На толстой закрайке кое-где виднелись скорбные фигурки рыбаков-неудачников. Гиреев улыбнулся одними губами. Он никогда в жизни не видел, чтобы кто-то из них оживал. Судя по всему, они приходили с первым ледком и просыпались, когда лед ломался. Удивительные создания – рыбаки. Особенно зимние.
Влад заглянул вниз, за ограду, куда уходила потрескавшаяся бетонная стена. Из одной трещины даже выросло кривое деревце, упорно пытаясь выжить. «Как та Изергиль, однако», – подумал Гиреев и не нашел ничего умнее, чем плюнуть вниз. Пиво вообще-то было плохое. Символическое. Для галочки.
А вот времени было полно. До настоящего самоубийства аж более двух часов. Ну и сколько-то до имитации. В общем, как всегда – полная неясность. Как и всю жизнь до этого. Спрашиваем кукушек, глядим на ладонь, всматриваемся в дно кофейной чашки, и все равно никто ничего никогда не знает. Нет никакого такого специального будильника. Ну или как его назвать – могильника, что ли. Влад ухмыльнулся. Это у других нет. У него, как оказалось, есть.
И тут зазвенел сотовый. Гиреев вздохнул и достал телефон. Неизвестный номер. Бывает предчувствие, бывает подозрение, бывает вероятность. Все это не имело к Владу никакого отношения. Он точно знал, кто звонит, еще до того, как ответил. Он даже не стал ничего говорить, а просто поправил клипсу, сунул руки в карманы и стал смотреть на причудливо струящуюся воду. Рваная закрайка делала бег воды прихотливым. Неподвижные, еще не утонувшие рыбаки вмерзли в лед по осени. Пройдет немного времени, и их, как всегда, будут спасать с оторвавшихся льдин. Потом им поднимут веки и разотрут водкой. Ничего не меняется.
– Алло, – произнес безмолвно смеющийся голос, – Влад?
– Нет, твою мать, папа римский! – равнодушно ответил Гиреев.
– А чего молчишь?
– А чего говорить?
– Ну не знаю… «Слушаю», например.
– Лень. Надо – вот ты и говори…
– Хм… – почти удивленно помолчали на том конце, – я думал, ты меня спросишь про Колю. Впрочем, ладно, я сам расскажу. Сидит, играет, не голодает. Хочет к маме. Почему-то к ней. К тебе нет. Удивительно, правда?
– Пошел в жопу…
– Да ладно. Я все время думал, даже в детстве. Все хотят пап, а скучают сплошь по мамам. По папам никто не скучает, их просто хотят. Ну не знаю, как вещь, что ли. У тебя такого не было?
– Не помню.
– Я еще больше не помню. Ни папу, ни маму. Знаешь, они сначала как символ. Они не могут быть плохими, грязными, подлыми… Они как солнце. Вокруг такое свинство, несправедливость, жестокость, боль, но это все легко пережевывается, потому что где-то есть родители. Они придут, и станет не больно и не страшно. Где-то тебя любят, а значит, все вот это – временно. И страдание, и одиночество, и неприкаянность. Можно терпеть дни, недели, месяцы. Потом мозг не выдерживает и придумывает себе виртуальных родителей. Они, конечно, богатые, красивые и знаменитые. У них не может быть перхоти, кариеса, плохого запаха, грязных ногтей или глистов. От них исходит сияние, и ты живешь с памятью о них еще пару лет. Пока не приходит осознание, что это все не более чем сон. И вот наступает момент, когда они умирают внутри твоего мозга. Распадаются. Ты их сам расчленяешь. Как надоевшую игрушку… Дальше твой путь очень прост и понятен. Ты не был на Дальнем Востоке?
– Нет…
– Есть такая рыба – ротан. Пресноводный бычок. Он там водится. Чем больше растет, тем больше голова, а главное – пасть. Непропорционально. Самые крупные вообще практически состоят из одной головы. А все потому, что, чем больше пасть, тем больше вероятность, что твоя голова в другую не попадет. Им ведь все равно, кого есть. Абсолютный хищник. Не успел от родителя убежать – ты уже внутри него. Эволюция – самый главный закон природы, Влад. В общем, если в озере растительности немного, то попавший туда ротан сначала уничтожает всех рыб другого вида. А потом, поскольку жрать нечего, питается собой. Круговорот родительской любви. И ты знаешь, там все ротаны очень упитанные. Так появляются на картах озера с названиями типа «Большое Ротанье», «Малое Ротанье». Там нет ничего, кроме ротана.
– При чем тут рыбы?
– Да так, вспомнилось. Я тебя просто хочу разрушить. Вывести из равновесия. Разозлить. Чтобы ты на стены лез, кричал, ругался, выяснял, почему ты, а не кто-нибудь рядом.
– Зачем?
– Да у меня в жизни нет никаких переживаний. Ровно все. И, признаюсь, скучно.
А так… ты злишься, у меня хоть какое-то развлечение… Кстати, ты как собираешься от себя избавляться? Знаешь, эффектно разогнаться на автомобиле, да в опору. Или в стенку. Можно с моста спрыгнуть. Но, думаю, ты стреляться будешь. Это проще… Я угадал?
– Угадал. Какой у меня сейчас пульс, Камень?
– Не знаю. Я пульсомер дома оставил. Мне он зачем? Надо будет – проверю. А сейчас я и так знаю, что ты жив.
Солнце, лед, снег, ледяная вода, свежий ветер, дрожание пальцев, стук в ушах, мелкий песок в глазах, голые деревья, мокрый асфальт, светлячки в центре головы и жгучий шепот сквозь зубы:
– Сука!!! Я тебя мертвый найду, гондон, я тебя на куски порежу, я тебя живьем сожгу, тварь!!!
