Справа от хозяина дома мальчишка, беспрерывно ерзающий на стуле. Длинные белые скатерти касаются серого пола, но я готов поспорить, что Колюнечка нетерпеливо болтает ногами. Замыкая линию, свое место занимает Алиса. Она все еще недоверчиво косится на меня. Посматривает на браслет часиков, до сих пор борется с желанием пойти в казарму и проведать Эдуарда…
Сверкает хрусталь, блестят начищенные столовые приборы, изготовленные из лучшей в мире стали, льется в бокалы вино. Марина беззвучной птичкой порхает вокруг стола, разнося первые блюда – некие изысканные салаты порциями в столовую ложку.
Поденщики, обряженные в лакеев, подливают, подносят, подхватывают мусор.
Себастиана нет, и я понимаю, что одержал первую победу. Также понимаю, почему семья убрала его из подвала – в отсутствие Гитлера собаки в клетках натурально звереют. Рычат, скребут когтями прочные дверцы и глухо тявкают, клацая зубами.
Перевожу дыхание, рассматривая карликов. Видно их плохо – мешают сетка и полумрак, скрывающий раздевалку. Но я все равно замечаю напряженные скуластые лица, холодный блеск глаз, отсветы потолочных ламп на бронзе кирас.
Заглядываю в бумаги, судорожно перелистывая до краткого сценария. Но Константин меня опережает. Неспешно встает, Чумаков услужливо отодвигает тяжелый стул. Поднимает узкий бокал с вишнево-красным. Хозяин обращается ко всем сразу и ни к кому конкретно, едва ли не впервые на моей памяти произнося членораздельно и не склеивая губ:
– Войдем в Ночь Перевернутого Солнца!
И еще:
– Начнем еще один год под именем Кара-Ирлика!
И еще:
– Восславим нашего покровителя!
Затем Константин добавляет несколько певучих фраз на незнакомом языке. Шершавом языке, когтистом и голодном. Каждое слово – будто кто-то волочет по бетонному полу огромный ржавый плуг. Каждый выдох, словно где-то в мире отлетает, отмучившись, душа тяжелобольного. Каждый напев – как погребальная молитва, которую слышишь, очнувшись в заколоченном гробу…
Дом стонет, и это не метафора. Он гудит и постанывает, и где-то над нашими головами сейчас сходят с ума кованые флюгеры. Усадьба сотрясается, как при оргазме. Утихает.
Я не понимаю, о чем говорит владыка Особняка.
Но мне становится жутко настолько, что я едва не бросаю планшет, чтобы выхватить из-за пояса пистолет и спешно пустить себе в рот пулю. Остальные шокированы не меньше, но держатся – только Андрей побелел, превратившись в сжавшегося мелового человечка.
Карлики ведут себя по-разному: кто-то оцепенел, кто-то равнодушно смотрит в пол, кто-то бормочет и закрывает уши руками. Собаки беснуются, грозя развалить крепкие пластмассовые переноски.
Константин делает глоток, садится на место. Бокалами и стаканами ему салютует все остальное семейство. Алиса дает мне знак, многозначительно постучав ногтем по звонкому хрусталю. Пора начинать…
Вспоминаю все, что знал о спортивных мероприятиях, если таковое можно окрестить именно так. Вспоминаю ведущих на боксерских поединках, хоккейных комментаторов и распорядителей цирка, в который меня несколько раз водили в детстве.
И говорю самое глупое, что могло прийти на ум:
– Дамы и господа…
Жанна улыбается одними губами, одновременно забавляясь моей нелепостью и жалея. Петя широко скалится, удержав хохоток, а Колюнечка начинает хлопать в ладоши. Кажется, он тут один рад, что состязания доверено вести мне, а не Эдику.
– Начнем, с вашего позволения, – бормочу я, мысленно подвывая, – решительный душевный настрой на драку улетучивается, как пары эфира. – В честь хозяев этого дома… в честь праздника… – Смотрю на заготовки, распечатанные старшим лакеем. Но строки скачут и никак не хотят состыковываться в осмысленные предложения. – Пусть прольется кровь и сильнейшие победят в честь Черного Ирлика…
Константин на мое замешательство взирает равнодушно. Алиса – с плохо скрываемой неприязнью. Петр определенно забавляется, как и Жанна, а мальчишка продолжает хлопать. Шлепки разлетаются по гаражу, мешая сосредоточиться. Щеку заливает пот, и я принимаю решение перелистнуть страницу.
– Пусть в первом бою, как в том распорядились гадальные камни, – читаю, совершенно не вникая в смысл написанного и произнесенного, – сойдутся славные воины Красная Ладонь и Разрезатель… – Мой голос постепенно выравнивается, я начинаю снова владеть собой. Плечи Алисы облегченно обмякают. – Прошу на арену, воители! Пусть победит сильнейший!
Теперь я даже немного импровизирую.
Держусь чуть свободнее, хоть во рту и пересохло, словно на Марсе. Воодушевляюсь, пытаясь лихорадочно сообразить, что делать дальше. Надеюсь, что первое показательное выступление затянется хотя бы на пять минут и я окончательно приду в себя.
Насчет сути происходящего я все еще не догадался, но ответ близок…
Открыв калитку, в неровный круг ристалища выходят двое карликов.
