Срок ты получил за предательство. «Знаю дела твои и терпение твоё. Но имею против тебя то, что ты оставил первую любовь твою. Вспомни, откуда ты ниспал, и покайся, не то приду к тебе и сдвину светильник твой с места…»
Сильный человек берёт на себя всю ответственность.
Моя жизнь только к одному и сводится — к любви. Умирая, хоть завтра, хоть через полсотни лет скажу одно: только ради любви стоит оставаться на этом свете. Любую беду она может превратить в надежду. Иных ценностей на земле нет и, дай Бог, не будет, хотя нам и пытаются их навязать.
Глава вторая. Лети, мой друг высоко
Согласованье судьбы
со свободой человека
уму недоступно.
1
Перед войной мы жили во Фрунзе, я учился в шестом классе, и запомнил весенний день в марте, когда я шёл за девочкой Лилей Власовой от школы и до её дома. Было тепло, солнечно, и я не просто шёл, а мечтал и грезил. Жили мы на самой окраине, на новой улице Ленинградской, где частники строили дома из самана. Грязь была непролазная, никакой дороги, никаких тротуаров. Дома не белёные, дворы открытые, без заборов, всё на виду. Воду брали из родников, водопровод был за километр, а школа за полтора километра. Лиля появилась у нас недавно, и сразу юное население Ленинградской её заметило. Ходила она в серой шубке, в невиданных ботиках, в шапочке меховой с длинными ушами, вся такая фасонистая, у наших девчонок ничего похожего не было. Глаза синие, личико чистое, ясное, яркие губы, в школе на неё сразу обратили внимание, на шубку, на ботики, на то, как новенькая спокойно, свободно села за парту, подпёрла кулачком щёку, и все увидели на руке красивые часики — ну и ну, часов ни у кого не было. На перемене Вовка Тюкалов придумал ей наказание — прибил один ботик гвоздём к полу. Весь класс ожидал скандала, новенькая задавала, сейчас будет жаловаться. Но ничего не вышло, девочка присела, осмотрела ботик, обеими руками дёрнула и сорвала с гвоздя. Н никому ни слова. Вовка Тюк хвастал подвигом, ржал на всю школу, а я за новенькую вступился, она живёт на Ленинградской, у нас грязь по уши, ботики не фасон, а необходимость. «Ну, Ванай, ты пропал!» — решил Тюк.
Так оно и вышло, я в Лилю влюбился и решил покорить её. Чем? Успеваемостью. В коридоре возле каждого класса вывешивались большие листы с фамилиями учеников и с цветными полосками за отметки: отлично — красная, хорошо — жёлтая, посредственно — синяя, плохо — чёрная. У меня были сплошь красные. Но как Лиля узнает, что самый сплошь красный в 6-м «А» это именно я? Проблема. Однажды на перемене со мной заговорил Алексей Степанович Кипоть, классный руководитель 6-го «Б», мой дальний-предальний родственник, а она, пробегая мимо, стрельнула в мою сторону синими своими глазами. Ей нравился, конечно, Алексей Степанович, молодой учитель, его вся школа любила, он только в прошлом году окончил пединститут. Пусть начинает хотя бы с моего родственника, а потом и меня заметит. Теперь я боюсь, как бы случайно не появилась у меня на щите полоска жёлтая. Сижу дома и учу, зубрю, а в школе гордо прохожу мимо щита. И вдруг вижу, в 6-м «Б» против фамилии Власова — тоже сплошь красные полоски. Ни-че-го себе!
Прошла зима, а я так и не заговорил с ней. И вот весна, март, теплынь, и настал тот долгожданный день. Прозвенел звонок, вышли на улицу, она с девчонками, я с мальчишками, идём весело, беззаботно, девчонок всё меньше, мальчишек всё меньше, а нам шагать дальше всех, мы на самой окраине. С улицы Фрунзе на улицу Ташкентскую, потом на Ключевую и вниз, в сторону мельницы. По Ключевой текла речка с гор через весь город и на самой окраине давала силу двум мельницам, ближней и, примерно через километр, дальней. Шагаем с Лилей, она впереди, я сзади. Чего мне стоило нагнать её и спросить о чём угодно: что вам задали по литературе, или нет ли, мол, у тебя книжки Жюль Верна? Да миллион вопросов можно придумать. Но я ненормальный, иду молча, и хорошо, что нам далеко идти. Прошли по Ключевой, прошли мимо хлебного ларька, она на него посмотрела, я тоже посмотрел, миновали ближнюю мельницу, она посмотрела на старое колесо, я посмотрел, спустились в овраг. Вот уж где грязища непролазная. Если бы она застряла тут в своих ботиках, я бы вмиг подскочил, и взял её на буксир, как трактор. Но ещё лучше, если бы она поскользнулась и сломала ногу. Я бы тогда на руках понёс её через весь город в детскую больницу на углу Сталина и Садовой. Однако она и не думает падать, осторожно шагает, кое-где, взмахнув руками, перепрыгивает лужу. Когда-нибудь я пронесу её через этот овраг. Надо из жизни строить мечту, а из мечты — действительность, вот девиз настоящего мужчины. На всю мою дальнейшую жизнь. Она будет у меня очень бурной. Между тем Лиля выбралась из оврага, я вижу её на фоне неба и слышу, как она там, наверху, вздохнула. Знает она или нет, что я иду следом? Свернули мы на последний этап, на улицу Ленинградскую, до меня осталось пять домов, а до неё — семь. Расстанемся мы сейчас без слов. Всё-таки мне надо что-то придумать. Сегодня я всю ночь буду думать. А грязь так и липнет к ногам. Мне кажется, Лиля устала, идёт медленнее и медленнее, я тоже замедлил шаг, чтобы сохранить расстояние. А солнце печёт, как будто уже лето. Дома торчат по сторонам, крыши сделаны наспех, из чего попало, сквозные проёмы под стропилами, новостройка она и есть новостройка. Лиля прошла мимо нашего дома, и ноль внимания на него. Сейчас поверну направо по тропке, и прощай, Лиля, иди дальше без меня, пусть тебе будет одиноко. Я сворачиваю и провожаю её последним взглядом.
