Естественно, он хотел отстранить от себя этот ствол, но человек, державший в руках ружье, произнес:
— Хоть одно движение, хоть один крик, и ты покойник! Следуй за мной.
Господин Аббате молча повиновался, не делая никаких движений помимо тех, что были совершенно необходимы для исполнения полученного им приказа.
Его вывели из туннеля и препроводили в небольшой лесок, где находились трое других разбойников, а затем заставили углубиться в горы.
От семьи г-на Аббате потребовали выкуп в размере тысячи дукатов за его освобождение.
Семья заплатила.
Поскольку г-н Аббате находился при исполнении служебных обязанностей в тот момент, когда его похитили с целью выкупа, он считает, что городские власти обязаны вернуть ему тысячу дукатов, которые были выплачены разбойникам за его освобождение.
Мы полностью присоединяемся к мнению г-на Аббате.
БИЧ НЕАПОЛЯ
I
У Неаполя дивное небо, прозрачный воздух, лазурное море; если не брать в расчет северный ветер и южный ветер, которые там дуют, атмосфера его почти безупречна; на западе у Неаполя — мыс Позиллипо, Байский залив и устрицы озера Фузаро; на востоке — Везувий, Помпеи, Кастелламмаре и Сорренто; однако в Неаполе свирепствует бич, который все это перечеркивает.
Неужели здесь царят тиф, холера, желтая лихорадка?
Да нет, перечисленное — всего лишь моровые поветрия, а я сказал «бич».
В Неаполе царит попрошайничество!
Так вот, соедините земной рай с попрошайничеством, царящим в Неаполе, и вы получите ад.
Первое, что отпугивает путешественника, ступающего на Таможенную пристань, это попрошайничество.
Сначала вы не распознаете его, ибо, пока вы не попали на улицу Толедо или в Санта Лючию, оно достаточно умело рядится в другие одежды.
Прежде всего оно выступает в обличье таможенника: таможенник, открыв ваш чемодан, просительно протягивает руку.
Затем в обличье солдата: солдат, притворно отдав вам честь, если у вас ленточка в петлице, а то и просто опрятное пальто и начищенная обувь, просительно протягивает руку.
Факкино, силой завладев вашими дорожными сумками и перенеся их к извозчику, просительно протягивает руку.
Ну и, наконец, извозчик, как бы щедро, не зная тарифов и позволяя ограбить себя, вы ни заплатили ему, да хоть вдвойне или втройне, не довольствуется этим грабежом и просительно протягивает руку.
У дверей гостиницы ваше мученичество прекращается; гостиничные лакеи, с иголочки одетые, с напомаженными и завитыми в кудри волосами, просительно протягивают руку лишь в момент вашего отъезда.
Итак, вы довольны, вы счастливы; после плавания по более или менее неспокойному морю вы ступаете на твердую землю; правда, вам чудится, что земля слегка переняла качку у парохода, но разум подсказывает вам, что это невозможно, что если Земля и участвует в двух движениях — в движении вокруг собственной оси и движении вокруг Солнца, — то опыт учит, что движения эти неощутимы. Так что вы успокаиваетесь, открываете окно, выходите на балкон и повторяете заветные, традиционные, расхожие слова: «Увидеть Неаполь и умереть!»
Бедный турист, ты огорчаешь меня!
Простите, любезный путешественник, я вдруг заметил, что обращаюсь к вам на «ты», а ведь мы незнакомы. Но меня следует простить: это присущая мне любовь к ближнему увлекла меня, это сострадание к вашему простодушию вынудило меня совершить подобную бестактность.
Итак, вы стоите у себя на балконе, глядя на небо, глядя на море, глядя на Везувий, глядя на дома Кастелламмаре, сверкающие у кромки воды, и на дома Сорренто, белеющие среди апельсинных деревьев; на какое-то мгновение Капри задерживает ваш взор: вы думаете о Тиберии, Гудсоне Лоу, генерале Ламарке и Лазурном гроте, как вдруг под вашими окнами, в глубине улицы, раздается какой-то глухой гул, непохожий ни на журчание ручья, катящегося по гальке, ни на шелест листвы, колеблемой ветром; в этом звуке есть нечто монотонное, гнусавое и жалобное, чего вы нигде прежде не слышали. Вы опускаете глаза и видите десяток нищих, которые протягивают к вам либо культю руки, либо остаток ампутированной ноги, либо изорванную в клочья шляпу.
Этот глухой гул — мольба, в которой вас именуют вашим превосходительством и просят вас подать хоть один грано.
Впервые в жизни вас назвали вашим превосходительством, подобное звание льстит вашему самолюбию, и вам кажется, что такая учтивость вполне заслуживает двух грано.
Вы бросаете с балкона серебряную монету номиналом десять грано и кричите: «Per tutti!»,[27] радуясь, что вы можете показать всему этому сброду, как вы уже показали таможеннику, часовому, хозяину гостиницы и его лакеям, насколько хорошо вы владеете итальянским.
Десять нищих кидаются на вашу монету и вырывают ее друг у друга. Вместо того чтобы поделиться ею с другими, самый сильный оставляет ее себе; это превращает гул в яростный рев.