На обоих глухие железные шлемы с гребнями из конского волоса, полуобнаженные торсы прикрывает легкая кожаная броня. Один – у него на наплечнике отпечаток багровой пятерни – вооружен небольшим щитом-баклером и мечом. Второй собирается драться двумя мечами, в которых при желании можно угадать римские гладиусы. В руках коротышек даже самое миниатюрное оружие смотрится весьма грозным и соответствует пропорциям…
– Пусть бой начнется, – командует Константин, и бойцы клинками приветствуют его сквозь мелкую сетку ограды. – Во славу покровителя…
Маленькие люди кланяются друг другу. Начинают кружить по арене, проигрывая сценарий, уже раз пятьсот откатанный на многочисленных корпоративах. Я все еще не врубаюсь, потому что мысли заняты иным.
Внимательно смотрю на хозяев.
Они успокоены, все вернулось в привычную колею – едят, лениво болтают, подставляют слугам опустевшие бокалы. Алиса улыбается. Кивает, поддерживая, и даже делает в мою сторону легкий салют вином. Я улыбаюсь в ответ, ощущая лицо резиновой маской. Дом должен понять, что не ошибся в моем выборе. Не зря сохранил мне жизнь и разум. Потому что Эдик немолод, и через несколько таких вот Перевернутых Новых годов ему обязательно потребуется замена…
Звенит металл.
Перевожу взгляд на карликов, носящих грозные театральные имена.
И только сейчас соображаю, что в стенах этого дома недопустимо никакое постановочное действо. В стенах Особняка, заживо пожирающего людей, лошадей, надежды и оранжевые грузовики. И карлики, привезенные на Ирлик-Кара-Байрам, дерутся по-настоящему…
Пораженный, отступаю в тень, но внимание всех без исключения присутствующих теперь приковано к схватке. Маленькие люди крутятся и вертятся, осыпая друг друга градом ударов, и на бетон уже брызнула первая кровь. Константин поднимает бокал, его сын вопит и аплодирует. Петр самодовольно лыбится. Женщины непроницаемы, но смотрят неотрывно.
Я зачарован. Не могу поверить. Не хочу наблюдать, но приходится.
Они действительно убивают друг друга на потеху хозяевам, словно древние гладиаторы. Вспарывают вены в честь Черного Ирлика, кем бы он ни был. Действительно наполняют вечер кровью.
Разрезатель проигрывает.
Спотыкается, отшатываясь и не успевая прикрыть левый бок, и его соперник тут же достает Разрезателя колющим в почку. Карлик падает, как подкошенный, клинки с лязгом летят по бетону, высекая искры. Он рушится на четвереньки, стоит буквально секунду и тяжело опускается на пол.
– Победил Красная Ладонь. – Мои губы шевелятся, изо рта вылетают слова, но я их совсем не контролирую. Распоряжаюсь, словно всю свою жизнь занимался гладиаторскими боями. – Пусть соратники унесут тело! Присыпьте кровь песком. Приветствуйте победителя схватки!
Семейство хлопает в ладоши – кто-то искренне, кто-то лениво и рассеянно.
Константин вскидывает бокал в честь выжившего. Марина спешит вокруг клетки, пополняя запасы питья, положенные низкорослым бойцам. Ладонь получает из ее рук огромный кубок разбавленного вина. Мои глаза впиваются в сценарий и турнирную сетку, где проставлена очередность поединков.
На лужу крови Разрезателя бросают несколько щепоток песка. Труп кета уносят, уложив за лавкой и начиная осторожно раздевать. Только сейчас я замечаю несколько плотных мешков из черного полиэтилена, заведомо приготовленных карликами…
Двое маленьких людей, получивших указания домоправителя еще до начала праздника, направляются к звериным клеткам. Выискивают нужную табличку с именем. Ни один, ни второй не обращают никакого внимания на рычание и вой, доносящиеся изнутри. Хватают переноску за ручки, тяжело волокут к арене. Плотно прижимают дверцу к дверце и выжидающе смотрят на меня, обязанного подать сигнал.
– Второй бой, – говорю я, выходя под яркие лучи софитов и невольно жмурясь. Читаю бумаги Эдика сквозь подступающие слезы, все чаще задумываясь о пистолете. – На арену вызывается воин Секира, решивший испытать удачу в поединке с одним из самых опасных питомцев – пятилетней сукой Нагайной!
Секира коренастый, широкоплечий. Без шлема, с короткой косичкой на затылке. Выскакивает на ринг легко, будто танцуя. На нем короткая односторонняя кираса, наручи и поножи из желтого металла. Он салютует сородичам, хозяевам, двум коротышкам возле клетки с собакой. Вооружен гладиатор короткой алебардой; на бедре, прихваченные ремешками, виднеются ножны кинжала. Раскручивая оружие над головой, кет начинает кружить по арене, заводясь перед схваткой и заводя остальных.
Константин кивает, его жест машинально повторяю и я.
Открыв задвижку, маленький человек выдергивает вверх съемную дверцу пластиковой будки. В следующую секунду на арену вываливается здоровенный черный ротвейлер. Морда перепачкана в липкой белой слюне, и ее потеки заставляют меня метнуть невольный взгляд на Марину. Зубы оскалены, лапы широко расставлены. Зверь приходит в себя, привыкает к яркому свету, рычит и осматривается.
Бойцовский пес.
Не просто из-за породы, а по накачке и воспитанию. Намеренно взвинченный перед перевозкой, готовый убивать все, что встанет на пути…