— Так вот когда ты столкнулся к Гольдманом… Он узнал тебя, ты вошел в кафе…
— Да, я так испугался, что почти убежал… Мне казалось, что я изменился, ведь время шло, я стал почти седым, да и шляпа, надвинутая на глаза, как-то спасет меня от узнавания. И надо же было твоему Гольдману появиться в том самом лондонском кафе, где я обычно пью кофе!
— А как ты оказался в Италии?
— Понимаешь, сначала, первые годы, я требовал, чтобы мне присылали видеоотчет о том, как ты живешь, что ты жива и здорова. А потом этих отчетов становилось все меньше и меньше, между тем как сеансы с моим участием переместились в Европу, и я знал, что мои похитители собираются отправиться со мной в Америку. И тогда я рискнул, сказал, что все, больше не могу, силы мои иссякли… Что во мне что-то сломалось. Что мне нужен отдых, что я чувствую в себе потребность рисовать. И что хочу жить в Неаполе. Я на самом деле тогда устал и чувствовал себя бессильным.
— И они пошли тебе навстречу?
— Да, они поверили мне, что мой дар ко мне вернется, просто мне нужно отдохнуть. Я поселился в доме, который оборудовал под мастерскую, и рисовал какие-то дурацкие пейзажи просто так, для отвода глаз… Соседи называли меня Дино. Я быстро выучил язык и жил надеждой, что рано или поздно Алик поможет мне вернуться домой.
— Он все знал?
— Да, связь с ним была уже моим условием, без которого я не стал бы работать. Алик был частью моей жизни, он присматривал за тобой, продолжал заниматься нашим общим делом и искал людей, которые заинтересовались бы мной так же, как те господа, что меня похитили.
— А те деньги, что он подкидывал мне в почтовый ящик?
— Это дивиденды от продажи «Alfa-sanguinis-1», самого нашего первого препарата, формулу которого мы продали одной немецкой фармацевтической компании.
— Значит, ты все это время присматривал за мной? Меня снимали на видео?
— Я должен был видеть тебя, это придавало мне сил.
— А разве Алик не мог вот просто взять и рассказать мне всю правду? Успокоить меня?
— Мы много раз думали об этом. Но за тобой следили, понимаешь? И вряд ли ты набралась терпения на долгие годы, чтобы не начать действовать. Ты бы принялась меня искать, мучить Алика расспросами, где я нахожусь, и все такое… Понимаешь, тот образ жизни, что я вел в Лондоне, уникален, он не вписывается в общепринятые правила и законы. Ведь помимо этих закрытых сеансов как бы развлекательного плана мне приказывали делать и другие вещи, связанные с добыванием каких-то документов, проникновением в чужие жилища… Из меня, по сути, сделали преступника, понимаешь? И многие мои действия были записаны на камеру. Вот почему еще я не мог позволить себе впустить тебя в мою жизнь. Все очень сложно, Зоя.
— А ты не хочешь спросить меня, как я оказалась в Неаполе?
— Так ты же рассказывала мне там, забыла?
— Нет, не забыла, просто я уже не знаю, где был ты, а где художник Дино, я запуталась совсем… Вроде и сейчас — это ты, а вдруг — нет? Подними рубашку…
Я заставила Алекса лечь на спину и принялась внимательно изучать его живот, искала шрамы от лапароскопии. Хотя бы один, тот глубокий, над пупком, о котором упоминала Лара.
— Ты не найдешь. Мы проводили тысячу разных тестов, когда занимались «Регенературом», одной из подопытных мышек был я со своими шрамами. Как видишь, от них не осталось, повторяю, ни следа.
— Шрамы, лапароскопия, Лара… Это ты устроил меня на работу в клинику Гольдмана?
— Я.
— Откуда ты знал обо мне?
Алекс встал и подошел к окну. Солнце дробилось между соснами, его сияние делало небо белым, чистым, бездонным.
— Много лет тому назад я совершенно случайно увидел по Интернету одно видео…
Я закрыла лицо руками. Ну вот и все. Все. Конец. Никому нельзя верить. Никому.
— Ты чего?
Я внимательно посмотрела на Алекса, не так, как прежде, а совершенно другими глазами, мысленно убрав седые волосы и сделав его молодым блондином с белозубой улыбкой.
— Я вспомнила тебя… Это ты приходил к нам тогда, мы с бабушкой жили еще на даче, она была жива… Вы с ней о чем-то говорили, а потом она прогнала тебя, сказала, что если ты еще раз придешь, то она вызовет милицию… Это был ты? На тебе еще была такая оранжевая футболка с черной тыквой на животе…
— Да, это был я.
— Получается, что это видео превратило мою жизнь в ад…
— Но почему?
— Ты следил за мной?
— Да.
— Значит, я была интересна тебе, только как та маленькая девочка в розовой курточке, которую ты видел в лесу?
— Поначалу да. Но и ты тоже пойми меня. Я вдруг увидел человека с такими же способностями, как и я сам! Всегда хотел тебя спросить, а кто вас там с мамой снял в лесу?
— Один орнитолог, — проговорила я с нескрываемым отвращением. — Он пришел со своей видеокамерой в лес снимать птиц. И вдруг застал такую картину… Маленькая девочка… летает между деревьями…
— Да, на людей это действует завораживающе… Я сколько раз видел на моих сеансах, как люди падали в обморок, когда я пролетал над их головами…
— Почему ты выбрал такой странный способ знакомства? К чему была эта операция…
— Я хотел, чтобы наша встреча выглядела случайной. Не предполагал, что мы станем парой, просто хотел познакомиться с тобой поближе. Но потом… Потом я влюбился, и мы поженились…
— А что за шпионские игры были в Неаполе?
