямо вцепился мне в печенку: «Эй, Ляшкеров, не будь дураком! Что ты делаешь? Не разбрасывайся счастьем, оно под ногами не валяется! Ни одна живая душа не знает, что у тебя есть золото. Сбудешь его, и тебе на весь твой век хватит. Ни в чем нужды не будешь знать». А тут еще жена начала подпевать: «И что ты за дурень? Ну не украл же ты его! Что мы, не имеем права пожить в свое удовольствие?» Совсем я заморочился. Пилит проклятая баба, а совесть покоя не дает: «Смотри, не простые это знаки. Лучше сдай его! Здесь наверняка какая-то тайна».