— Надеюсь, будете говорить правду?
Гуреев пожал плечами:
— А чего мне скрывать? Вам и без того все известно.
— Гражданин Гуреев, назовите свои настоящие фамилию, имя, отчество.
— Гуреев Григорий Матвеевич, место рождения — Акмолинск. Всякий раз начинаете допрос с моей фамилии. Не надоело?
— Вы обещали говорить правду. Как ваша прежняя фамилия?
— Не понимаю вас, гражданин начальник. Фамилия моя Гуреев. Вся наша семья Гуреевы, и дед, и прадед. В Акмолинске нас все знали.
— Вы знаете, что говорить. В Акмолинске, действительно, жил когда-то Гуреев, ваш приказчик. В 1922 году он бесследно исчез. Его никто не хватился, подумали, что он отправился на заработки. Но он был убит. Да, да, убит. Для того, чтобы вы всю жизнь могли скрываться под его фамилией.
— Не рассказывайте мне, ради бога, про такие ужасные вещи. Я не то что людей резать, я одного вида крови боюсь.
Стоявший сзади Гуреева Нуканов спросил:
— Куда же девался ваш приказчик?
— Не брал греха на душу. Господом богом клянусь. Он попросил расчет перед самым моим арестом. Я его рассчитал. Малый он был честный.
— Гуреев — его фамилия?
— Да. Я слышал, что он умер от тифа.
— Когда слышали?
— Когда сидел в тюрьме, по-моему.
— Кто сказал вам об этом?
— Сейчас не помню.
Новягин опять спросил:
— А все же, как ваша настоящая фамилия?
— Моя фамилия… — Гуреев криво усмехнулся. — Надо же! Даже выговорить трудно, непривычно как-то. Будто чужая.
— Отвечайте на вопрос!
— Газарх. Га-зарх, Григорий Матвеевич.
— Вот теперь, гражданин Газарх, продолжим наш разговор. И опять коснемся двадцать второго года. За что вы были арестованы органами ГПУ?
— Ну как вам сказать? За что? Время было такое — смутное, недоброе. Чуть что не так, кричали: «Буржуй, кулак, саботажник, контра!» В политике я разбирался слабовато, шумел тоже, по неразумию своему…
— Я вижу, вам никак не хочется говорить правду.
— С тех пор немало лет прошло. Человеку в моем возрасте немудрено запамятовать.
— Если хотите, могу напомнить: в 1918 году в Акмолинске был совершен белогвардейский переворот, и не без помощи местных купцов-воротил Моисеева, Газарха, Кривина и других.
— Не спорю. Может, и так. В то время мы и думать не думали, чем обернется для нас бескорыстная помощь бедствующим братьям своим.
Новягин по-прежнему спокойно продолжал:
— Как вы оказались в Китае? Кто помог вам?
— В те годы было проще. Никаких виз не требовалось. Кто хотел уехать, мог пробраться в Китай с любым попутным караваном.
— Гражданин Газарх, вы опять говорите неправду. Как же вы забыли про одного сотрудника китайского консула?
Газарх опустил глаза и сидел, поглаживая ладонью колено.
— Почему же, я не забыл про того сотрудника, — вздохнул он. — Жить тогда было трудно. Голод, холод, все стоило дорого. В Ташкент часто прибывали караваны из Кашгарии, Кульджи и других соседних областей. С их приездом разгоралась торговля на черном рынке. Спекулянтов больше интересовали не золото и побрякушки, а сукна да ситец: на них выгодно было менять продукты. Однажды им повезло с караваном из Кульджи: хозяин груза умер в дороге. Мы вскрыли мешки, а там оказались вещи. В укромном местечке мы поделили добро меж собой. Среди нас был и тот сотрудник. Так мы познакомились. Он знал наперед о караванах, вышедших из Китая, и заранее предупреждал об этом нужных людей.
— Внесем поправку. Хозяин груза не умер, а был убит вашими «нужными» людьми, и вы знали наперед, что в мешках.
— Я ничего заранее не знал! Говорю, как на духу.
— За что посадили вас в тюрьму китайские власти?
— Я поднакопил немного добра. А кое-кому это, видимо, пришлось не по нутру. Меня оговорили, будто я наживаюсь на спекуляции золотом.
— Вам не делали каких-нибудь предложений, перед тем как выпустить из тюрьмы?
— Не припомню.
— Как же так? Не вы ли согласились с утверждениями, что Советская Россия не устоит перед Гитлером, что, пока не поздно, надо оказывать посильную помощь гитлеровцам, настраивать людей в Синьцзяне против Советов, сеять смуту среди советских граждан, работавших там? Таким образом, вы и вдалеке от нас продолжали борьбу против Советского государства!
— Признаюсь, ошибался.
— Вы сказали, что искупили свои ошибки. Да, в свое время вам оказали снисхождение и освободили от большой ответственности. Советская власть надеялась, что вы поймете гуманность и справедливость нашего строя. Вам заменили расстрел тюрьмой. Но вы не сделали выводов, вы продолжали свои преступления. В Ташкенте занялись контрабандой и связались с иностранной агентурой. Молодостью или незнанием вам уже было не отговориться. Вы должны были ответить за все сполна… А ваша антисоветская деятельность в тяжелые годы войны? И опять наше государство проявило гуманность, разрешило вам вернуться домой. Вернуться и собственными глазами убедиться, какова Советская власть! Можно было, наконец, понять свои ошибки, предубеждения! И утихомириться, пора уже, ан нет, вы опять взялись за свое, за старое… — Новягин включил магнитофон. — Предупреждаю, ваши дальнейшие показания будут записаны на пленку. Повторяю вопрос: вы признаетесь в преступных действиях, направленных против Советского государства?
— За прошлые грехи Советская власть простила, а нынче я перед ней чист. После возвращения из Китая мы с женой ведем самый скромный образ жизни.
— Во время обыска у вас дома обнаружены золотые слитки и ценности. Где и когда вы их приобрели?
— Я купил их еще в Китае. В 1952 году я сдал частям китайской армии две тысячи голов овец и семьдесят коней, за что получил от представителя армии тридцать тысяч деньгами и два с половиной килограмма золота. В общей сложности я имел девять с половиной килограммов золота. Два с половиной я передал через шофера Маркелова брату своему Борису Газарху, рассчитывая, что они понадобятся здесь, если мне разрешат вернуться. А два килограмма двадцать граммов самолично сдал, уже приехав сюда, и получил денежную компенсацию.
— Откуда у вас драгоценные камни?
— В Кульдже у меня был знакомый ювелир, я покупал их у него. Камушки в общей сложности весили девятьсот девяносто граммов и обошлись мне в кругленькую сумму.
— Куда вы девали эти камни?
— Нам со старухой надо было на что-то жить. Большую часть драгоценностей я продал проезжему торгашу. Это был первый и последний случай, когда я занимался незаконной торговлей.
— Кому именно вы продали камни?
— Я не страдаю любопытством. Мне незачем было знать, кто он такой.
— Вы знаете Жапарова?
— Кожанияза? А как же? В Кульдже мы жили с ним по-добрососедски. И сейчас дружны.
— Вы не передавали ему золото для реализации?
— Такого разговора на моей памяти не было. Я и предыдущему следователю не раз говорил, что спекуляцией не занимаюсь. Во время обыска у меня изъяли все, что было в наличии. Советы отхватили неплохой куш.
— Советское государство не нуждается в вашем золоте. Вы нарушили законы нашей страны о валютных операциях, что квалифицируется как преступление. За это вам и придется отвечать.
— Я еще раз говорю, что ни в чем новом перед Советской властью не провинился.
— Вы утверждаете, что больше не имеете скрытых запасов золота?
— Во время обыска вы забрали все. Другого золота у меня нет.
— Вы знакомы с Заурумом Шарфом?
— Впервые слышу это имя.
— У вас есть родственники в Канаде?
— После революции люди бросились бежать кто куда. Мой младший брат жил у тетушки, она увезла его с собой во Францию. Где он сейчас, я не знаю.
— Кому же вы передавали золото?
— Какое золото? Не понял.
— Ваш брат проживает в Канаде под девичьей фамилией вашей матери. Вы прекрасно знаете об этом. Правда, обещанного он так и не получил — Шарф не сумел провезти «продукты» для него. Сколько золота вы передали Шарфу?
— Я не знаю никакого Шарфа, и никакого золота, естественно, передавать ему не мог.
— Кем приходится вам Криста Газарх?
— Она моя родная сестра.
— Вы дружны?
— Я ни с кем никогда не ссорился. Ее я очень уважаю и люблю.
— Как она относится к вам?
— По-моему так же. А что?
— С какой целью приходила к вам Криста Газарх вечером двенадцатого июня?
— Криста — врач. Жанне Михайловне в тот вечер нездоровилось, и Криста, кажется, принесла ей какие-то лекарства. Я точно не знаю, что за дела были у женщин.
— Зачем вы заказывали жестянщику две банки? — вмешался Нуканов.
— Моя супруга большая любительница цветов. Они ей понадобились.
— А где сейчас эти банки?
— Я не занимаюсь домашними мелочами. Это можете узнать у моей жены.
— Хорошо вернемся к прежнему, — Новягин напомнил: — Почему Криста ушла от вас скрытно, через сад, если приходила, как вы утверждаете, с лекарствами?
— Этого я не знаю. В детстве она страдала тяжелым недугом, была лунатиком.
— Лунатики гуляют по ночам. Не надо так примитивно лгать.
— Мой возраст не позволяет мне лгать. Не хочу грешить перед господом богом.
— Получив разрешение на въезд в СССР, — уточнил Нуканов, — вы продали прежнюю прекрасную немецкую мебель и заказали новые шифоньеры из красного дерева. Где они?
— Я сжег их, надоели.
— Когда?
— Сейчас уже не помню.
— Может, вы сожгли их после того, как вас ограбили?
— Меня никто не грабил. Вы же сами видели, что в доме все на месте.
— Мы знаем, почему вы не заявили об ограблении. Об этом поговорим позже. А сейчас я скажу, почему вы сожгли прекрасные шкафы. У них были двойные стенки и дно. Вы заказали их, чтобы провезти через границу золото. После ограбления вы испугались, что в следующий раз грабители обнаружат ваши тайники, и перепрятали все в те жестяные банки.
— Я не склонен к фантазиям. Вышел из такого возраста.
— Чуть вопрос заденет вас, — вновь взял инициативу Новягин, — прикрываетесь преклонным возрастом. Раньше спасались тем, что ссылались на молодость. Теперь рассчитываете избежать наказания, прикрываясь старостью?..