– Браво… Ну, я, пожалуй, перекушу… До связи, Влад…
26
Года три назад Лысый отказался платить. Взял, скотина, деньги раз, другой, сначала без проблем отдавал, потом проценты с трудом, потом и этот ручеек пересох. А благотворительность мне чужда, как и сам Лысый в принципе. Раз предупредил, два, потом пришел к нему лично в офис, где у него даже секретарши не было.
Сидит, сопит, мрачно так смотрит и говорит:
– Я не могу сейчас. Хочешь жди, хочешь не жди… Хочешь – воевать давай. Веришь, нет, уже все равно. Вот вы у меня все где! Неделю уже не сплю…
Смотрю – действительно на пределе. Глаза красные, галстук мятый, на рубашке пятно от кофе. Дышит тяжело. Что с ним делать? Крутанулся на кресле и говорю:
– Давай хором подумаем. Выход всегда есть. И потом – деньги я на тебе потерял, не правда ли? Хотел поднять, а потерял. Время идет, проценты растут… Квартира у тебя на что?
– Не моя квартира-то. Тещина…
– Ага, – усмехнулся я, – машины на воинскую часть оформлены, а дача на собачек. Я тебе не налоговая служба, Лысый. Все сроки прошли.
– Ну правда, тещина! – почти искренне сказал бизнесмен.
– Да правда, правда… Ладно. Давай так. Долг, конечно, вернуть придется, иначе ты меня сам не будешь уважать, а для бизнеса это неприемлемо. И проценты тоже. Вот штраф сниму и отсрочку дам. Хочешь? Поспишь хоть спокойно.
– Нет! – вдруг неожиданно сказал Лысый. – Я тебя знаю, ты ничего так просто не делаешь…
– Ну, правильно рассуждаешь. Я тут подумал… Надоело с проститутками общаться. Как куклы. Резиновая лавка какая-то, ей-богу. А жена у тебя молодая, гладенькая. Приведи ее ко мне…
Черт, реакция у меня, конечно, еще есть, но успел с трудом. И как он через стол прыгнул – непонятно. Практически без подготовки. Я его даже зауважал немного. Но когда ты мордой вперед прыгаешь – считай, что нет у тебя шансов. Я его сбил двумя ударами, а потом уже на полу обработал ногами. Не запыхался даже, но пить захотел. Подошел к тумбочке, налил себе воды из графина, стакан взял и сел с ним на стол. Лысый пытался встать, но я ему обе руки повредил основательно, и он тогда просто сел и заплакал. Зло так и неумело.
Я смотрел ему прямо в глаза и пил воду мелкими глотками. Он открыл рот, чтобы сказать что-то отчаянное, да я жестом его осадил:
– Это я тебе скажу, Лысый… На хрен ты мне сдался, а жена твоя тем более. Но как-то же вас, уродов, надо строить. Ведь беспределите же, слово нарушаете, сами себя подставляете. Я же соблюдаю правила… Почему ты их не соблюдаешь? А если не соблюдаешь – надо отвечать. А если сам отвечать не хочешь – пусть жена ответит. Разве это несправедливо? Если бы ты мужиком был, не допустил бы этого. И, кстати, нечего бросаться, если опыта нет. Мне твой импульс бычий по барабану, не таких видал…
Лысый отвел глаза и стал нянчить свои руки. Я обычно конечности калечу, тело – оно всегда успеется. Без рук, без ног много не навоюешь.
Я как-то вдруг тонко почувствовал, что надо уходить. Бизнесмен сейчас будет рвать себе на куски совесть и мучиться раздумьями. Мало того, он слишком примитивен и начнет искать эффектные выходы, а мыльные оперы мне очень не нравятся, так же как и благородный гнев. На миру и смерть красна, я слышал. Пусть побудет благородным мачо в одиночку – это правильнее. Герой-любовник, мать твою…
– Ты не спеши! – сказал я. – Я сейчас уйду, а ты подумай. А чтобы у тебя калькулятор не сломался, давай-ка ты мне вообще ничего отдавать не будешь. Я прикинул – товара у тебя на подходе много, сеть приличная, но хлопотная. Проколов много. Партнеры говно. Где ты таких набрал, интересно? Так вот, я тебе все прощу, если ты мне жену приведешь. Но с этого дня половина дела – моя. Думай!
И вышел… Оставил его на полу и вышел.
Жена его, Валентина, через пару дней позвонила. Я как раз мансарду себе только закончил. Я сначала там как комнату нормальную хотел отделать, а потом вдруг чердаки свои беспризорные вспомнил – и ностальгия взыграла. Сказал, чтобы чистым деревом обшили. В потолок кольца металлические присобачили да канаты натянули. Получилась то ли каюта, то ли студия какая. А в окна, конечно, ничего не видно, кроме неба, – мансардные же. Но светло. Светло и одиноко. Я там ковровое покрытие бросил, бежевое, одеяла и подушки. Из всей мебели только столик. Тысяча и одна ночь, только без этой дурацкой восточной мишуры. Я там несколько дней спал, пока не надоело. Лежу, радиотелефон на полу лежит, зазвонил. Дотянулся лениво, кнопку нажал.
– Петр Алексеевич, здравствуйте!
Я, конечно, не знал, что это она. Поэтому совершенно лениво и нейтрально поздоровался. А она тут же с места в карьер:
– Мне муж все объяснил, я согласна, но анальным сексом, сразу предупреждаю, я не занимаюсь.
Я чуть трубку не выронил, но в себя пришел быстро и тут же спрашиваю: