Движение экипажей запрещено; малейшее сотрясение почвы обрушило бы треть города, словно карточный домик.
На главной дороге и некоторых улицах приходится перебрасывать брусья и доски через расселины, чересчур широкие для того, чтобы их можно было преодолеть прыжком.
Патрули берсальеров стоят на всех площадях, но в самых отдаленных от домов местах; посты национальных гвардейцев размещены в конце всех основных магистралей; многочисленные жандармы осуществляют самый бдительный надзор за тем, чтобы не допустить разграбления домов, которые покинули их обитатели.
Англичанин и его жена пребывают в восторженном состоянии; едва заслышав, что какой-то дом вот-вот рухнет, они сломя голову бегут туда. Мне показалось, что со вчерашнего дня они стали еще худее; если они будут предаваться подобному занятию дня три, от них останутся лишь скелеты.
Что же касается меня, то, на мой взгляд, когда ты увидел один падающий дом, это все равно, как если бы ты увидел десять таких домов; мы увидели три падающих дома, стало быть, это все равно, как если бы мы увидели тридцать таких домов.
Я предлагаю своим спутникам вернуться в Неаполь хотя бы для того, чтобы принять ванну; утренняя штукатурка врезалась во вчерашний пепел; мы не черные и не белые, а темно-серые.
Корреспондент «Отечества», которому нужно написать сообщение для своей газеты, поддерживает мое предложение; мы вновь пересекаем весь город, видим, как рушатся еще два дома, преодолеваем семь расселин и, обнаружив на полпути из Торре дель Греко в Резину порожний экипаж, завладеваем им; спустя час я уже в Неаполе.
Мои спутники, пристрастившись, подобно англичанину, к такому времяпровождению, берут с меня обещание возвратиться на другой день в Торре дель Греко.
Итак, дорогие читатели, до завтра. Возможно, завтра появится что-нибудь новое, что я смогу рассказать вам.
V
Дорогие читатели!
Ужасающие новости поступают в Неаполь одна за другой: сегодня, в понедельник, в четыре часа пополудни, нам сообщили, что какой-то англичанин вознамерился прикурить сигару от огненной лавы, а она поглотила его; хоть бы это был не наш англичанин! В последние две недели на них в Неаполе прямо-таки мор напал.
Поговаривают также о двух погибших чичероне: один был убит огромным камнем, взлетевшим на двести или триста метров вверх и с этой высоты свалившимся ему на голову; другой соскользнул в лаву, пытаясь сделать отпечаток монеты. Нынешним вечером в Торре дель Греко рухнуло уже двадцать семь домов.
Сегодня утром, часов в одиннадцать, лава вновь пришла в движение, но через час опять остановилась.
Мои спутники, исполненные воодушевления, хотели снова отправиться туда сегодня вечером, однако я был категорически против: три ночи, подобные вчерашней, и я стану таким же худым, как наш англичанин. Это удобно, но отнюдь не красиво.
Большой конус Везувия продолжает дымиться, и, по мере того как спускается ночь, дым в нижней его части краснеет. Другие вулканы, те семь или восемь пригорков, что выросли вчера, кажутся совершенно спокойными: они испускают лишь легкий дымок; все предвещает спокойную ночь и спокойный день.
Завтра, в восемь часов утра, предстоит очередная прогулка.
Я пишу вам, дорогие читатели, с вершины самого высокого из упоминавшихся нами семи или восьми вулканов: сегодня они кажутся такими же безмолвными, спокойными и потухшими, как если бы датировались временами Геркуланума и Помпей.
Вокруг меня крутятся англичанки, которые, полагая, что я рисую, подходят ко мне тем неровным шагом, что присущ исключительно трясогузкам, и заглядывают мне через плечо; убедившись, что я всего-навсего пишу, они удаляются, своими восклицаниями выказывая полное презрение ко мне.
По дороге мы видели ехавших нам навстречу или блуждавших по склонам лавы пьемонтских офицеров и нескольких священников; последние были верхом и в сапогах для верховой езды; двое или трое из них держали в зубах сигары: возможно, они состоят в коннице Крокко.
Что же касается Борхеса, то, как вам известно, мы имели несчастье его потерять; газеты «Единение» и «Вестник Юга» выйдут в черной рамке.
На склонах наших вулканов сложился своего рода рынок, представляющий собой не что иное, как продолжение Монмартрских холмов; там продают апельсины, фиги, виноград, более или менее кислое вино, более или менее поддельный алкоголь и прохладную воду по пять грано за стакан.
Я тщетно ищу глазами нашего англичанина с его зеленым козырьком, револьвером, кнутом, корзинкой и женой, впустую всматриваюсь в линию горизонта. Неужто мои опасения сбудутся? Неужто его поглотила лава? И не пожелала ли его жена последовать за ним?
И она была бы права: второго такого ей отыскать бы не удалось.
Дает себя знать людская предприимчивость; возле кратеров, в очищенных от шлака углублениях, находят еще жидкую лаву; литейщики достают эту лаву черпаками и разливают по литейным формам.
Таким образом изготавливают небольшие бюсты Гарибальди и Виктора Эммануила, отражающие два оттенка общественного мнения, которые представлены королем-джентльменом и солдатом-гуманистом.
Но нет ни одной, даже самой маленькой формы для отливки бюста г-на ди Кавура; никакой благодарности здесь никто к нему не испытывает. Правда, неаполитанцы всегда его недолюбливали.
Еще здесь отливают медали с изображением королевы Виктории и императора Наполеона III, которые продаются по два карлино за штуку, а также Фердинанда II, Франциска II и Марии Софии, которые раздаются бесплатно, когда радетели божественного права королей оказываются не на виду у жандармов.
Trovatori[7] тоже начинают подтягиваться к Торре дель Греко; окрестности кратеров делаются изрядно похожими на ярмарку Сен-Клу и торговый праздник в Сен-Жермен-ан-Ле. Trovatori в Неаполе — это старьевщики.
Неаполитанские старьевщики разделяются по роду занятий; больше всего среди них тех, кто занимается поиском сигарных окурков.
Торговля сигарными окурками является одной из самых прибыльных и самых распространенных народных промыслов в Неаполе.
В дневное время она ведется, главным образом, в саду Вилла Реале и на улицах Кьяйя и Толедо, то есть там, где встречаются неаполитанские щеголи; вечером — у дверей театра Сан Карло и из-под столов в кафе.
Окурки, в зависимости от сорта сигар, делятся на четыре вида: иностранные — лондресы, манилы, гаваны и т. п.;
кавуры;
казенка;
контрабанда.
Иностранные сигары докуривают до конца каморристы (позднее я расскажу вам, кто такие каморристы) и пехотные сержанты; окурки кавуров — солдаты, грузчики и извозчики; окурки казенки рубят на кусочки и курят в трубке крестьяне; и, наконец, окурки контрабанды жуют охранники и надзиратели в тюрьмах и на каторгах.
Сигарные окурки служат разменной монетой для неаполитанских лаццарони; когда у лаццарони нет денег, ставками в игре у них служат сигарные окурки; окурок иностранной сигары равен двум окуркам кавуров, окурок кавура — двум окуркам казенки, окурок казенки — двум окуркам контрабанды.
Торговец сигарными окурками, если он предприимчив, изворотлив, сообразителен и у него хорошо подвешен язык, за вечер может заработать сорок грано, то есть примерно тридцать четыре или тридцать пять су.
Передвижные лавки сигарных окурков устанавливают на тротуаре у театра дель Фондо.
Вернемся, однако, к нашим кратерам.
На сей раз, по-видимому, они окончательно потухли; подобно пропасти на Римском форуме, они ждали лишь искупительной жертвы, чтобы закрыться.
Наш англичанин послужил для них Децием.
Но, как ни быстро длилось это странное извержение, свидетельствующее о том, что не только на поверхности земли совершаются революции, оно стало причиной страшных бедствий и чудовищного разорения.
Уже в восьмой раз Торре дель Греко оказался наполовину разрушен.
В тот момент, когда я пишу вам, то есть в субботу утром, очередное жерло открылось на двух третях высоты Большого конуса, в Атрио дель Кавалло, и еще неизвестно, что оно нам скажет.
P.S. — Везувий и впрямь исполнен причуд. В среду в нижней части Торре дель Греко, в квартале морского причала, открылись новые расселины. У пекаря сгорел весь его запас дров. В домах на соседней улице тот же подземный огонь воспламенил всю солому и всякого рода топливо. В полночь пресная вода в городском фонтане исчезла, уступив место сернистой воде с чрезвычайно высоким содержанием солей. Наконец, на берегу, напротив соборной церкви, уходя метров на сорок в море, открылась еще одна трещина, из которой огромными пузырями хлещет сернистая вода, смешиваясь с морской водой.
ХОСЕ БОРХЕС
I
Дорогие читатели!
Мне более чем понятно, что вы имеете полное право поинтересоваться, почему в тот момент, когда мною предпринято новое издание, которое, на ваш взгляд, должно потребовать моего присутствия в Париже, я продолжаю находиться где-то далеко.
Чтобы ответить на ваш вопрос, пускаться в откровенность необязательно, но пояснения дать необходимо.
Возможно, вы знаете, что, вступив в Неаполь, Гарибальди первым делом назначил меня директором Бурбонского музея и раскопок Помпей и, точно так же, как в Палермо меня по его приказу поселили во дворце короля Рожера, в Неаполе меня по его приказу поселили во дворце короля Фердинанда.
Когда-нибудь, сидя с пером в руках на террасе этого небольшого дворца, я попытаюсь рассказать вам, что он представляет собой в наше время, однако сейчас мне надо поговорить с вами лишь о причинах, заставивших меня возвратиться в Неаполь.
Я принялся там за большое и длинное сочинение, объемом около десяти или двенадцати томов, — историю целой династии, хронику ста двадцати шести лет, рассказ о царствовании пяти королей: Карла III, Фердинанда I, Франциска I, Фердинанда II, Франциска II, то есть историю всей ветви испанских Бурбонов, которая, будучи пересажена в землю Неаполя, укоренилась там и расцвела, но в конце концов засохла.