Куда это меня занесло? Окраины. Низкие кирпичные дома, редкие фонари. Кто-то за спиной… кто-то на темной стороне улицы… холодный пот выступает на лбу, ускоряется шаг, собственная моя тень перебегает торопливо сквозь пятно тусклого фонарного света… Кто-то за спиной… Страх. Страх.
А стоит ли ходить к психологу? Анализировать, кажется, нечего. Некого. Меня-то нет. Растерялась вся – в результате усушки и утруски.
Я жду. Страшно. Но жду свободы. Короткой, ослепительной. Высокой. Полной. Вот.
И снова снится: руками в крыльях тяжело, трудно взмахивать, я разгоняюсь, разбегаюсь изо всех сил, плотный воздух упирается, за мной погоня, вот-вот ухватят, но я отрываюсь, и становится легче, крылья отталкиваются теперь от воздуха, и я поднимаюсь, поднимаюсь… и вот лечу – по-русалочьи, как хвостом, бия ногами по воздуху… выше, выше. Погоня там, внизу, все меньше, мельче… я недосягаема.
Свист воздуха в ушах. Небо навстречу. Я в небе, все прозрачно вокруг. Глубоко в пропасти тюрьма, потемки, тупики, тюремщики. Свобода. Свобода?
Вокруг меня свет и воздух. Смотрю и дышу. Слышу только звук неба – его тихий звон. Зато не слышу рации… Земля, земля – желтая, острая. Зачем я бросаю себя прямо на нее? Я же хочу лететь – выше, дальше, к морю. Смешно – турки бегут с криками «леди, леди!» – не иначе меня ловят… Земля несется на меня… рвется небо с хрустом лопнувшей ткани. И гора влетает в меня молниеносно, так близко, самый крупный план – сухие колючие желтые комья каменистой земной поверхности. Чувство сломанного хребта, как сломанного крыла. Параплан огромным мертвым шелестящим комком ткани притих где-то ниже. Шарю руками-ногами – целы? Интересно, можно на что-то опереться? Вроде целы. Но больше лучше не шарить – предательские комки земли начинают шуршать, сыпаться вниз, кажется, норовят скатиться и утащить за собой. Турки – лица озабоченные, лопочут между собой, втаскивают меня из-под склона на ровное место: как там, интересно, мое крыло, – грузят быстренько в скорую. Заглядывают в глаза, вопросы задают по-английски: в себе, не в себе – проверяют. Со мной отправляется один – физиономия по-настоящему добрая, сочувствующая. «Извините, я переоденусь», – снимает куртку, поверх футболки надевает халат. Тоже мне, стриптизер.
Закрываю глаза. Я знаю свет неба. Я знаю звук ветра. Я знаю, что могу летать. Два месяца домашнего ареста – подумаешь. Я есть. У меня есть позвоночник. У меня есть свобода. Два месяца – это быстро.
Крокодилы, похоже, появлялись на шум шагов.
Местные кайманы – крошки по сравнению с семиметровыми чудищами-аллигаторами: всего-то метра два с половиной, может, три, – но все же жуткие, бугристые и темные, отвратительные и загадочные твари. Круглое болотистое озерцо было картинно обрамлено джунглями: лианы, густая зелень, над водой корявые ветви с гнездами гоацинов – живых археоптериксов с когтями на крыльях, ржавым оперением и голубыми головами с хохолком – и оснащено деревянным помостом со скамьей. Сюда приводили туристов, рассаживали по скамьям, как в театре. Гид спускался и подходил к кромке воды, с собой у него была рыба. Над бурой поверхностью воды появлялась такая же бурая макушка с глазами-шариками, потом – гребнистая спина. Крокодилов было особи три. Во время моего первого визита в составе официальной турделегации под предводительством гида на загривке одного из чудовищ сидела крошечная желтая птичка. Как в мультике.
К озеру шла тропинка через джунгли. Гид впереди, за ним гуськом «звездочка» туристов, в затылок друг другу.
Стойте, ребята, сейчас я покажу вам нору тарантула, вот сюда-сюда смотрите. А вот и он сам, видите? Перебирая мохнатыми угловатыми лапками, забивается поглубже в свою нору, достигающую полутора метров в глубину, подальше от ваших любопытных глаз. Тарантул, дети, охотится обычно по ночам, нам очень повезло, что мы смогли его увидеть. Укус его не так уж и опасен для человека, примерно, как укус осы. Если вас цапнет тарантул, самое верное средство – смазать ранку его собственной кровью, так как она содержит антидот. Как добыть кровь тарантула? Ну грохнуть его, очевидно. Как его догнать, чтобы грохнуть? Ну-у-у… Знаете, надо будет – сообразите.
А вот эти плоды, круглые, блестящие, каждый размером с кулак, гроздьями свисающие над нашими головами, называются кошачьи яйца. Официально – это бразильский орех, но кошачьи яйца точнее, потому что видите, как похоже. Посмотрите, узнаете? Это папайя, или, как мы говорим здесь, карика. Видите, плод треснул от спелости, развалился. И семена, которые вы, купив подобный плод в дорогом супермаркете, обычно выскребаете ложкой, чтобы выбросить, текут, свисают светящейся оранжевой спермой, чтобы упасть во влажную землю, оплодотворить ее и пробиться рядом еще одним стволом с листьями и плодами.
Внутри плода сидит птица и ест его. Что за птица? Увольте, их тут многие тысячи, и ни одна из них не воробей, ни одна не имеет скромной серенькой окраски. Желтое, голубое, крапчатое, красное, хохлатое.
