Стерхова чуть помолчала, потом достала из кармана ключ от номера.
– Вы на машине?
Горшков удивился, сбавил обороты, заговорил на два тона ниже.
– Да, а что?
– Едемте!
Она не ждала ответа, а просто направилась к выходу. Горшков на секунду замер, потом рванулся за ней.
Как только вышли из лифта, их сразу накрыл беспокойный гул – вестибюль был похож на растревоженный улей. Все сбилось с ритма. За стойкой ресепшн сотрудники в форменных пиджаках перебрасывались фразами, словно теннисным мячиком.
В углу, под мраморным торшером, двое мужчин с бейджами «участники фестиваля» что-то обсуждали драматическим шепотом. Один из них что-то писал в телефоне.
Официанты выглядывали из-за стеклянных дверей ресторана, как дети, которым позволили подсмотреть за чем-то по-настоящему взрослым.
По мраморному полу вестибюля носился белый шпиц Эльвиры Шабтаевны. Он лаял и мотался от одного постояльца к другому, будто решая, кого укусить первым.
– Что за черт! – раздраженно бросил мужчина в клетчатом пиджаке. – У собаки, наверное, бешенство.
В ответ на его недовольство раздался другой голос – женский, исполненный горем и яростью.
– Вот она! Вот она! – воскликнула Эльвира Шабтаевна, стоявшая в распахнутых дверях директорского кабинета.
Свет на ее фигуру падал сзади. В этом свете она казалась не женщиной, а бронзовой статуей. Высокого роста, с массивными плечами и грудью, в красной блуза, перетянутой кожаным поясом, – все в ней говорило: столкновение неизбежно.
Она сделала шаг и зарычала во весь голос:
– Ты все испортила!
Стерхова застыла – не от страха, скорее от неожиданности. Пес снова взвыл и метнулся к ее ногам, но Горшков успел выставить ногу, будто отсекая животное.
Но сама Эльвира Шабтаевна уже неслась прямиком на них. Красная помада размазалась по лицу, отчего оно стало похожим на гротескную маску театра кабуки.
– Что сделал тебе мой сын?! Зачем ты приехала?! Кто тебя звал?! – кричала она, и в каждом ее слове звенело материнское отчаяние.
Горшков шагнул вперед, загородив собой Анну.
– Успокойтесь, – сказал он резко. – Здесь не место для выяснения отношений. Вернитесь в кабинет.
Кое-кто из гостей достал телефон. Кто-то уже снимал.
Анна вышла из-за Горшкова, тем не менее, оставаясь на расстоянии.
– Эльвира Шабтаевна… – сказала она спокойно. – Никто не хочет зла вашему сыну. Мы разберемся.
– Разбираетесь?! – крикнула Кошелева, сорываясь на визг. – Вы не понимаете, во что ввязались!
И тут в ее голосе что-то дрогнуло. Рот все еще был искажен криком, но в глазах появился страх. Тот самый, панический, который приходит, когда разрушается жизнь и последние границы личной защиты.
Эльвира Шабтаевна обмякла, взялась рукой за стойку ресепшн и тихо, по-детски, пробормотала:
– Витя ни в чем не виноват…
Вечерняя тьма опустилась на Светлую Гавань, когда Горшков и Стерхова вышли на улицу. Воздух был прохладным, но не холодным – ровно такой, каким бывает воздух на побережье Тихого океана летом.
С моря тянуло сыростью, чем-то соленым и живым – как будто там, в темноте, плескались неизвестные существа, и каждый их вдох доходил до берега мягким порывом ветра. Где-то вдалеке длинно гудело судно.
Они подошли к машине. Горшков открыл переднюю дверцу и спросил, стараясь придать своему голосу ровность:
– Куда вас отвезти?
Стерхова взглянула на него с едва уловимой усмешкой. Ее лицо было бледным, а взгляд – сосредоточенным и немного хищным.
– К Шувалову.
Наступила короткая пауза. Легкий щелчок – Горшков закрыл за ней дверцу, обошел капот, сел за руль. Но руки положил на колени, как будто забыл, что нужно делать.
– Я правильно понял? К мэру? Но Шувалов вряд ли еще в своем кабинете. Скорее всего уже уехал на дачу.
– Тогда поедем к нему на дачу, – ответила Анна, не меняя тона.
Горшков завел двигатель, и машина плавно выехала с набережной на дорогу. По тому, как он сжимал руль и как непривычно поднялись его плечи, было ясно – Горшков нервничал, но понимал, что спорить со Стерховой бесполезно.
Они проехали мимо пустой автобусной остановки, закрытого магазина, затем, мимо погруженной в темноту школы. Наконец, подъехали к зданию мэрии, увидели кирпичный фасад и свет в нескольких окнах.
Горшков затормозил, пригнулся и посмотрел наверх через лобовое стекло.
– Шувалов у себя. Свет горит.
Стерхова потянулась к дверце.
– Идемте.
Они вошли в здание мэрии. Дежурный офицер поднял глаза, оторвавшись от монитора. Его лицо было сонным. Однако увидев удостоверения, он резко выпрямился и козырнул.
– Вячеслав Игоревич ждет нас. – Эти слова Стерхова сказала с такой уверенностью, что ей невозможно было не верить.
Охранник тут же их пропустил, даже не позвонив в приемную.
