Закулисных интриг, подобных тем, которые отравляли жизнь Джозефу Листеру, в этой истории, к счастью, не было. Да и ожесточенных перепалок с обвинениями в мыслимых и немыслимых грехах тоже. Просто Рокитанский придерживался своей точки зрения, а Вирхов — своей, согласно которой болезни начинались с клеточных изменений. Свои взгляды Вирхов излагал в основанном им журнале «Архив патологической анатомии, физиологии и клинической медицины», который продолжает издаваться и по сей день под названием «Вирховского архива».
В 1858 году (вот он, рубеж, отделяющий довирховский период от послевирховского) был опубликован двухтомный труд Вирхова под названием «Клеточная патология как учение, основанное на физиологической и патологической гистологии». В переводе на обычный язык название выглядит так: «Болезненные изменения в клетках, выявленные сравнением клеток здоровых и больных органов». В дополнение к этой работе Вирхов издал сборник своих лекций, посвященных клеточной патологии. В предисловии к лекциям Вирхов отметил, что главной его целью было «довести до всеобщего сознания единство жизни во всем органическом мире и в то же время противопоставить тончайшую механику и химию клетки столь же одностороннему пониманию вульгарного механического и химического направления». Также он написал, что противопоставляет теорию клеточного строения всего живого «односторонним гуморальным и неврологическим представлениям, возникшим еще в древних мифах и перешедшим в новейшее время». Заявление это выглядело как приглашение к дискуссиям, а если точнее — как вызов сторонникам устаревших представлений и в первую очередь — Карлу Рокитанскому.
Рокитанский поступил так, как положено поступать настоящему ученому. Спустя некоторое время, понадобившееся на изучение и осмысление «Клеточной патологии», он признал правоту взглядов Вирхова и отказался от гуморальной концепции, как от ненаучной. Надо сказать, что авторитет его от этого нисколько не пострадал. Умение с достоинством признавать свои ошибки высоко ценится в научном мире.
Когда известного бактериолога Алмрота Райта, того самого, который послужил Бернарду Шоу прототипом для Колнесо Риджена в пьесе «Дилемма доктора», спросили, в чем состоит главная заслуга Роберта Вирхова, Райт ответил: «Он ввел в практику морфологический метод». Можно сказать и так, ведь суть морфологического метода заключается в непосредственном изучении предметов, а все учение Вирхова о клеточной патологии основано именно на наблюдении за клетками с последующим осмыслением результатов. Если сказать проще, то суть морфологического метода заключается в требовании говорить только о том, что видел. Вот как только врачи начали говорить о том, что видели, и перестали строить предположения на пустом месте, темпы развития медицины невероятно ускорились. Послевирховский период начался всего сто шестьдесят лет назад. А сколько всего было сделано за это время…
Всякая клетка происходит от клетки.
Клетка — это краеугольный камень в твердыне научной медицины.
Все болезни нужно сводить к изменению в клетках.
Научное сообщество встретило публикацию трудов Вирхова с огромным интересом. Труды эти практически сразу же после выхода в свет были переведены на английский, французский, русский и испанский языки. Вирхов вправе был ожидать триумфа, но триумфа не вышло. Несмотря на то что каждое утверждение Вирхова было сделано при помощи морфологического метода, то есть все выводы подтверждались вескими научными доказательствами, от которых невозможно было отмахнуться, многие ученые все же сделали это и объявили учение о клеточной патологии ненаучным. И дело было совсем не в Рокитанском и его гуморальной концепции. Ученым не понравился сам подход, сводящий уникальный и неповторимый человеческий организм к простому сообществу клеток. Такое «упрощение» в глазах многих выглядело даже не глупым, а кощунственным. Врачи привыкли рассматривать организм как нечто целостное, да и сами болезни располагали к таким взглядам, поскольку любая болезнь в той или иной мере, много или мало, но отражается на всем организме. Если уж говорить начистоту, то тем, кто осуждал Вирхова, не хватало широты взглядов и глубины мысли для того, чтобы понять его теорию.
Вихров говорил о том, что все болезни вызываются изменениями, происходящими в клетках, а его оппоненты понимали это как разложение организма на части или сведение болезней к проблемам отдельных клеток, без оценки состояния всего организма. Сильнее всего возмущались те, кто специализировался на изучении нервных болезней. Ко второй половине XIX века господство нервной системы, объединяющей организм в единое целое, не вызывало сомнений, а об эндокринной системе, которая помогает нервной руководить всеми процессами в организме, сведений пока еще было накоплено мало. И вдруг кто-то дерзает покушаться на священные устои…
Вирхову повезло. Нападки на учение о клеточной патологии прекратились еще при его жизни. К концу XIX века никто из ученых, за исключением отдельных лиц, которым принцип был важнее дела, не оспаривал взглядов Вирхова. Клеточный приоритет утвердился в медицине in aeternum[137], как говорили древние римляне.