Вот красное дерево. Какое именно из красных? Неужели это так важно? Спросите у гида, он скажет название на кечуа, испанском и английском, и вы тут же забудете его, если не запишете дотошно в заметки на своем телефончике – при условии, что он не сел от жары и влажности. Вы забудете, потому что эта информация для вас лишняя: вы не будете строить из этого дерева легкие и не подверженные гниению лодки или плоты. Так же, как не будете стирать и отбеливать белье при помощи мыльного дерева; лечиться корой хинного дерева и папайей, питаться ею же, или плодами хлебного дерева, или любыми из сотен местных съедобных плодов и орехов; охотиться, применяя яд эритрины, а на обед обрывать на тридцатиметровой высоте или собирать под кроной ее же великолепные пурпурные цветы или питательные плоды вы тоже не будете; как и собирать из ствола каучукового дерева каучук, украденный задолго до вас и давно вывозимый в промышленных масштабах; общаться с предками, познавать мир и выгонять глистов при помощи отвара из аяуаски; набивать подушки волокном дерева сейбы и, обращаясь к его стволу, говорить с духами, обитающими в нем… Ничего из этого и много еще чего вы делать не будете. Поэтому просто смотрите, а если вам приспичит узнать название любого из двадцати тысяч видов растений, обитающих здесь, в сельве, их свойства или легенды, с ними связанные, просто загуглите.
Возраст этого конкретно дерева, которое зовут капинури и которому повезло вырасти у нашей туристической тропки, предположительно лет триста. Вы можете сфотографироваться между его корнями – вы прекрасно поместитесь, в отличие от самого дерева, которое, конечно же, не влезет ни в один ваш объектив. На фото вы увидите себя, задравши или расставивши руки, между гладких розоватых лопастей с закругленными гранями, входящими в землю, становящимися там корнями. В небо, далеко за пределы вашей картинки, метров на сорок, уходит ствол, там на высоте есть листья, птицы и их гнезда, а также ветви с большой круглой почкой-наростом на окончании каждой, из-за чего ветка похожа на пенис, но вы этого не увидите – это слишком высоко.
Рядом шагают, тоже смыкаясь где-то над вашей головой, колючие надземные корни лиан. Все здешние колючки, кажется, относятся к семейству розоцветных – от этих, широко расставляющих свои ноги-корни, до божественной и ядовитой эритрины с ее алой кроной-клумбой.
Путь к озерцу с крокодилами показался мне простым и коротким. И я решила повторить его самостоятельно. Бодро маршируя, я отмечаю невольно, что солнце понемногу начинает садиться за высоченные верхушки. Неба отсюда не видно – только золотые проблески между высокими-высокими ветвями, как витражи в католическом катедрале. Здесь, внизу, сыро, прохладно и сумеречно. Тропинку застит иссиня-черная зелень, узлы лиан, поеденные насекомыми, огромные красные махровые и многотычиночные цветы, неизвестные мне или смутно знакомые по офисным горшкам, но с трудом узнаваемые; плоды, уже подгнивающие или закупоренные в зеленые коробочки, свисающие с веток. Где-то там, высоко в ветвях, вскрикивают птицы, а может, и не птицы. Мне уже кажется, что я пропустила поворот к озерку и ушла безвозвратно в джунгли – возможно, навсегда, – когда я слышу звук голосов и вижу просвет справа. А в просвете – озерцо и помост на нем с группой незнакомых туристов. Нащупав ответвление тропинки, я выбираюсь к ним, встречаемая хмурым взглядом чужого гида из местных: «Эти оголтелые белые бабы, кто только их воспитывает».
Многие гиды здесь, в джунглях, из тех сел, где не говорят по-испански – только кечуа. Испанский они учили в школе, многие не очень хорошо. Те, кто говорит еще и по-английски, в особом почете. Следуя впереди небольшого отряда по деревянным мосткам-тропинкам, проложенным через джунгли, такой пионервожатый вдруг останавливается – туристы-пионеры, как дощечки домино, наскакивают друг на друга, оттормаживая походный шаг, – и вперяет взгляд в бесконечную зелень.
– Вон там сейчас пробежала большая стая обезьян.
– Где?! Где?!!
– Вон – видите, ветки качаются.
И бестолковые белые люди умиленно вглядываются в зелень, пытаясь уловить движение ветвей, еще хранящих тепло обезьяньих задов. Во время одного подобного похода мы видели даже – ого! смотрите! – след ягуара в грязи у ручья.
В другой раз неподалеку от заброшенной водонапорной башни, бог весть как оказавшейся посреди целого моря, вернее океана, пальм – до горизонта и за него, – мы наконец встретились с семейством крупных, холеных, волосатых, медного – до красноты – цвета обезьян. Они висели на ветках высоченных деревьев, раскачивались на них и жрали листья. Они были великолепны, и на нас, группку обомлевших бледных двуногих, им было абсолютно наплевать.
У берега узкой болотистой тенистой речки нас ждет неширокая плоскодонка. Разгоряченному воображению она кажется забытым полусгнившим плавсредством одинокого охотника, сожранного обитателями водоема или джунглей, – на суше ли, в воде ли нашли свой покой его недоеденные ягуаром или крокодилом кости?.. Бесшумно рассекая зеленую воду, выбираясь из леса на открытое пространство и снова возвращаясь под тень джунглей, лодка скользит, управляемая ловкими шестами гида и его помощника, меж заросших берегов. На расстоянии вытянутой руки от меня как будто специально кем-то разложены золотистые на солнце клубки анаконд и пасти кайманов, замершие неподвижно в раскрытом состоянии в терпеливом ожидании того, чтобы добыча сама прыгнула в зубы. Затененная заводь устлана гигантскими круглыми листьями кувшинок и круглыми же спинами черепах – не сразу отличишь друг от друга.