Лукаш был Волчьим Лордом. Он убивал драконов. Он был частью легенды, которую будут помнить еще десятки поколений. И все же его глаза наполнились слезами.
– Нет, – сказал он. – Нет, Фрашко, ты не можешь…
– Я помню дорогу домой, – перебил его брат. – Я не хочу умереть, охотясь на апофиса, или до конца жизни выкуривать лернеков из водосточных труб. Я хочу снова увидеть горы.
– Ты еще их увидишь… – начал Лукаш.
– Когда? – резко спросил Францишек.
Лукаш открыл рот, но в голову ничего не приходило. У него не было ответа на этот вопрос. Он не собирался возвращаться в эти проклятые горы, и Францишек это знал.
Его брат устало улыбнулся.
– Видишь? – сказал он. – Твое место здесь.
– Не делай этого, – взмолился Лукаш. – Послушай меня хоть раз в жизни, Фрашко.
Францишек отвернулся.
– Ты будешь счастливее без меня, – сказал он. – Я не буду тебя донимать. Кроме того… – Его брат кивнул на ворота, где еще недавно толпились пьяные горожане. Улицы опустели, но Лукаш слышал, как открываются магазины и стучат колеса карет. – Они любят тебя, Лукаш. Они хотят видеть твои фотографии в газетах и приглашают тебя на балы. С тобой все будет в порядке.
– Ты мой брат, – сказал Лукаш.
«Мой последний брат».
Францишек не ответил, и если до этого Лукаш был расстроен, то теперь его охватила злость.
– Ты возвращаешься лишь потому, что так проще, – выпалил он. – Гораздо проще думать, что ты должен последовать за остальными и вернуться назад. Да, это трудно, Францишек. Трудно оставаться здесь. Трудно начинать новую жизнь.
Францишек покачал головой.
– Горы зовут меня…
– Не будь идиотом, – огрызнулся Лукаш. – Это всего лишь горы, они никого не зовут. И что ты будешь там делать? Умрешь в одиночестве в Зале Смокуви? Убьешь дракона?
На лице Францишека застыло нечитаемое выражение, и он соскользнул с саркофага. Лукаш спрыгнул вслед за братом и схватил его за руку.
– Ты же не всерьез, – сказал Лукаш. – Скажи мне, что ты не собираешься искать дракона.
Францишек резко обернулся.
– Думаешь, я не смогу?
– Ты никогда никого не убивал! – взорвался Лукаш.
На лицо Францишека упало несколько темных прядей, но это не придавало ему вид дикаря – скорее трагического поэта. Лукаш знал, что он перешел черту, но в тот момент это его не волновало. Голубые глаза Францишека холодно сверкнули за стеклами очков.
– Посмотрим.
И Францишек Смокуви ушел, исчезнув среди светлячков и рассеивающегося тумана.
42
– Я ужасно с ним обращался, – сказал Лукаш.
Рен сидела на кровати, подогнув одну грязную ногу под себя. Он говорил в никуда, не поворачиваясь к ней.
– Семнадцать лет Францишек пытался обо мне заботиться. А я вел себя просто ужасно. – Он положил руку на свое посеревшее лицо, черные волосы прилипли ко лбу, а острый подбородок был поднят вверх. В том месте, где бедро Рен касалось его ноги, разливалось приятное тепло. – Иногда мне кажется, что, если бы я был лучше – терпеливее, – может, он бы остался. Возможно, тогда бы он не чувствовал такой тоски по дому. И он не стал бы возвращаться.
На плече Лукаша алели следы от когтей мавки. Края ран свернулись, а на его груди и руках засохли пятна фиолетово-черной крови. Она была размазана до самой его шеи, до самой линии бороды. На другом плече Волчьего Лорда виднелся чернильный рисунок: перекрещенные рога, голова волка и три слова. Рен поборола желание провести по рисунку пальцем.
– Может, он был бы все еще жив, – сказал Лукаш.
Рен сглотнула.
– Это не твоя вина, – сказала она. – Он всегда хотел вернуться домой. Это было неизбежно. Ты хороший человек. Ты добрый, и смелый, и веселый…
Вдруг Рен осознала, что говорит, и почувствовала, как ее лицо заливает краска. Она осеклась, когда Лукаш убрал ладонь с лица и подложил руки под голову. Он смотрел на нее, его чуть искривленный рот был приоткрыт, зубы все еще были черными от крови.
Рен сосредоточилась на его колене, где черная ткань разошлась по шву, и очень тихо закончила:
– Ты один из лучших людей, которых я когда-либо знала.
Лукаш склонил голову набок. Этим движением он напомнил Рен большого пса, и она подумала, что никогда не любила его больше, чем сейчас.
– Рен, – серьезным голосом сказал он, – я чуть ли не единственный человек, которого ты знаешь.
В хижине было тихо, если не считать звона тарелок в умывальнике. Из кухни появилась пара рук, поставивших миску с горячей водой на край стола. Затем они беззвучно вернулись обратно, чтобы помочь другим рукам с посудой.
– Погоди, – сказала Рен, наблюдая за ними. – Разве они не помогут?
Лукаш проследил за ее взглядом.
– Не думаю, – сказал он, кивнув в сторону миски с водой. – Да ладно тебе. Я не могу сделать это сам.
– Ни за что, – поежилась Рен. – Я не могу.
– Конечно, можешь, это же совсем просто.
– Нет! – Рен пребывала в ужасе. – Будет… будет больно!
