Научность микробной теории инфекционных заболеваний не просто подвергалась сомнению, она начисто отрицалась этими опытами.
«Возможно, что вся причина кроется в каких-то неизвестных науке субстанциях», — сказал бы на это доктор Ватсон.
«Смотрите в корень, Ватсон! — посоветовал бы Холмс. — Преступлений без преступника не бывает. Если у мадемуазель Палочки есть железное алиби, то надо искать другого виновника, а не выдумывать какие-то несуществующие «субстанции»!»
Первым делом Пастер подтвердил, что сибирскую язву вызывают бациллы сибирской язвы. Он размножал бациллы, выделенные из крови больных животных, в жидкой питательной среде. Одним здоровым животным вводились бациллы, а другим — жидкость, не содержащая бацилл (при отстаивании они оседали на дно). Бациллы вызывали заболевание, а «чистая» жидкость — нет.
Затем Пастер начал искать других виновников и нашел их. Оказалось, что гибель животных вызывали микроорганизмы, размножавшиеся в крови уже после гибели животных, когда начинался процесс гниения. Эти микроорганизмы, имевшие форму шариков, а не палочек, вызывали у здоровых животных не сибирскую язву, а сепсис — воспаление, возбудители которого распространяются по организму с током крови. Оппонентам Давейна (да и ему самому тоже) следовало обращать внимание на клинику заболевания, развивавшегося у здоровых животных после введения крови, не содержащей «палочек», а не сосредотачивать внимание на самом факте заболевания.
«Для того чтобы разбить врага, нужно сначала его обнаружить», — говорил фельдмаршал Монтгомери[148]. Это утверждение справедливо не только для военного дела. Любую болезнь можно успешно лечить лишь после того, как станет ясна ее причина. Открытие микроорганизмов положило начало эффективному лечению вызываемых ими болезней. Заодно человечество научилось привлекать своих маленьких соседей к полезным делам. Микробная теория инфекционных заболеваний, которую часто (и не совсем точно) называют «микробной теорией болезней», стерла с медицинской карты последнее белое пятно. По крайней мере теперь мы знаем всех врагов нашего организма в лицо.
В тысяча восемьсот восемьдесят пятом году химик Пастер занялся непосредственным лечением пациентов — он ввел вакцину против бешенства нескольким людям, укушенным собаками. Одной из получивших вакцину была одиннадцатилетняя Жюли-Антуанетта Пуон, лечение которой было начато с опозданием и потому оказалось неэффективным. Но те, кто получал вакцину вскоре после укуса, выжили. Случай Пастера был уникальным в истории медицины. Человек, не имевший медицинского образования, не просто занимался лечением, а смог победить болезни, ранее считавшиеся смертельными, — сибирскую язву и бешенство.
В заключение нужно сказать о родильной горячке, то есть о послеродовых инфекционных заболеваниях, которые в былые времена убивали каждую двадцатую роженицу, и это в лучшем случае. А в худшем — и каждую третью, все зависело от места и условий.
Парадоксальным выглядел тот факт, что со второй половины XVIII века смертность от родильной горячки в Европе и Соединенных Штатах резко возросла. Казалось бы — медицина развивается, устраиваются родильные дома, в которых женщины могут получить квалифицированную медицинскую помощь, значительно отличающуюся от той, которую они могли бы получить в домашних условиях, а случаев горячки становится больше и смертность от нее все растет и растет.
Ну а как же ей не расти, если в одном месте собирается много рожающих женщин, а врачи и акушерки работают в режиме нон-стоп, переходя от одной пациентки к другой и разнося попутно возбудителей родовой горячки? Да вдобавок еще и студенты толпами ходят…
Руки в те не такие уж и далекие времена врачи мыли не по потребности, а по необходимости, то есть тогда, когда считали это нужным. Врач мог перейти от секционного стола в перевязочную, оттуда пройти на прием, а затем начать осматривать роженицу и ни разу за все это время не вымыть рук. А зачем? В конце концов, если руки запачкались, их можно вытереть о фартук или халат… Не удивляйтесь, в доантисептическую эпоху подобное было в порядке вещей.
Британский акушер Чарлз Уайт, описавший родильную горячку среди прочих расстройств беременных и рожающих женщин, высказал предположение о ее заразности еще во второй половине XVIII века, но тогда на это никто из врачей не обратил внимания. Да и самого Уайта помнят в наше время не как основателя Манчестерской королевской больницы и не как одного из выдающихся акушеров своего времени, а как человека, который добрых полвека хранил у себя дома в часовом шкафу мумию…[149]
В середине XIX века венский акушер Игнац Земмельвейс снова высказал предположение о заразном происхождении родильной горячки. Дело было так. После окончания венского университета Земмельвейс поступил на работу в акушерскую клинику профессора Клейна. В процессе работы он заметил, что смертность при родах в клинике Клейна была в три-пять раз выше смертности в другой университетской акушерской клинике, которую возглавлял профессор Бартш.