Все взывают к вашему превосходительству, все требуют, все кричат, все плачут, все стенают, все причитают, и все это мерзкое скопище суетится, крутится, сплетается, смыкается и разбегается с такими кривляньями, что у вас раньше времени возникает представление о евангельской геенне огненной.
Вы проникаетесь жалостью к этому нищему сброду, но, поскольку одновременно с жалостью он вызывает у вас еще и тошноту, вы швыряете ему второй карлино и кричите, по-прежнему по-итальянски, настолько приятно для вас наконец-то заговорить на языке, в котором раздается «si»;
— Черт побери, разберитесь сами!
С этими словами вы закрываете окно, полагая дальние горизонты Неаполя очаровательными, но картину на переднем плане омерзительной.
«Что ж, — говорите вы себе, — обследуем горизонты».
И звоните в колокольчик; входит лакей; вы просите подать коляску.
— Через десять минут, ваше превосходительство, — отвечает лакей.
Эти десять минут вы употребляете на то, чтобы завязать галстук, пригладить рукой волосы и убедиться, что ваш монокль крепко держится в глазу.
Вам докладывают, что коляска подана, и вы спускаетесь вниз.
Однако на улице вас поджидают уже не полдюжины нищих: вам угрожает встреча с целой ордой нищих; по городу прошел слух, что в такой-то гостинице остановился forestière,[28] который раздает милостыню. В итоге к дверям гостиницы сбежались все без исключения безногие и безрукие, все калеки, изъеденные лишаем и проказой; вы больше не «ваше превосходительство», это слишком мелко, теперь вы «князь».
Это новое титулование заставляет вас вынуть из кармана очередную серебряную монету.
С этой минуты вы конченый человек! Вы исповедовали христианские добродетели, вы соблюдали законы Евангелия, вы подавали милостыню.
И вот итог: Неаполь станет для вас десятым кругом ада, куда не осмелился спуститься Данте.
II
Предположим, дорогой читатель, что вы провели в Неаполе уже целую неделю и, посетив все достопримечательности города и его окрестностей, прогуливаетесь теперь исключительно ради удовольствия, чтобы погрезить наяву, чтобы расслабиться под мерное покачивание коляски, чтобы собраться с мыслями, чтобы пофилософствовать с самим собой или с Господом Богом.
Вполне вероятно, что, покидая гостиницу и пробиваясь сквозь толпу нищих, которая лишь увеличивается день ото дня и теперь ропщет, когда ей подают слишком мало, и пускает в ход угрозы, когда ей не подают вовсе, так вот, повторяю, вполне вероятно, что в этот момент вы во всю мощь своих легких кричите извозчику:
— Пошел! Пошел!
Вы уже отказались от мысли говорить по-итальянски и во всеуслышание заявили, что не знаете этого языка; на все, что с нищенской слезливостью вам говорят, вы со страшным выговором отвечаете: «Non capisco!»[29] Это вторая стадия вашего поведения.
В Неаполе любой иностранец проходит в своем поведении, как Рафаэль в своем творчестве, через три стадии.
Вначале он подает таможенникам, часовым, носильщикам, извозчикам, нищим. Это первая стадия.
Затем он отвечает любому, кто умоляющим голосом просит у него милостыню, кто тянет к нему руку, кто гонится за ним с протянутой шляпой или с гремящей кружкой для подаяния: «Non capisco!» Это вторая стадия.
И, наконец, он ругается, неистовствует, извергает громы, пускает в ход все бранные слова, какие знает, в итоге выхватывает у кучера кнут и начинает стегать. Это третья стадия.
Но вы, мой дорогой турист — позвольте мне называть вас «мой дорогой»: мы ведь знакомы уже десять дней; в Неаполе через десять после знакомства не приглашают на ужин (в Неаполе вообще никогда не приглашают на ужин), однако обращаются друг к другу на «ты»; так вот, мой дорогой турист, вы находитесь пока лишь во второй стадии и довольствуетесь тем, что по-французски кричите кучеру: «Пошел! Пошел!»
Кучер пускает лошадей в галоп, но затем, мало-помалу, замедляет скорость и на подъезде к Кьяйе, под предлогом затора на дороге, даже если там нет ни одной кареты, переходит на шаг.
Когда гостиница «Ла Виттория» остается позади и ваши лошади, проделав добрую половину пути, поворачивают голову в сторону грота Поццуоли, ваша коляска внезапно оказывается окружена, причем с помощью какого-то необъяснимого стратегического маневра, но не цветочницами, как это происходит во Флоренции — и в чем есть приятная сторона, ибо некоторые из тамошних очаровательных барышень, промышляющих цветами, по части свежести могут поспорить со своими букетами, — а грязными цветочниками, которые цепляются за вашу коляску, влезают на подножки, забираются на заднее сиденье и суют вам под нос свои букеты.
В течение первых четырех дней вы покупаете у них эти букеты.
В первый день вы платите за букет пиастр.
На второй день — дукат.
На третий день — пять карлино.
На четвертый день — десять грано.