– А ваша жена никогда не работала?
– Как же! Она прежде вышивала для свадебных платьев.
– О, это трудно, – с энтузиазмом откликнулась я.
– У нее здорово получалось, но сейчас платья для невест изготавливают конвейерным способом, а вышивка стоит дорого, и никто ее больше не заказывает. Теперь ей вроде пообещали работу у одного обувщика из Позитано: будет делать головки.
– Дело хорошее, – согласилась я, героически сражаясь за уважительное отношение к жене и страстно желая, чтобы она получила эту работу. – Ей, наверно, будут прилично платить.
– Ну… если только там объем работы большой. За гроши я ей не позволю соглашаться на эту работу. Иначе она перестанет меня уважать. А ведь мне еще и помогать ей придется. Вот приду домой, найду там головку – в окно выкину…
Я не возражаю. Эта битва проиграна.
Неаполитанские мужчины, подвозя женщину, сначала всегда пытаются угодить ей, а потом начинают плохо говорить о женах, ожидая сочувствия, немыслимого в такой ситуации.
Время от времени, видя, что разговор не клеится, они начинают плохо отзываться о женщинах за рулем.
Пауза. Потом таксист продолжает:
– Но может быть, я стану ее работодателем: открою свое дело, возьму ее к себе и буду на этом зарабатывать. Зря я не заставил ее получить права: она бы ездила на работу, а я бы сидел дома…
Во всем виноваты китайцы.
А еще на холмах, где полагается дуть ветру, в Неаполе зачастую властвует огонь. Я говорю о том, что исторгают из себя вулканы, о воздухе, полном тревоги: здесь находят себе выход внутренние процессы в организме города, осуществляется гуморальная регуляция.
“Психовать”, “поджилки трясутся”, “все внутри переворачивается”, “все внутри закипает”, “в печени засесть” – подобные выражения в неаполитанском языке связаны с состоянием ярости.
Действительно, печень от ярости увеличивается, ярость ослепляет, а еще и сам орган, и соответствующая эмоция в китайской традиции принадлежат к стихии огня. Заболевания глаз связаны с заболеваниями печени, поэтому, охваченные яростью, мы перестаем видеть.
Чтобы заглушить голос печени, в Неаполе пьют кофе, однако от него только хуже. Как известно, кофе способствует возбудимости. И охваченный яростью город, чтобы успокоить нервы, выходит на холм подышать свежим воздухом.
– Ну что за день, там дерутся…
Нет никаких празднеств в Антиньяно, на рынке за площадью Артисти, в Вомеро. Кризис – хотя в проходах между лотками и прилавками по-прежнему толпится огромное количество народу и давка точно такая же, как в мои школьные годы, когда поход на рынок означал, что мы прогуливаем уроки и домой вернемся с кучей свитеров и сережек в портфеле.
Но, как сказал один из продавцов, “то были восьмидесятые годы… в то время люди строили себе дома, не то что сейчас…”.
До Рождества осталось меньше трех недель, каждый сантиметр пространства занят торговцами.
Как у них идут дела в нынешнем году?
– Отвратно, – отвечает один, остальные корчат гримасы, машут руками в знак согласия и поддакивают:
– Да, совершенно отвратительно…
Бруно Галуччо, поэт и физик, живет напротив Антиньяно, куда его родители переехали в середине пятидесятых. Тогда, вспоминает он, они с гордостью говорили: мол, жилье выбрали в спокойном, тихом районе… В ту пору рынок располагался по соседству с треугольным лугом, по центру которого росло одинокое дерево. Рынок, говорит он, это разросшаяся семья, сцена, где сменяют друг друга представители актерских династий, они наследуют друг другу, иные уходят со сцены в силу возраста или в связи со сменой деятельности, это мир возгласов, обращенных к покупателям, громких шуток… И я помню, какой пугающей казалась тишина, воцарившаяся в этом оживленном месте после масштабного землетрясения 1980 года.
В старом Антиньяно спокойная атмосфера старых магазинчиков наполнена духом Рождества: яркие краски цитрусовых, украшения, моцарелла и качкавал в витринах, лампочки в виде звезд на кафельных плитках за тушками лавраков – все вместе напоминает праздничный вертеп. У меня за спиной проезжает оклеенная старыми газетами ярмарочная повозка с фото Одри Хэпберн и Мэрилин Монро, с красным рогом и осликом [25] , оттуда раздается громкая музыка.
Бруно подарил мне свое стихотворение, на которое вдохновил его этот рыночек:
И тогда преступи через край, что спускается в день,
Где лозы виноградной кудрявая сень,
Листьев шум на прилавках
И шорох груженых корзин.
Улица Сан-Грегорио-Армено, дорога пастухов, известна во всем мире. Не только пастухи древности, но и современные персонажи властью телевидения превращены в религиозные фигурки из терракоты.
Здесь плачут мадонны, здесь крестьянки остужают при помощи вееров жареные каштаны, по-акульи улыбается Берлускони, поднимается на ветру юбка Мэрилин, мыши грызут сыр, высятся пробковые горы, а деревья крепятся при помощи проволоки.
Санта-Патриция, площадь Нило, Сан-Лоренцо-Маджоре и Сан-Гаэтано – это церкви, монастыри и статуи, идиллические картины с развалинами и колоннами, позаимствованные из неаполитанского вертепа.
На Рождество на улице Сан-Грегорио горит множество электрических огней: фонарики на елках, подсветка в часах с боем, огоньки, торчащие на картонных декорациях и те, что прячутся в искусственных фонтанах, в которые встроены моторчики – чтобы вода текла по-настоящему.
В старинных гончарных мастерских полно туристов, которые, сами того не ведая, проходят мимо одной из самых красивых церквей в Европе – церкви Джероламини. Жаль, что она всегда закрыта. Там хранится удивительная древняя библиотека – впервые я увидела ее в журнале, получить доступ туда весьма трудно. С улицы Дуомо открывается вход в картинную галерею Джероламини, где находится множество портретов XVII века, которые, быть может, опечаленные своей извечной одинокой долей, в полумраке разглядывают посетителей.
В Неаполе множество закрытых церквей: Сант-Агостино-алла-Дзекка, постепенно приходящая в запустение, от старинного великолепия которой остались лишь узорчатые лестницы, заваленные мусором; церковь Дела-Сапиенца на улице Костантинополи, окруженная бетонной стеной, и бесчисленное количество других. И лишь отчасти утешают фрески на потолках Сан-Пьетро-а-Маджелла.
При этом даже для короткой экскурсии по открытым церквям Неаполя – этой дороге огня, отмеченной огоньками свеч и лампадок молящихся, – потребуется целая неделя.
В XVII веке, когда Неаполь наряду с эквадорским Кито был самым густонаселенным городом мира, храмов здесь было больше, чем в Риме.
Проходя по улице пастухов, необходимо хотя бы одним глазом увидеть напыщенное, кустарное, картонное, с вертепной позолотой барокко Санта-Патриции, построенной поверх древних византийских монастырей, и заглянуть во внутренний дворик – в отличие от самого здания, аскетичный и рациональный, состоящий из множества арок, из света, фонтанов и апельсиновых деревьев. А еще нужно заглянуть в Сан-Лоренцо, церковь Боккаччо и Фьямметты, готическую и французскую, нежную, как дама с единорогом, с высокими арками, изящными нишами и подземельями, где прячется Неаполь древнеримский.
На главном алтаре Сан-Лоренцо находится барельеф Тино ди Камаино с изображением фасада церкви Сан-Гаэтано, расположенной как раз напротив, – там торжество ярких красок, алые и изумрудные мантии Солимены, мрамор с инкрустациями, – как в эпоху раннего Возрождения, и до сих пор стоят перед нею колонны античного храма Диоскуров.
Это дорога уникальных видов, место, где древнеримские цирки переделаны в особняки – современная улица Антикалья как раз и представляет собой бывший circum [26] со львами и гладиаторами. Трибуны амфитеатров вписались здесь в фасады домов, здесь увидишь марионеток, изображающих самые разные типажи, ангелов в развевающихся одеждах, летящих под потолками подвальных этажей, расположенных на уровне тротуара, кукол из воска и дерева, приютившихся в больнице Бамболе. Одним словом, Сан-Грегорио – это гофманское сердце Неаполя.
Здесь живут автоматы, столь любимые немецким романтизмом, поющие девочки без души, женщины у окна, приводимые в движение веревками, нитями и специальными механизмами.
Здесь можно влюбиться во множество Коппелий [27] : одна торгует савойской капустой, другая делает пиццу, третья охраняет покой спящего Младенца Иисуса.
Его видно почти из любой точки города. Подняться туда легко: нужно идти меж вызывающего вида домов и вилл, роскошных клубов и ресторанов, приморских сосен, выросших на затвердевших потоках лавы. Добраться до Везувия – задача вполне осуществимая, если речь идет о маршруте. В результате спекуляций недвижимостью и попустительства властей вулкан практически поглотили всевозможные постройки, он символ неаполитанской несознательности.
Или, лучше сказать, свидетельство того, что скрываемая от посторонних сознательность неаполитанцев спит. Мы надеемся на то, что он не жахнет, мы дразним его, заговаривая дремлющую разрушительную силу. А тем временем строительство продолжается…
Виллы с пальмами, вьюнами и гибискусом, бассейны, пиццерии, аквапарки. Везувий – огненное жерло Неаполя, средоточие всех городских огней, включая пламя газовых конфорок и фейерверки. На гуашах, иллюстрирующих “Большое путешествие” [28] , он изображен во множестве вариантов: извержение на рассвете, извержение на закате, извержение в полнолуние, люди, спасающиеся от извержения, лодки на море во время извержения, извержение со стороны, извержение с дымом, извержение с потоками лавы, извержение с летящими кусками лавы. Губительное извержение, волшебное извержение, неминуемое извержение, спокойное извержение, извержение для ученых, извержение для иностранных туристов, извержение с Мадоннами и святыми, которые, воздев руки к небу, восклицают: “Остановись!” Извержение, пожирающее дома, извержение великолепное, с праздничными искрами и ярко-голубым небом на заднем плане (в наши дни подступы к кратеру заполнены наглым бетоном).