Приемная Шувалова располагалась на втором этаже и утопала в мягком, вечернем свете. Лампа под зеленым абажуром, ковровая дорожка на полу, кресла с высокими спинками.
Завидев их, секретарша вскочила с места, но Стерхова уже прорвалась, а Горшков закрыл своим телом дверь.
Кабинет Шувалова был просторным. В углу – фикус в кадке, на стене – большая карта прибрежной зоны, на столе – ноутбук, какие-то папки и настольная лампа.
Шувалов резко поднялся с кресла.
– Что такое?! Кто вам позволил?!
Стерхова остановилась в шаге от его стола.
– Сядьте, Вячеслав Игоревич. Вам лучше сесть.
Дверь за ее спиной распахнулась, вбежала секретарша.
– Я пыталась…
– Выйди вон! – гаркнул Шувалов и перевел взгляд на Анну.
– Чисто из уважения… У вас есть минута, чтобы объясниться. После чего я вызываю охрану.
– Не советую, – спокойно заметила она.
– Угрожаете? – Шувалов побагровел.
– Статья 294 Уголовного кодекса…
– Я не понял.
– Статья 285.
– О чем это вы?
– Воспрепятствование следствию. Злоупотребление полномочиями.
Он опустился в кресло и чуть помолчал.
– Вы в своем уме, Анна Сергеевна?
– А что? Похоже, что нет?
Шувалов выдохнул и сложил руки на столе.
– И что вы собираетесь мне инкриминировать?
– Состав преступления налицо. Вы систематически вмешиваетесь в расследование уголовного дела. Препятствуете следствию. Оказываете административное давление. Подменяете закон своими решениями.
– Бред!
– На каком основании был задержан Кошелев? – идя в наступление, Стерхова шагнула вперед.
– Задержать Кошелева приказал начальник следственного отдела. Все документы подписывал он.
– Удобно. Подстраховались.
– Не смейте говорить со мной в таком тоне! – крикнул Шувалов.
Стерхова шагнула вперед и оказалась у стола. Ее слова прозвучали как обвинение прокурора.
– Это вы заставили начальника следственного отдела принять такое решение!
Вячеслав Игоревич резко встал, но, передумав, тут же опустился на место.
– Не глупите… – Он поменял тон. У вас есть все доказательства, что Кошелев – убийца. Горшков мне все рассказал.
Стерхова прищурилась, наклонилась к столу, приблизив лицо к Шувалову, и заговорила низким, давящим голосом, за котором пряталась сталь.
– Предупреждаю. Нет – обещаю! Продолжите в том же духе, я сделаю все, чтобы вас посадить года на три или добьюсь отстранения от должности. Шумиха, которую я подниму, вам не понравится.
Шувалов ненадолго замолчал. Было видно, с каким трудом и внутренним сопротивлением он принимает решение. Поднявшись, он подошел к окну и с усилием потер переносицу.
– Что, по-вашему, я должен сделать?
– Освободить Кошелева.
– Это все?
– И убереги вас Бог встревать в это дело.
Он обернулся и посмотрел на нее безразличным, холодным взглядом:
– Светлая Гавань далеко от Москвы.
– А вот теперь угрожаете вы. – Стерхова развернулась и, не прощаясь, вышла из кабинета
В приемной ее ожидал Горшков. Они спустились во двор.
Прежде чем сесть в машину, Анна отвернулась и вытерла слезы.
– Отвезите меня в отель.
Глава 23. Мертвый голос
Утро не торопилось. Солнце, скрытое плотным слоем облаков, давало рассеянный, сероватый свет. В номере люкс, временном штабе группы, царила свинцовая тишина.
Стерхова сидела за столом, скрестив руки на груди. Ее лицо было непроницаемым и спокойным. В глазах читалась холодная настороженность. Она как будто застыла в ожидании.
Дверь открылась без стука и в комнате появился Горшков, казавшийся человеком, пришедшим с повинной.
– Кошелев на свободе, – сказал он с порога. – Я сам забрал его из СИЗО и привез в отель.
Стерхова не шелохнулась и не ответила. Дождалась, пока он сядет напротив, спросила:
– Как он?
– Помятый. Тихонький. Потерянный. Лицо как будто съехало набок.
– Верите, что Кошелев убийца? – спокойно спросила Анна.
Горшков покачал головой:
– Теперь уже нет. И, если честно, сомневался с самого начала. Простите меня, Анна Сергеевна. Вчера смалодушничал. – Он замолчал и опустил глаза.
Стерхова не ответила.
Горшков заерзал на стуле, цепляясь за остатки равновесного состояния.
– Простите не по уставу. По совести.
Анна кивнула, и этого было достаточно, чтобы он успокоился.
В этот момент зазвонил телефон. Горшков приложил трубку к уху.
– Да…
Его лицо посерьезнело. Он слушал, не перебивая, и только иногда вносил короткие уточнения:
– Что там написано?
– Подпись есть?
– Время и дата?
– На мою электронную почту?
Наконец Горшков отложил трубку и на мгновение замер. Затем решительно встал и направился к служебному компьютеру. Его движения были точными и отрывистыми. Он что-то набил на клавиатуре, подправил мышью. Через минуту из принтера выполз лист.
Забрав напечатанный лист, Горшков положил его перед Стерховой.
На сером фоне отсканированного листа – прямоугольник старой телеграммы. На ней – белые полоски с текстом из неровных печатных букв: