Homo sapiens).
Что ж, пусть ни на одной неандертальской стоянке игл нет, находчиво отвечают археологи, зато там есть костяные шилья и каменные проколки, которые вполне могли служить портняжным, скорняжным и сапожным инструментом.
Но когда швец, сидевший передо мной, стал вдруг жнец, а двое других, обежав оставленную на земле шкуру, преобразились и были теперь один – дуда, а второй – игрец, я принялся тереть глаза. Все и впрямь стало иным. Прежде всего я сидел, оказывается, не где-то на берегу реки, а в самой пещере. Горел костер. У всех – их было несколько – пришедших сюда людей нашлось занятие, не требовавшее теперь ни силы удара, ни непосильного терпения. Они не резали, не рубили, не шили. Они красили, рисовали. Казалось, я нахожусь в доисторической школе живописи какого-нибудь Неандертяки.
Самый неугомонный бегал вдоль стены, хорошо освещаемой огнем, и время от времени прикладывал к ней руку, а потом распылял краску. Стоило теперь отвести от стены ладонь, на ней оставался яркий отпечаток – ее красочный контур.
Когда-то искусство арифметики начиналось с того, что люди простирали ладонь и загибали пальцы. На кончиках перстов рождались знаки цифири. Раз, два, три… Та же ладонь стала, похоже, и первой моделью древних живописцев, их орудием и объектом воедино. По сути этот метод рисования мало чем отличался от гениального принципа, изобретенного Остапом Бендером: обводить человеческую тень значит рисовать чей-то портрет. Первый художник Европы, а он жил несколько десятков тысяч лет назад и был, вероятно, неандертальцем, имел дело даже не с тенью – с самим человеком, с частью его тела, которую старательно очерчивал красящим пигментом (очевидно, распылял вокруг нее краску через соломинку, предположили археологи), делая свое тело частью искусства. Так рождались первые граффити, первые неумелые рисунки, когда сама рука была кисточкой художника и в то же время главным его символом и иероглифом.
Другой хозяин пещеры сидел возле входа и мастерил какую-то маску.
Что там у него в руках? Кусок кремня диаметром около десяти сантиметров. Он поворачивает камень, и вот я вижу, что его легко можно уподобить человеческому портрету, ведь в нем имеется странной формы полость: эти две уходящие вглубь ямки напоминают глазные впадины, а полоска кремня, закрывающая часть полости, так удивительно похожа на длинный, прямой нос. Воображаемые глазницы вовсе не пусты: этот изобретательный коротышка, которого я буквально буравлю взглядом, вворачивает в отверстие косточку так, что, выступая в обеих «глазных впадинах», ее концы кажутся мне зрачками. А сама маска чем-то неуловимо напоминает знаменитую золотую «маску Агамемнона», которую отыскал Шлиман.
Но вот незнакомец отложил свою поделку в сторону, привстал, поводил головой, принюхиваясь… Обед! Мясо наконец готово.
Раньше считалось, что неандертальцы питались, главным образом, мясом. Однако, изучив зубы Homo neanderthalensis, найденные в Бельгии и Ираке, ученые обнаружили в зубном камне крохотные остатки растительных тканей. Судя по ним, неандертальцы питались, помимо мяса, семенами злаков и бобовых растений, а также финиками. С вегетарианской пищей все понятно, но как они добывали мясо?
Охота была одним из главных занятий неандертальцев – чем-то вроде боевой операции, которую требовалось тщательно подготовить. Отправляясь на охоту, они применяли самые изощренные стратегии, позволявшие с минимальными потерями разжиться крупной добычей.
Теперь кровавый улов был снят с очага, обустроенного не просто в пещере, а в домике, сооруженном внутри нее. В хижине, покрытой звериными шкурами, которые были настланы, как показалось, на каркас из веток и костей. Ветер, все сильнее шумевший за стенами пещеры и своим холодным дыханием докучливо донимавший меня, наверняка замирал перед этой постройкой. Мне так хотелось забраться в нее, прилечь у очага. Я мысленно оценил ее размеры. Она казалась такой же большой, как двухкомнатная квартира. Наверное, 30–35 квадратных метров. Островок тепла, на котором могли бы укрыться сразу десяток человек.
Сидевший впереди молодой крепыш, точно читая мои мысли и спеша меня обогнать, тут же поднялся с места, но все тот же «старшой» молча, одним движением руки, удержал его, а в ответ на недоуменный вопрос, читавшийся в глазах нетерпеливого молодчика и моих, поднял с земли какую-то статуэтку и показал ее, выразительно потрясая ею. Все – а поглядывали в сторону хижины и даже подвигались туда именно что все – немедля покорились и продолжили сидеть на прежних местах. Статуэтка – небольшая фигурка, уместившаяся в одной ладони здоровяка, – тоже пала на свое место, и я, не разглядевший ее в полутьме, среди пляшущих на стенах теней, осторожно протянул к ней руку, украдкой взял.