Говоря о вкладе Вирхова в развитие медицины, нельзя не отметить еще один вклад, не всеобщего, а местного значения. Вирхов занимался не только медициной, но и политикой, в которую его привели забота о бедных людях[138] и обеспокоенность состоянием санитарного дела в немецких княжествах, а впоследствии — и во всей Германской империи. В том, чем является современная Германия, есть частица труда Роберта Вирхова, не только ученого, но и гуманиста.
Примерно в одно и то же время с созданием учения о клеточной патологии в истории медицины произошло еще одно революционное событие — в январе тысяча восемьсот сорок девятого года в Соединенных Штатах появилась первая дипломированная женщина-врач (настоящий врач, а не акушерка!). Звали счастливицу Элизабет Блэкуэлл, и была она англичанкой, которую родители в детстве увезли в Америку. Медицинское образование она получила в Женевском медицинском колледже Нью-Йорка, где была первой и единственной студенткой. Поступление в колледж оказалось для Элизабет серьезным испытанием. Декан отказывал, она настаивала. Поняв, что отделаться от столь настырной особы ему не удастся, декан предложил поставить вопрос о приеме на голосование — классический пример ухода от личной ответственности под видом приверженности демократическим ценностям. Голосовать предстояло студентам, как наиболее заинтересованным или не заинтересованным в том, чтобы рядом с ними обучалась женщина. Декан предупредил Элизабет, что одного голоса, поданного против нее, будет достаточно для отказа. Но студенты единогласно проголосовали «за». Впоследствии некоторые из них говорили Элизабет, что приняли всю эту историю с голосованием за розыгрыш. Но, так или иначе, Элизабет была принята в колледж, прошла полный курс обучения и получила врачебный диплом. Профессиональный путь доктора Блэкуэлл был непростым, она не раз подвергалась дискриминации по гендерному признаку, но невзгоды ее не сломили. В Нью-Йорке она открыла лазарет для лечения бедных женщин и детей, при котором впоследствии устроила медицинский колледж для обучения женщин. Несколько раз она бывала в Лондоне, а в 1875 году переехала сюда и стала преподавать гинекологию в новой Лондонской медицинской школе для женщин. О своей жизни Элизабет Блэкуэлл рассказала в автобиографической книге «Пионерская работа по открытию женщинам пути в медицину».
Одним из самых стойких противников теории Вирхова был русский ученый Иван Сеченов, который занимался физиологией, и в частности физиологией головного мозга. Труды Сеченова и его ученика, нобелевского лауреата Ивана Павлова, имели огромное значение для развития физиологии, как нормальной, так и патологической. Неприятие Сеченовым теории Вирхова на первый взгляд может показаться удивительным, ведь в науке невозможно быть «правильным на пятьдесят процентов» — или ты практик-рационалист, или догматик-схоласт. Можно ошибаться, но нельзя переступить через свои принципы.
«Клеточная патология, в основе которой лежит физиологическая самостоятельность клеточки, или по крайней мере гегемония ее над окружающей средой, как принцип ложна. Учение это есть не более как крайняя ступень развития анатомического направления в патологии», — написал Сеченов в тысяча восемьсот шестидесятом году, то есть через двенадцать лет после публикации «Клеточной патологии» и прилагавшихся к ней лекций. К тому времени правильность взглядов Вирхова не вызывала сомнений у большинства ученых, в том числе и у Карла Рокитанского…
Странно?
На самом деле ничего странного нет. Просто Вирхов и Рокитанский были анатомами и гистологами, изучавшими строение организма, а Сеченов был физиологом и изучал работу организма. Для гистолога конечной (или отправной, это зависит от того, с какой стороны посмотреть) точкой является клетка, а для физиолога — молекула, потому что все процессы, протекающие в организме, представляют собой химические реакции. И вдобавок, как шутят медики, все физиологи в какой-то степени являются сторонниками гуморальной теории, поскольку все эти химические реакции происходят в водной среде, в биологических жидкостях.
Второй причиной была нервная система, изучением работы которой Сеченов в основном и занимался. Собственно, все современное представление о функционировании нервной системы основано на работах Сеченова и Павлова. Воспринимая организм как единое целое, управляемое нервной системой, трудно «сузить» свое представление до отдельных клеток… Примерно такое же взаимное непонимание можно наблюдать между сторонниками хард-рока и классической музыки. По сути дела, музыка едина, но у каждого она своя. А еще любая разумная критика (разумная, а не огульная!) приносит пользу концепциям. Критика — это тот хирургический скальпель, который отделяет все ненужное и ошибочное. Человеку свойственно ошибаться, и гении не составляют исключения из этого правила. В теории Вирхова были ошибки, слабые места, которые впоследствии исправили другие ученые.