Раздумывая над причиной такой разницы, Земмельвейс предположил, что причина кроется во врачах, а если точнее, то в разной организации работы врачей в двух клиниках. В клинике Клейна работали врачи, совмещавшие прием родов со вскрытиями трупов и ведением пациенток «воспалительного» отделения, а врачи клиники Бартша занимались исключительно приемом родов и ничем более. Ясно же, что горячку пациенткам приносят врачи.
Придя к такому выводу, Земмельвейс ввел в клинике Клейна обязательную обработку рук раствором хлорной извести для тех сотрудников, которые имели дело с беременными и рожающими женщинами. Это привело к быстрому снижению смертности в клинике Клейна до уровня смертности в клинике Бартша.
Земмельвейс поделился результатами своих наблюдений с коллегами, но вместо признания и благодарности получил кучу проблем.
Коллегам Земмельвейса сама мысль о том, что врач может стать причиной смерти пациента, казалась кощунственной или в лучшем случае глупой. Земмельвейса называли «дураком, который выдумывает разную чепуху вместо того, чтобы заниматься делом».
Давайте вспомним, что все это происходило в культурной Вене в середине просвещенного XIX века, а не в Древней Спарте… Уму непостижимо, но никто из врачей не удосужился вникнуть в то, что говорил Земмельвейс. Все только смеялись или негодовали.
Вдобавок попытка публикации нелицеприятных статистических данных вызвала гнев директора клиники профессора Клейна. В результате Земмельвейс лишился места и был вынужден переехать из Вены в свой родной Пешт (по национальности он был венгром). «Это заставило меня почувствовать себя таким несчастным, что даже жизнь потеряла для меня всякий смысл», — писал впоследствии Земмельвейс. До конца своей жизни он пытался убедить врачей и акушерок в том, что надо мыть руки перед тем, как заниматься пациентками. Земмельвейс издал за собственный счет труд «Этиология[150], сущность и профилактика родильной горячки», писал статьи, отправлял гневные письма видным европейским акушерам, но так и не смог добиться признания своей правоты. В конце концов у несчастного Земмельвейса развилось психическое расстройство. Умер он в возрасте сорока семи лет в клинике для душевнобольных. Это обстоятельство (пребывание в клинике) окончательно убедило врачебное сообщество в том, что концепция Земмельвейса — чепуха.
А ведь надо было сделать немногое — попробовать то, что предлагал Земмельвейс и сравнить статистику заболеваемости родильной горячкой до внедрения обязательной обработки рук и после нее. Однако же никто не стал этого делать.
В Соединенных Штатах был свой «Земмельвейс» — акушер Оливер Уэнделл Холмс, который в 1843 году, за несколько лет до Земмельвейса, опубликовал статью под названием «О заразительности послеродовой горячки», в которой писал о том же самом. Холмса не травили так, как Земмельвейса, но широкого распространения предложенные им профилактические меры не получили.
И вышло так не потому, что все без исключения врачи были недалекими и консервативными, а потому, что ни у Земмельвейса, ни у Холмса и тем более ни у Уайта не было главного и бесспорного доказательства правоты своих взглядов — присутствия возбудителей инфекционных заболеваний на руках врачей и акушерок.
Доказательство нашел Пастер. И ему тоже досталась своя порция неодобрения от врачей, правда, не такая большая, как Земмельвейсу. А следом за исследованиями Пастера разработал антисептику Джозеф Листер…
Точка в этой довольно печальной истории была поставлена только в начале ХХ века, когда Земмельвейсу в Будапеште на деньги, пожертвованные врачами разных стран, был установлен памятник с лаконичной и трогательной надписью: «Спасителю матерей».
РЕЗЮМЕ. МИКРОБНАЯ ТЕОРИЯ ИНФЕКЦИОННЫХ ЗАБОЛЕВАНИЙ СТЕРЛА С МЕДИЦИНСКОЙ КАРТЫ ПОСЛЕДНЕЕ БЕЛОЕ ПЯТНО.
Глава 21Видеть насквозь
До конца XIX века врачи могли заглянуть внутрь организма только прямым способом — разрезать и посмотреть. Других вариантов не было, за исключением эндоскопии, но эндоскопы позволяли заглянуть лишь в полости, которые сообщались с внешней средой. В обследовании пациентов глаза заменялись пальцами и ушами — пациентов выстукивали, выслушивали, пальпировали… Сохранились легенды о древних костоправах, которые могли на ощупь собрать из лежащих в мешке черепков кувшин, настолько чувствительными были их пальцы и настолько развитым было пространственное воображение.
Если создание мощных оптических приборов, позволяющих проникнуть в тайны микромира, занимало многие умы, то никто даже и не задумывался о создании аппарата, просвечивающего человеческое тело. Слишком уж невероятной казалась такая мысль… Впрочем, еще в восьмидесятые годы прошлого века никто и представить не мог, что телефон, калькулятор, фонарик, диктофон, радиоприемник, телевизор и компью