Переваливаюсь через края. Открываю одну клетку за другой. Псы, почуяв человеческий страх в нестерпимой близости, беснуются все сильнее. Я срываю один замок за другим. Выдергиваю заслонки. А затем упираюсь спиной в леденящую серость бетона. И рывком толкаю клетки вперед, словно делаю самое необычное в жизни упражнение по накачке бедерных мышц…
Мне только кажется, но на короткое мгновение в гараже образуется полнейшая тишина.
Не слышно ни звона посуды, ни разговоров, ни скрипа кожи или лязга металла.
Все взгляды прикованы к нескольким пластиковым ящикам, медленно скользящим по полу в направлении хозяйского стола…
А затем псы вылетают наружу. Обезумевшие, вкусившие крови или только алчущие ее.
И тогда начинается ад, о котором я мечтал!
Первой истерично вопит Марина, с грохотом роняя тяжелую утятницу и обливаясь соусом.
Валька Чумаков подпрыгивает, словно ему дали пинка, и замирает, глядя на западную металлическую дверь со сломанным ключом в замке.
Покер, оборачиваясь через плечо, стонет и машинальным жестом отправляет старенькие очки на лоб.
Пашок соображает чуть дольше других. Его рот лишь начинает отвисать в закономерном, но еще не рожденном вопросе: «Что за херня»?
Алиса становится угловатой. Ее словно нашпиговывает огромными спицами для вязания. В этот момент мне кажется, что сейчас она сбросит человеческую оболочку, приняв истинный монструозный облик. Вместо этого хозяйка хватает со стула Колюнечку, оттаскивая в сторону и заслоняя мальчика собой.
Петя кулем обмирает в моторизированном кресле, будто хочет потерять сознание. Но уже в следующий миг скалится хищной тварью. Отвратительной настолько, что я, даже будучи бойцовским псом, нападать бы не стал.
Жанна брезгливо морщится. Спокойно, будто ничего не происходит, ставит на стол винный бокал, но так, что у того отламывается толстая хрустальная ножка. Я замечаю, какие огромные у нее ногти… когти… нечто, выпирающее из кончиков пальцев… и совсем не завидую собаке, выбравшей ее целью.
Колюнечка сначала рукоплещет и радостно вопит. Затем его сгребает в охапку мать. Он вдруг осознает, что в этот раз иметь дело придется вовсе не с беззащитным пони. Кривится, готовый заплакать.
Константин рывком встает со стула. Два софита над его головой взрываются с резкими, неприятными хлопками.
– Тебе не уйти… – одними губами шепчет он.
Слышу это, даже несмотря на разделяющее нас пространство.
Полумрак, окруживший хозяина дома, густ и непроницаем, словно того осветили из антифонаря, генерирующего темноту. В ней горят алые глаза мужчины, и я успеваю заметить, как один из ротвейлеров со скулежом меняет направление атаки.
Кеты и другие коротышки делятся на две группы. Первая к происшествию не готова совершенно, впадает в панику и бегство. Они пытаются забраться на шкафы, спрятаться внутри арены, убежать от четвероногой смерти. Вторая – в нее входят Рыжий Гном и еще двое неизвестных мне бойцов – подхватывает оружие и готовится к драке.
Виталина Вороновна, подслеповато щурясь, смеется в переплетение теней, скрывающих меня. Словно видит. Словно знает. Словно понимает и одобряет…
Убедившись, что собаки не обернулись против своего освободителя, скольжу вдоль стены. Выхватываю пистолет, хотя и понимаю, что пользы от него наверняка не будет. Прячу обратно, но теперь за пряжку.
Уже перед юго-восточной дверью, взмывая на трехступенчатую лесенку, я нагибаюсь. За спиной крики, рычание, стоны и вопли о помощи, испускаемые кем-то из слуг. Нащупываю замаскированный конец ребристого шланга, пропущенного вдоль стены гаража. Выхватываю из кармана зажигалку, зубами тяну из полиуретановой змеи пробковую затычку. Бросаю шланг на ступени, позволяя горючему свободно вытекать.
Опускаюсь на колено и чиркаю кремниевым колесиком. Главное, чтобы внутри остался воздух, иначе…
Это куда сложнее, чем в фильмах, где для подрыва бензоколонки достаточно спички или искры, высеченной пулей. Это куда страшнее, потому что звуки битвы за моей спиной нарастают, приближаются. Чумаков и Покер пытаются выбить дверь с испорченным замком. Кресло Пети опрокинуто таранным ударом, толстяка терзает питбуль. Старухи не видно, как и Пашка. К двери ковыляет раненый кет. Большего заметить не успеваю…
Выдергиваю из тайника одну из «запальных тряпок», рассованных по многим щелям подвала. Поджигаю ее, занимающуюся охотно и весело.
– Денис!
Алиса стоит на столе среди битой посуды, нежно и заботливо прижимая к себе Колюнечку. Через весь огромный гараж, заполненный мечущимися силуэтами, она смотрит именно на меня.
– Не смей!
Я смею. Еще как смею…
Бросаю промасленный запал на конец шланга. Хлопком и вспышкой пламени мне обжигает руку, а жар я чувствую даже на бровях. Втянувшись в трубку, огонь устремляется к фиолетовым канистрам за раздевалкой карликовых воинов.
Одним прыжком бросаюсь в дверь, чуть не разбив себе голову.