– Да. Мне. – Лукаш указал на свою грудь. – Не тебе.
– Я не… – Рен старательно пыталась придумать себе оправдание. – Я не знаю как! Попроси Бабу-ягу.
Он поднял свою здоровую руку.
– Я ни за что не подпущу эту старую каргу к своему мясу средней прожарки, – сказал Лукаш. – Один взгляд на меня, и ингредиенты ее «охотничьей похлебки» будут слишком буквально соответствовать названию.
Очевидно, его слова очень оскорбили бестелесные руки, потому что они начали показывать неприличные жесты.
– Можешь говорить тише? – прошипела Рен. – Из-за тебя нас обоих съедят. Ладно. Хорошо. Но сперва тебе придется объяснить мне, как это делать.
– Хорошо. Спасибо. – Он кивнул на ночной столик. – Будет проще, если ты будешь делать по одному стежку за раз и отрезать нить. Вот…
Лукаш взял пару ножниц.
– Не завязывай узелок, прежде чем прошьешь кожу на обеих сторонах раны. И не завязывай слишком туго, иначе шрамы будут просто ужасными.
– О да, красивые шрамы, конечно, – сухо сказала Рен, с легкостью продев уплотненную воском нить в игольное ушко.
– Женщины любят шрамы, – сказал Лукаш.
– Мы оба знаем, что ты предпочитаешь чудовищ.
– Это правда, – тихо согласился он.
В этот раз Рен не стала краснеть, но она все еще чувствовала смущение, опасно подступившее к горлу. Она сосредоточилась на том, чтобы взять себя в руки, и приступила к заданию: каждый порез начинался над плечом и тянулся к ключице, а самый последний задевал руку.
– Я попробую. – Она нервно закусила губу и постаралась устроиться удобнее, положив левую руку на грудь Лукаша. Он откинул голову, зажмурив глаза и сжав зубы. – Так, ладно, я сейчас это сделаю.
– Все будет в порядке… АУЧ! Нужно зашивать старые раны, а не оставлять новые!
С кухни раздались аплодисменты бестелесных рук.
– Вот поэтому я и не хотела этого делать! – огрызнулась Рен.
Но в следующий раз у нее получилось лучше. Лукаш больше не вскрикивал. Рен слегка подташнивало, пока она протягивала иголку через края раны, стягивала их вместе и завязывала аккуратный, маленький узелок. Следуя его объяснениям, она завязывала узелки в середине каждой раны, постоянно разделяя отрезки новыми стежками и стараясь делать их как можно более маленькими. В конце концов она приспособилась к этому повторяющемуся ритму «стежок-узелок». Три пореза и слишком много стежков, чтобы их можно было сосчитать. Казалось, что моток ниток не закончится никогда. Когда первая игла затупилась, ей пришлось взять вторую, а затем и третью. Рен зашивала раны, Лукаш прикрывал глаза рукой. Он отвернулся от нее, и его челюсть почти незаметно сжималась каждый раз, когда игла касалась кожи.
– Прости, – сказала Рен, надеясь, что он поймет: она просит прощения за все.
– Просто не останавливайся. – Его ответ прозвучал так, словно он говорил сквозь сжатые зубы.
Ей казалось, что это длилось целую вечность. Лукаш не издал ни звука, но Рен видела пот, стекавший по его шее. Она обмакнула полотенце в воду и осторожно вытерла недельную корку засохшей ядовитой крови. Когда Лукаш понял, что она закончила, он облегченно выдохнул и повернулся к ней, убрав руку от лица.
На мгновение их глаза встретились. Его кожа все еще сохраняла серый оттенок, глаза казались ввалившимися, а щеки впалыми, но теперь он был похож на прежнего Лукаша. Немного дикого. Еле сдерживающего улыбку. Упрямая, завивающаяся прядь, всегда выбивавшаяся из копны черных волос, медленно упала на его изогнутую бровь.
Рен, все еще державшая в руках иглу с ниткой, почувствовала резкую необходимость положить все приспособления для шитья обратно на стол. Наверное, причина была в том, что ее сердце вдруг забилось быстрее. Она чувствовала, как его нога касается ее бедра и что в хижине внезапно стало жарко. Рен не слышала, как на кухне суетятся бестелесные руки, и не видела ничего, кроме него.
Чтобы положить нитку с иглой, ей пришлось нагнуться над ним.
Он даже не попытался сдвинуться с места, и на секунду они оказались очень близко друг к другу. Так близко, что ее волосы коснулись его здорового плеча. Рен почувствовала его дыхание на своей щеке, и у нее замерло сердце.
Возле ее уха зазвучал тихий голос Лукаша.
– Рен, – сказал он. – За всю свою жизнь я любил только девять людей.
Рен почувствовала по движению, что он сел на кровати. Теперь они оказались еще ближе, и ей стало трудно дышать.
– Ты десятая, – добавил он.
– Я не человек, – прошептала она.
Лукаш засмеялся.
– Это правда, – сказал он. – Ты куда лучше нас.
Они встретились взглядами. Рен почувствовала, как ее глаза меняются и зрение становится резче. Лукаш даже не вздрогнул. Ему не было дела до того, что ее глаза становятся то кошачьими, то человеческими. Если бы не он, Рен, скорее всего, прожила бы остаток жизни в облике рыси. Сложно было представить, но ведь они могли никогда не встретиться. Она бы никогда не повстречала его, если бы им не нужно было убить дракона и отомстить за братьев…