– Мой бедный мальчик… – Эльвира Шабтаевна потянулась к собаке.
Шпиц заурчал, увернулся и метнулся под стол.
– Что вы мне подмешали… – спросила Анна, едва ворочая языком.
– Не бойся, не сдохнешь. – Сказала Кошелева. – Просто хотела, чтобы ты не мешала мне, когда я уйду.
Усилием воли Стерхова поднялась.
– Вы не сбежите!
Эльвира Шабтаевна склонила голову набок. Глаза у нее были ясные и живые.
– Я уже сбежала…
Она неспеша, с достоинством направилась к окну. Как будто это было не бегство, а выход на сцену. Перешагнула порог и вышла на набережную.
Превозмогая слабость, Анна двинулась за ней. Шла медленно, делая каждый шаг через усилие. Сначала вдоль стола, потом – бросок к окну. Оступившись, оборвала занавеску
– Стойте! – крикнула она в пустоту.
Но Эльвира Шабтаевна уже смотрела на океан. Потом навалилась на парапет и закинула ногу.
– Не делайте этого!
Стерхова бросилась ей на помощь и успела схватить. Цепко, обеими руками.
– Не надо. – прошептала она. – Это не выход.
Эльвира Шаптаевна обернулась. Глаза ее были сухими, в лице ни страха, ни боли. Только решимость.
– Ты думаешь, я боюсь?
Еще мгновенье, и она выскользнула из слабеющих рук Анны и рухнула вниз. Ее сразу накрыло волной.
Стерхова упала на парапет, пальцы вцепились в камень. Сердце бешено колотилось, в ушах стоял оглушительный гул. Она заглянула вниз – никого… Только белые гребни волн, как протянутые к небу руки.
Анна прижалась лбом к холодному бетону. Она только что солгала. Для Кошелевой это был лучший выход.
Глава 30. Во всем кроме убийства
Медсестра вытащила из вены иглу и забинтовала локоть.
Анна слабо кивнула в знак благодарности. Рука ныла тупо, равномерно, будто где-то внутри осталась заноза.
– Как себя чувствуете?
– Нормально, – ответила Стерхова.
– Голова не кружится?
– Немного.
– Встать сможете? – медсестра отодвинула в сторону капельницу.
– Попробую…
К дивану подошел Василий Горшков.
– Давайте помогу. – Он подал руку и помог Анне сесть.
Она обвела взглядом помещение штаба.
– Я отключилась?
Горшков нервно дернул головой и, волнуясь заговорил:
– Вы лежали на набережной возле парапета. Корепанов получил от вас эсэмэски и забил тревогу. Потом вызвали Скорую.
– Я больше не нужна? – вмешалась в разговор медсестра.
– Все хорошо, идите, – сказала Анна и снова обратилась к Василию: – Что с Кошелевой?
– Вероятно утонула.
– Ее искали?
– Ждем, когда улягутся волны. Сейчас проводить поисковые работы слишком опасно.
Стерхова не чувствовала боли. Только слабость. Тот редкий, унизительный вид слабости, когда для того, чтобы дышать, надо прилагать усилие. Когда желания и мысль идут на шаг впереди, а тело, словно ненадежный напарник, не успевает.
От уколов осталась щемящая боль в руке. Она медленно расползалась по телу.
– Как узнали, что Кошелева прыгнула в воду? – спросила Анна.
– Вас видела женщина из окна третьего этажа. Она позвонила в полицию. Мы с Левой были там раньше.
– Кошелев где?
Горшков неприязненно поморщился.
– Лева нашел его в туалете, он прятался там, пока мамаша топилась.
– Задержали?
– Лева держит его в квартире.
– Позвоните и скажите, чтобы привел сюда.
Стерхова с трудом поднялась с дивана, прошла к своему столу. Села в кресло. На столе, чуть поодаль, лежала папка. Она не могла дотянуться до нее, и даже не пыталась. Смотреть было достаточно. Достаточно, чтобы вспомнить: есть работа, и значит – она жива.
В углу гудел кондиционер. За стеной кто-то говорил, шагал, открывал дверь. Все это было как за стеклом. А она – внутри. Немощная. Слабая. Но целая.
Горшков позвонил Петрову и, отключившись, спросил:
– Как себя чувствуете, Анна Сергеевна?
– Достаточно хорошо, чтобы вести допрос. Берите бланк, будете вести протокол.
Дверь в штаб распахнулась, и появился Кошелев. Он шел на негнущихся ногах. Взгляд – затравленный. Щеки обвисли и посерели. На его запястьях блестели стальные наручники.
Шедший сзади Петров подтолкнул Кошелева. Тот соскользнул на стул, как будто подломились колени.
Стерхова внимательно его оглядела, словно оценивая степень вины.
– Позвать меня в квартиру мать поручила?
Кошелев молча кивнул и повесил голову на грудь.
– Ишь, ты… Стеснительный, – буркнул Петров. – А три часа назад разливался здесь соловьем.
– Это допрос. – Голос Стерховой прозвучал спокойно, без нажима, но с такой ясной твердостью, что, кажется, дрогнул воздух: – Вы подозреваетесь в нескольких преступлениях и обязаны говорить правду. Попытка солгать будет зафиксирована в протоколе и доказана следствием. А это себе дороже.
– Понял. – с отчаянной готовностью заявил Кошелев. – Я все расскажу. Все как на духу! Начиная с девяносто второго года.
– Что? – Анна притихла и насторожилась. – Что вы можете рассказать?