— Твое появление было расценено как моя дерзкая попытка вернуться в Москву. Мне не поверили, что ты появилась там случайно. Ты находилась там в смертельной опасности, тебя собирались убить. И тогда я сказал, что согласен продолжать работать на них при условии, если они обеспечат тебе безопасность, что дадут возможность тебе вернуться домой. Они поняли, что я встревожен, напуган, что в любой момент могу потерять свой дар… Я на самом деле был потрясен и твоим внезапным появлением в Неаполе, и тем, что вокруг тебя начало происходить… Я вызвал Алика, попросил его уговорить тебя вернуться домой. Алик же, понимая, что события начинают принимать совсем уж криминальный оборот, связывается с руководителем одной из секретных служб, на которого вышел еще в прошлом году и ждал удобного момента, чтобы обратиться к нему за покровительством, и в Неаполь прилетает группа людей, в планы которых входит безопасное обеспечение моего возвращения в Москву с тем, чтобы мы с Аликом уже в России продолжили работу над «Регенератором».
— Получается, что Лада своим лимонным кексом привела в движение сложный механизм по твоему освобождению… Но в результате погиб Алик. И что теперь будет с вашим «Регенератором»?
В комнате стало тихо.
— Зоя… В двадцати километрах отсюда, в пригороде Петрозаводска, к январю обещали закончить строительство новой лаборатории. Там мы продолжим работу над «Регенератором»
— Мы? С кем?
— Алик жив.
Я ахнула, прикрыв рот рукой… Закрыв глаза, увидела размалеванное лицо мертвого Алика в гробу…
— …но для всех он погиб…
— Но я же сама держала его голову на коленях…
— Он был жив, ранен… Все остальное, похороны… инсценировка… Такие вещи иногда происходят в этом мире, и это цена за то, чтобы мы с ним могли спокойно заниматься нашим делом.
Вопросы, которые готовы были сорваться с языка, застряли в горле: как? кого же похоронили? кто лежал раненый на задворках кафе?
— Да, я смотрела фильмы про шпионов, — холодно отозвалась я, чувствуя себя тоже деталью какой-то сложной игры, сложной и опасной. — Но пока я его не увижу, не услышу его голос, не поверю…
Вот говорят, что между людьми кошка пробегает…
Кто-то пробежал и между нами в ту самую минуту, мной и Алексом. Он изменился даже за то короткое время, что мы не виделись с ним со времен Неаполя. Он стал словно еще старше и как-то холоднее. Почти чужой. Слишком много тайн окутывало его. Слишком много открылось мне в последнее время.
Мне хотелось тепла и любви, а я оказалась в самой настоящей западне. Среди карельских лесов и озер, рядом с мужем, которого любила, но была обречена проживать остаток жизни за высоким забором в двадцати километрах от Петрозаводска — ведь я все, все поняла! И хоть он пока и не сказал ничего определенного, я видела грусть в его глазах, понимала, о чем эта его печальная недосказанность — помимо работы над препаратом в этой скрытой от глаз секретной лаборатории будут изучать нас с ним.
Возможно, на это уйдут долгие годы.
Это было как раз то, что и напугало мою мать, которая не хотела иметь ничего общего с летающей девочкой… И вряд ли она сбежала с орнитологом, случайно оказавшимся в том самом лесу рядом с нашей дачей, где ему удалось снять мои короткие полеты над кустами.
Думаю, они, соединившись однажды под действием красного вина и наличия общей тайны, уже назавтра разбежались в разные стороны, чертыхаясь… Тьфу, тьфу, тьфу, прочь нечистая…
— Ты помнишь, когда это у тебя началось? — спросил Алекс.
Меня как-то отпустило, и я, переливаясь уже другими, более теплыми красками настроения, лежала на его плече, наслаждаясь его близостью, его голосом, его любовью.
— Мы отправились с мамой за малиной в лес… Малина была сладкая, вкусная… Потом мама скрылась за кустами, и я не видела ее, у меня началась паника, я позвала ее и, услышав голос, помчалась за ней… У меня под ногами словно образовалась мягкая перина, воздушная подушка, не знаю… Я легко поднялась и, пролетев немного, догнала маму. Сначала я перемещалась так тайно, чтобы не пугать ее. А потом она как-то раз увидела меня наверху, вскрикнула и упала. Да так неудачно, прямо копчиком ударилась о какую-то корягу. В ту ночь она совсем не спала и только плакала, молилась. Они о чем-то долго шептались с бабушкой, а на следующее утро мы уже втроем пошли в лес: я, бабушка и мама. И я стала подниматься выше, и мне было очень хорошо, хотя я замерзла… Бабушка, глядя на меня, крестилась и что-то шептала. Мне показалось, что после этого они перестали любить меня так, как прежде. Мама уехала и не вернулась, писала бабушке короткие письма, мол, жива, здорова. Потом и вовсе перестала писать. А бабушка стала относиться ко мне, как к хрустальной вазе, как-то особенно беречь меня, не нагружала домашней работой, просто пылинки сдувала. И много, очень много молилась, ну и плакала, конечно. Она никак не могла понять, Божий ли это дар или дьявольщина, мне так казалось. Конечно, она вела со мной разговоры, советовала не делать этого, потому что, если об этом станет известно в школе, моя жизнь превратится в кошмар…