Что еще это могла быть, как не «Венера»? По допотопным пещерам раскидано много «Венер палеолита»: статуэток, которые изображают мясистых, дебелых великанш с огромными бедрами. Эта была, правда, совсем не похожа на них. Статуэтка не статуэтка, женская фигурка не женская фигурка, рукотворный объект не рукотворный объект. Никаких признаков, разделяющих мужчину и женщину, здесь не просматривалось, а вместо головы был бесформенный кусок камня. Если эту фигурку высотой всего 6 сантиметров и создал человек, то, в отличие от художников верхнего палеолита, он не заботился о том, чтобы наделить ее чертами женщины. Это – абстрактное тело, одновременно и мужское, и женское.
И все же что-то – наверное, непонятные женские голоса, все время доносившиеся из хижины, – подсказывало мне, что мои невольные спутники принимали эту фигурку за женщину. Они заботились о ней, покрыли ее красной охрой. Сейчас, мелькнув в руке вожака, она напомнила мужчинам, что сегодня путь в хижину почему-то им прегражден.
Тем временем мои «лешаки», заведшие меня в эту несусветную даль и лишенные возможности забраться в домик к женщинам, нашли себе другое занятие. Рядом со мной, всего в двух метрах от пола пещеры, нависал скальный козырек. Возле него лежал крупный камень, судя по еще заметному следу, придвинутый туда недавно. Все тот же беспокойный крепыш подошел к камню, выбрал одно из лежавших поблизости орудий – там в беспорядке были разбросаны кремневые и костяные скребла и наконечники копий – и, поднявшись на валун, как на постамент, принялся что-то вырезать в податливом известняке. Я, не желая спать на каменном, остывшем полу, пусть по нему и расползлись приманчиво звериные шкуры, тихо подошел к непоседе, как вдруг из хижины донесся громкий женский плач. И тут же – другие вопли, стенания.
Я вздрогнул, поднял голову, как просыпаются люди во время кошмарного сна. Происходившее теперь я видел отрывочно. Всюду мелькали понуро двигавшиеся одни фигуры и занятые какими-то хлопотами, энергично сновавшие другие люди.
Бледное, деревенеющее тельце мальчика. Его кладут в плоскую яму, ногами к выходу из пещеры – из этого бренного дома. По определенному плану, в виде круга, расставляют рога горного козла. Все это время рядом с могилой горит костер. Кто-то бросает в погребение кости животных, кто-то подвигает туда какое-то обиходное орудие. Дым, стоны, назойливый запах принесенных сюда цветов.
Я бегу куда подальше, натыкаюсь на известняковые плиты, огораживающие какой-то участок. Я поднимаю плиту, которая служит крышкой. На меня грозно глядит череп. Длинные клыки замерли, ждут. «Владыка Медведь»! Святая святых здешней пещеры.
Стоны у меня за спиной. Страшные кости перед глазами, Все в этом уютном мирке неандертальцев постепенно насыщается смертью. Кажется, все их поселение обречено.
Я пошатываюсь, вываливаюсь из пещеры, перекатываюсь и просыпаюсь окончательно, ударившись и тут же уколовшись о ель, близ которой я и соорудил себе предательскую перинку, на пару часов задержавшую меня здесь.
…По мере того как я все быстрее выбирался из леса, из этой чащи, неандертальцы, завладевшие моим подсознанием на те же два часа, все быстрее терялись в прошлом. Исчезали, повторяя свою судьбу. Весь мой сон они пытались переспорить, перекричать ее, донести до меня, их дальнего, многоюродного потомка, кто же они все-таки были. А ведь они и впрямь разительно изменились на наших глазах – и в наших глазах.
За последнюю четверть века неандертальцы, эти «грубые, бессловесные громилы», «форменные идиоты» из учебников биологии столетней давности заметно поправили свою репутацию. В их душах темных, как мрак европейской ночи, внезапно пробилось чувство прекрасного. Они принялись мастерить украшения, рисовать на стенах пещер и вытачивать из камня занятные статуэтки. В их звериных, как будто, мозгах забрезжило чувство божественного. Они – это, наверное, так? – поклонялись «Владыке Медведю» и торжественно погребали своих соплеменников. В месиве их мозга стали стремительно появляться извилины. Они до тонкости продумывали правила охоты на крупных быков и мамонтов, мастерили убийственное оружие и старательно вываривали смолу из березовой коры.
Однако – согласно новейшим датировкам – около 39 тысяч лет назад они сходят с исторической сцены. Неандертальцы вымирают. Больше 200 тысяч лет они населяли Европу и обширную часть Азии – и внезапно исчезли. В сценариях их гибели нет недостатка. Вот лишь некоторые из них (подробнее мы обсудим их в главе 13. – А.В.).
Двум биологически схожим видам не ужиться в одной нише. Неандертальцы, как и люди современного анатомического типа, стремились поселиться в холмистой местности, изобилующей речными долинами, например, в Арденнах (горной системе на границе современных Бельгии и Франции) и Перигоре (на юго-западе Франции). Обе популяции охотились на одних и тех же крупных животных (прежде всего лошадей), конкурируя друг с другом. Почему же неандертальцы проиграли конкурентную борьбу? Их орудия были примитивнее, то же касается их охотничьих приемов. Если современный человек метал копье в добычу, находясь на безопасном расстоянии от нее, то неандерталец, как полагают, орудовал копьем только как пикой. Ему нужно было подойти к добыче и нанести удар, а это было опасно. Судя по найденным скелетам, неандертальцы поразительно часто ломали себе кости.