– Про неизвестного с набережной у Морского вокзала. – Он засуетился и посмотрел на нее умоляюще. – Ведь мне ничего не будет? Срок давности истек. Я был двенадцатилетним ребенком.
– Рассказывайте, – жестко сказала Анна. – Там разберемся.
– Матушка всегда была любопытной особой… – начал Кошелев.
– Была… – Горшков посмотрел на него с осуждением. – Ты даже не спросил, что с твоей матерью.
– Наверное, умерла. На нее это очень похоже. – Заметил Виктор Петрович.
– Рассказывайте! – прикрикнула Анна.
– Так вот, матушка моя любила покопаться в вещах постояльцев в камере хранения. Бывало что-нибудь заимствовала…
– Воровала, – уточнил Горшков. – Так и запишем.
– Когда пришел тот человек, он узнал, что к вечеру освободится номер. Решил не сидеть в гостинице, а погулять по городу. Ну, и оставил вещи в камере хранения – сумку и рюкзак. Разумеется, матушка – сразу туда. Открыла сумку, а там – пачки долларов. Кто бы отказался от такого?
– Порядочный человек, – негромко сказал Горшков.
– Может быть, может быть… Но матушка позвонила мне и приказала прийти в гостиницу. Потом посадила в камеру хранения и велела ждать.
– Чего? – уточнила Анна.
– Когда придет за вещами тот человек.
– Пришел. Что было дальше?
– Матушка заранее приготовила кирпич и положила его на стол. Он вошел, она ударила его по голове, а потом накинула полиэтиленовый пакет и задушила.
– И вы, двенадцатилетний мальчик, все это видели?
– Матушка приказала сидеть, и я сидел.
– Что было потом?
– В те времена в подвал можно было заехать. Ночью матушка загнала туда нашу «Ниву», и я помог затащить в нее труп. Мы отвезли его на набережную к Морскому вокзалу.
– Кто придумал усадить его у стены?
– Я! – с гордостью сообщил Кошелев. – Дня за два до этого, я прочитал статью про Сомертонского человека. Эта история прошла со мной через всю мою жизнь!
– Он блаженный! – мотнул головой Горшков.
– Куда дели деньги? – спросила Стерхова.
– Ну, это – к матушке! – сказав это, Кошелев спохватился: – Деньгами в нашей семье всегда распоряжалась она. Думаю, на них мы купили гостиницу.
– Блин! – не сдержавшись, прыснул Петров. – Такого пельменя быстро распотрошат. Бизнес отожмут, как нечего делать.
Стерхова дождалась, пока Горшков допишет показания. Как только он поднял голову и сделал ей знак, она спросила:
– Кто убил Воронина?
– Матушка убила. – Охотно поделился Виктор Петрович.
– За что?
– Во всем виноват я. – Он уточнил. – Во всем, кроме убийства.
Горшков вмешался:
– Не понял? Что мне писать?
– Я объясню. Когда Воронин приехал в прошлый раз, месяца два назад, я проболтался. Проводил для него экскурсию и обмолвился, что в девяносто втором году тот человек вечером вернулся в гостиницу. Спохватившись, я сказал матушке. Она заявила, что я дурак и с чего-то решила, что я спалился.
– Кто попросил Уразова вырезать фрагмент и перезалить на платформу фильм?
– Я. Матушка приказала, я сделал. Она хотела выбросить музейные экспонаты – вещи убитого. Но я их отстоял. Другого выхода не было.
– Ну, да… – хмыкнул Лева. – Человека убить проще.
– Что вы делали в номере Воронина с десяти тридцати до десяти сорока пяти?
– Помогал своей матушке. Она велела принести песка и очень ругалась, что песок сухой. Я набрал его под навесом, а ей нужен был мокрый.
– И вы принесли его в носовом платке… – усмехнулась Анна.
– В чем же еще? Времени было в обрез.
– Ваш звонок Воронину и убийство спланировала мать?
– Все впопыхах. Представился случай – вот и убила. Очень боялась, что Воронин раскопает историю с деньгами. Все к тому шло. – Кошелев выставил перед собой ладони. – Но я не виноват. Не убивал! Только позвонил и принес песок. Все!
Горшков громко чертыхнулся и покачал головой.
– Да он же идиот! Ему надо делать психологическую экспертизу!
– Держите себя в руках, – заметила Стерхова.
Кошелев продолжал.
– Что касается Гаповой… Насчет нее я не спрашивал.
– Все очевидно, – в разговор вмешался Петров. – Мамаша убила ее для того, чтобы отвести подозрение от сыночка. Так обычно и делают.
– Ну, это предстоит еще доказать. – Сказала Анна
Она сидела сгорбившись, руки – на подлокотниках кресла. Вся сила уходила лишь на то, чтобы ровно дышать и вести допрос.
Стерхова подняла голову и посмотрела на Кошелева. Не моргнув, не изменившись в лице, сказала:
– Гражданин Кошелев, – голос был глухим, но в нем отчетливо звенела неотвратимость. – Вы задержаны.
Эпилог
Дорожная сумка стояла у ее ног – черная, на колесиках. По ней было видно, что Анна уезжает.
Рабочие в синих комбинезонах выкатывали из номера в коридор штабной сейф, тяжелый, со следами наклеек. Один из рабочих споткнулся и вполголоса выругался. Другой придержал дверь плечом.
Как будто все это не было частью жизни на протяжении двух недель. На месте, где недавно стоял ее стол, осталась потертая полоса на ковре. На мгновение показалось, что когда-нибудь Стерхова вернется сюда. Но нет, это вряд ли. Прощальным взглядом она окинула комнату – место, где все было понято, решено и разобрано по косточкам.