Захлопываю створку, навалившись, чтобы не выпустить раненого гладиатора. Щелкаю задвижкой. Повторять операцию с ключом нет времени и места. Из пустого ведра, загруженного полупустыми бутылками бытовой химии, я вынимаю цепь и навесной замок. Из угла – неприметную железную трубу, припасенную заранее.
Вставляю трубу так, чтобы блокировать дверные ручки. Неловко, неумело и торопливо обматываю конструкцию цепью, пытаясь защелкнуть замок.
В этот момент внутри хлопает. Будто кто-то с пятого этажа сбросил на асфальт трехлитровую стеклянную банку, наполненную гайками. Кажется, ударную волну я чувствую даже через прогибающуюся и треснувшую дверь.
Отлетевшая труба лупит меня точно в лоб. Раскрашивает реальность сиропными волнами розового цвета. Сквозь щели в искореженной жестяной створке бьют пламя и дым, прямо в лицо. Бьют недолго, пока я заваливаюсь на спину, лишаясь чувств.
Особняк начинает скрипеть и стонать, будто готов или рассыпаться, или пуститься в пляс.
С праздником…
Место внутри тебя
Бреду, шатаясь и натыкаясь на углы.
Прижимаю ладонь к окровавленному лбу. Пытаюсь унять поток, но он все еще заливает лицо, слепляет веко, затекает в рот. Кислый, горький. Несущий откровение, не доступное ранее.
Все происходящее вокруг меня… все эти люди… все эти нелюди… Все это – я сам.
Вышагиваю заплетающимися ногами, стараясь не упасть. Второго шанса подняться дом мне точно не даст. Раскачивается и завывает со всех сторон. Имеет надо мной власть. Не имеет надо мной никакой силы.
Все это – я сам. Всю жизнь я убивал себя множеством доступных способов и средств. Этим же занимаюсь и сию минуту. Убиваю образ Константина – себя самого в другой жизни, более обеспеченной и всевластной. Или образ отца, нравоучений или мотивов которого я никогда до конца не понимал. Убиваю образ Алисы – образ матери, безжизненно-красивой, мерзлой, лепящей из меня некую ожидаемую сущность, успешную и увлеченную работой. Например, репетитора…
Отбивая плечи о дверные косяки, тащусь по коридорам первого этажа, вскрывая тайники в кладовках. Вынимая бутылки с легковоспламеняющимися жидкостями. Расплескивая, поджигая. За моей спиной, словно следы, начинают распускаться желто-красные цветы, розы огня, чарующие завихрения пламени.
Я убиваю образ Жанны. Символ ледяного циничного использования людей, собирательную фигуру всех женщин, встреченных мной с той первой ночи, когда я потерял девственность. Впрочем, нет, еще раньше – с самого детства. Убиваю образ Пети – себя актуального, себя в-эту-минуту, самодовольного, обеспеченного необходимым, неспособного самостоятельно ходить или перевернуться с боку на бок, неповоротливого, тяжелого и уродливого.
Напоследок я убиваю образ Колюнечки. Себя маленького, еще не представляющего тягостей взрослого существования; себя кроху, капризного и избалованного. Ненужного, по сути, никому из членов семьи. Кроме чужого дяди, проникшего в дом. Дяди, не сделавшего мне ничего, по сути, дурного. Но оставившего рубец, определивший всю дальнейшую судьбу.
Я убиваю себя.
Я убиваю их всех.
В некоторые бутылки предусмотрительно вставлены тряпичные запалы. Остается лишь чиркать зажигалкой, чудом не потерянной на пороге подвального гаража. И бросать под шторы, в углы, даже в люстры.
Западное крыло охвачено огнем, вытесняющим меня все дальше и дальше. Продолжаю свою монотонную работу. С той же исполнительностью, с которой выгребал прелые листья из водостоков, или натирал паркет, или прочищал канализацию. Отлично понимаю, что несколькими банками с бензином и четырьмя собаками дело не закончить. А потому продолжаю сеять огонь, стараясь не сгореть в нем раньше времени.
Нужно подняться наверх. На втором этаже тоже хранятся бутылки. С бензином, слитым из баков. С горючкой, слитой из генераторов. С взрывоопасными баллонами освежителя воздуха, скотчем смотанными в одну «панфиловскую» гранату.
Дом скрежещет и скрипит. Его корежит в наркоманской ломке начинающегося пожара, он зовет на помощь. Но подмога не спешит, и я точно знаю, что жители соседних коттеджей далеко не сразу заметят, что таинственные барские хоромы охвачены огнем. Таковой будет плата за невидимость и уединение…
Поднимаю бутылку с керосином. Подношу зажигалку к свисающей из горлышка тряпке. Но захрустеть кремнием не успеваю. Меня одергивает голос, властный и надорванный одновременно:
– Ты не посмеешь…
Алиса стоит в проеме за моей спиной. Модное лазурное платье от Maria Grachvogel или Armani обгорело и прикипело к бархатистой коже. Волосы опалены, на левой окровавленной ноге следы собачьих укусов. С предплечья свисает длинный клок кожи, будто кто-то пытался вырезать из нее гирлянду одинаковых снежинок или взявшихся за руки человечков. Один каблук надломлен, заставляя хозяйку хромать.
Отвечаю, убирая зажигалку в карман и вынимая пистолет:
– Я уже посмел, мерзкая тварь…
Она улыбается и делает шаг вперед. Точно знаю, что в следующую секунду чудовище, даже израненное, может оказаться позади меня. Потому без промедления целюсь в красивое, хоть и обожженное лицо, нажимая на спусковой крючок.