Как вы понимаете, для неаполитанских слуг это верх унижения. И, униженные подобным образом, бедняги только и могут, что затевать заговоры.
Тем не менее среди всего, что произошло, госпожа полиция, меня сильно огорчает одно обстоятельство, а именно, что вы арестовали как раз Франческо Инсенью, единственного из трех дворцовых слуг, который в моих глазах не был ни подлым, ни наглым; единственным, к которому я сохранил полное доверие, невзирая на то, что он был арестован; единственным, за которого я готов поручиться, если вы соблаговолите отпустить его под мое честное слово.
Ну, и последнее: моя лошадь, что, тоже состояла в заговоре? Она, что, соглашалась ходить за водой для меня к Львиному фонтану и за провизией на рынок Меркато, чтобы скрыть свои реакционные замыслы? Она, что, приходится родственницей Тамбуррино Тамбуррини и под ее седлом были обнаружены письма? Она, что, смутьян вроде Минуччи и вербовщик вроде Пульи? Это она повезла страшного Чикко к разбойникам? Или, напротив, это страшный Чикко насильно повел ее туда?…
Как бы то ни было, господин квестор, я так и не смог получить обратно свою лошадь; уже четыре раза моего черкеса посылали в Монте Кальварио, чтобы забрать ее оттуда, и уже четыре раза он возвращался оттуда исключительно пешком.
Я прекрасно знаю, что попасть в руки неаполитанской полиции, да и любой полиции вообще, так же легко, как спуститься в Аверн — facilis descenus,[23] — а вот вернуться оттуда намного труднее, ибо путь преграждает avarus Acheron.[24] И потому заранее ставлю вас в известность, что я в последний раз требую вернуть мне лошадь. Вы вернете ее мне, когда пожелаете, однако позвольте сказать вам, что квестура куда хуже скотобойни.
Со скотобойни хотя бы возвращают четыре подковы и шкуру».
ГОРОДСКИЕ ХРОНИКИ
I
Дорогие читатели!
Помнится, будучи еще совсем малышом, я то и дело говорил матушке: «Мама, расскажи мне истории о грабителях; такие истории нравятся мне более всего», а нравились они мне более всего потому, что более всего пугали меня.
Так вот, дорогие читательницы, если у ваших детей такие же предпочтения, как у меня, учите их читать по «Монте-Кристо», и они научатся читать, развлекаясь.
Вот наш вчерашний улов.
Дело происходит во дворце герцога ди Галло, на Виа Санта Мария ин Портико.
Управляющий дворцом, г-н Кастеллан, старик лет семидесяти двух, видит, как около часа дня в его кабинет, где, сидя в углу комнаты, он работает за письменным столом, служащим ему одновременно кассой, входит стекольщик, состоящий на службе во дворце уже лет десять. Господин Кастеллан послал за ним еще утром, поскольку в кабинете разбилось стекло и взамен него нужно было вставить новое.
Стекольщика зовут Пьетро Радиче.
Обстановка описана вполне ясно, не правда ли? Час дня, дворец расположен в прекраснейшем квартале Неаполя; Кастеллано знает Радиче более десяти лет, он послал за Радиче, чтобы тот вставил в кабинете стекло взамен разбитого. Радиче входит.
Он приближается к Кастеллано и в приоткрытом ящике стола видит несколько пачек денежных купюр.
Кастеллано не замечает алчного взгляда, брошенного Радиче на эти деньги. Он указывает Радиче на разбитое стекло, которое следует заменить новым. Радиче вынимает из кармана бечевку, чтобы замерить стекло, а затем, продолжая разговор, незаметно подходит к Кастеллано сзади, набрасывает ему на горло бечевку и со всей силой стягивает ее.
По счастью, Кастеллано каким-то инстинктивным движением успел просунуть руку между бечевкой и горлом, так что Радиче, находясь у него за спиной, полагал, что сжимает ему горло, а на самом деле сжимал ему запястье.
Кастеллан воспользовался предоставленной ему свободой дышать и стал звать на помощь. Помимо того, в ходе начавшейся борьбы его кресло скользнуло по полу и с силой ударилось о книжный шкаф. Крики и грохот, с каким кресло врезалось в шкаф, привлекли внимание пожилой женщины, которая шила в соседней комнате; она поднялась со стула и быстро подошла к двери. Услышав ее шаги, Радиче бросился бежать и был уже на лестнице, когда дверь в кабинет открылась.
Старушка застала Кастеллано если и не задушенным, то, по крайней мере, полумертвым от страха.
Что, по-вашему, тем временем делал стекольщик Радиче?
Вы думаете, наверное, что, будучи виновным в покушении на убийство, он добрался до городских ворот и подался в горы, чтобы присоединиться там к своим товарищам-разбойникам?
Но нет. Неаполь, сказать по правде, это город, где, в силу какой-то особой милости, убийцы и грабители не сознают того, что они совершают.
Даже не помышляя о том, чтобы спасаться бегством, Радиче возвращается к себе домой и, поскольку он является национальным гвардейцем и в четыре часа пополудни ему предстоит встать в караул, надевает мундир, заступает на пост и ложится спать на походную койку.