А дальше происходит невообразимое. Как только я шагнул в сторону своего дома, — без шума, ничем не привлекая внимания, — в тот самый миг Лиля обернулась и посмотрела на меня синими своими глазами. Не только глазами, а всем ликом своим осиянным, взором своим голубым обратилась ко мне. Не остановилась, но так много сказала. И притом навсегда. «Бросаешь меня? Дальше я одна пойду? А ведь я на тебя надеялась…» Взгляд её был пристальный и полный значения, с лёгкой укоризной, без всякого девчачьего задавания.
Я остался невыразимо счастливый. Теперь она знает, что я и завтра пойду за ней, и послезавтра. И пусть так будет не только в школьные годы, но и десять лет спустя, и двадцать, потом ещё тридцать и всегда, сколько отпущено природой каждому из нас. И пусть я умру раньше, лучше бы мне умереть первым, иначе мне будет слишком больно без неё, невыносимо. А ей легче будет остаться одной, она весёлая, лёгкая такая девочка-задавала, хотя нельзя сказать, что она совсем ко мне равнодушна, иначе не услышала бы мои шаги за спиной и моё дыхание.
Дома я спросил сестёр Зою и Валю, одной одиннадцать лет, другой десять, знают ли они, что на Ленинградской появилась новенькая девочка. «Знаю, — ответила Зоя. — Васька Тёткин написал ей записку: давай дружить». Вот это удар — предательский. Васька старше меня и уже дружил раньше с девчонками, у него был опыт. Но какая подлость! Обидно стало, просто нет слов. «А что эта девочка?» — «Она не хочет ему отвечать».
Но откуда Зойке известно?
На другой день я возвращался домой один, 6-й «Б» пошёл на экскурсию в художественную галерею. Ладно, доживу до завтра. Но и назавтра ничего не вышло, теперь уже нас повели на экскурсию. Мешают всякие пустяки. Хорошо бы нам учиться с ней в одном классе, новая моя мечта. Пусть завтра что-нибудь такое произойдёт, катастрофа, ледники сойдут с вершин Алатоо или землетрясение пусть завалит хотя бы часть нашей школы, и все шестые объединятся, тогда мы вместе будем ходить в культпоходы. Мечтал я, мечтал, досадовал, прихожу однажды домой усталый после физкультурной секции, голодный, открываю дверь и слышу голос Лили. Они сидели вдвоём с Зойкой и вели светскую беседу. Я бросил в угол сумку с книжками и вместо того, чтобы присоединиться к разговору или просто помолчать, посидеть с Лилей, тут же вышел из дому сам не свой, руки дрожали, ноги дрожали, места себе не мог найти от такого скорого поворота событий. Я подошёл к сараю, там отцовский инструмент под навесом, кусок рельса вместо наковальни, схватил кувалду и давай лупить по рельсу, просто так лупить, чтобы слышно было не только в доме, в городе, но и по всему Тянь-Шаню. Каждый человек кузнец своего счастья, я его сейчас кую, а Лиля сидит в той комнате, где я читаю книги, уроки делаю, ем, сплю, а, главное, мечтаю. Я мешаю их разговору своим стуком, но пусть она слышит звуки моей души. Запыхался, бросил кувалду, нет, всё-таки надо зайти, неприлично во дворе торчать, когда в доме гости. Вошёл, жутко занятый своими неотложными делами, быстро прошёл мимо, но услышал слова Лили: «Очень далеко, часа полтора надо топать до центра, чтобы купить такой пустяк, как зубную щётку»…
Правильно, за покупками надо ехать на Советскую, в самый центр, там промтовары, за продуктами на Колхозный базар или в Серую бакалею возле Дубового парка, тоже далеко. А если надо что-нибудь дорогое, модное, надо ехать в «Люкс» на Дзержинского, почти рядом с вокзалом. Книжный магазин с канцтоварами тоже на Советской, так же и горбиблиотека, куда я очень люблю ходить. А на Ключевой у нас только ларёк, где хлеб, сахар, спички и «Беломорканал».
«Братец, — обратилась ко мне Зоя, как взрослая. — Нет ли у тебя интересной книжки, Лиля просит почитать, ей скучно». Была у меня книжка, да ещё какая, «Дикая собака Динго, или Повесть о первой любви», тоненькая, маленькая, да удаленькая. Имел бы Васька Тёткин такую книжку, не стал бы сочинять записку. «Вот возьми, Зоя», — сказал я из другой комнаты. К Лиле я не мог обратиться, со мной творилось нечто невообразимое, произошёл какой-то взрыв и разброс, меня не было, одно сияние, протуберанец. Открыл я книжку наугад и ткнул пальцем в строку: «Куда хотелось ей плыть? Зачем понадобилась ей австралийская собака Динго? Зачем она ей? Или это просто уходит от неё детство? Кто знает, когда уходит оно!» Сейчас мне очень хотелось, чтобы поскорее ушло детство, и я стал взрослым, спокойным, железно невозмутимым.