Скорая помощь, оказанная Кастеллано, привела его в чувство, и он поведал старухе о том, что с ним случилось. Она тут же спустилась вниз и пересказала все это привратнику; привратник помчался в полицию, взял двух стражников, вместе с ними отправился к стекольщику, узнал, что тот дежурит на посту, и, не надеясь застать его там, двинулся к кордегардии.
Тем не менее этот голубчик был там и то ли спал, то ли притворялся спящим. Стражники арестовали преступника, содрали с него форму, чтобы не позорить 2-й батальон квартала Кьяйя, к которому он принадлежал, и посадили его в тюрьму Ла Викария.
Возможно, вы думаете, что этот арест вызвал скандал в кордегардии? Не тут-то было! Час спустя я пошел туда, чтобы узнать точные подробности случившегося. Но там этот арест едва заметили.
В итоге все подробности я узнал от самого пострадавшего, однако на условии, что не буду упоминать его в своей неаполитанской газете.
Я сдержал данное ему слово, но никаких обязательств не говорить об этом во Франции у меня нет.
В самом густонаселенном квартале Неаполя, в Пинья Секке, жительствует врач, который обрел известность благодаря успехам в лечении органических заболеваний и которого по начальной букве его имени мы будем называть г-ном Ф.
Несколько дней тому назад в его квартиру, находящуюся на третьем этаже, являются два человека, поддерживая под руки своего друга, смертельно бледного и едва держащегося на ногах. Больной страдает расширением сердца, и он пришел получить консультацию у прославленного г-на Ф., единственного врача, к которому у него есть доверие.
Господин Ф. впускает в кабинет больного, намереваясь прослушать его органы; вслед за ним туда входят двое его друзей.
Дверь, как это принято в случае такого рода консультаций, требующих полного внимания со стороны врача, закрывают изнутри, чтобы никто его не потревожил.
Ровно в ту минуту, когда дверь закрылась, г-на Ф. пришла навестить его родственница; она справляется о нем, ей отвечают, что доктор консультирует больного, и предлагают ей подождать.
И она действительно ждет минут десять.
Однако минут через десять срабатывает то ли женское любопытство, то ли предчувствие, она прикладывает глаз к замочной скважине и видит, что ее родственник сидит в кресле, удерживаемый человеком, который приставил ему к горлу нож, в то время как двое других обследуют его секретер.
Она не впадает в растерянность, быстро спускается вниз, предупреждает об опасности привратника, выбегает на улицу, находит четырех стражников, впускает их во двор, объясняет им, что они должны делать, и велит привратнику закрыть ворота.
Через несколько минут грабители спускаются вниз, по-прежнему поддерживая под руки своего товарища, и оказываются перед лицом стражников.
Застигнутые врасплох, при задержании они не оказывают никакого сопротивления, и в карманах у них находят полторы тысячи дукатов и часы доктора.
Мы рассказали в газете эту историю, но доктор пришел умолять нас опровергнуть ее, хотя все в ней — чистая правда. Это была уже третья просьба такого рода, которую мы получили.
Вот пример того, что поножовщина сделалась неотъемлемой частью неаполитанских привычек.
В услужении у нас состоит мальчик лет около девяти, по имени Сальваторе, которого мы изо всех сил пытаемся приохотить к опрятности. В итоге нам удалось приучить его умываться и пользоваться мылом, о котором прежде он не имел никакого представления.
Располагая шестью су и надеясь весело провести воскресенье, он решил пожертвовать тремя из них, чтобы провести его в опрятном виде. В итоге он идет к бродячему торговцу, намереваясь купить у него брусок мыла.
— Сколько стоит брусок?
— Четыре су.
Это было на одно су больше, чем Сальваторе рассчитывал потратить на мыло. Он предлагает три су, но его предложение презрительно отвергают.
— Ну и иди к черту со своим мылом! — произносит Сальваторе и поворачивается спиной к торговцу.
Торговец, в ответ на эту одну-единственную дерзость, вынимает нож и, бросив его в ребенка, оставляет на его бедре порез глубиной около полутора дюймов.
Ребенок возвращается домой не прихрамывая, не плача и не жалуясь.
Все убийства в Неаполе вписываются в эту короткую историю.
В Неаполе убийство человека всего лишь взмах рукой.
II
Дорогие читатели!
В Неаполе есть квартал, который называют кварталом Ювелиров.
Этот квартал служит излюбленным местом прогулок для грабителей, подобно тому как галерея Шеве служит излюбленным местом прогулок для чревоугодников. Чревоугодники пускают в ход органы зрения перед тем, как поупражнять органы вкуса. Грабители пускают в ход органы зрения перед тем, как поупражнять органы осязания.
Те из ювелиров, что не ночуют в своих магазинах, по вечерам, не доверяя ни дубовым ставням, ни железным решеткам, ни засовам, ни висячим замкам, относят к себе домой как драгоценности из своих витрин, так и дневную выручку.