Это был человек лет пятидесяти, с коротко стриженными седеющими волосами, в пенсне, сквозь которые он смотрел, запрокинув голову, всегда свежевыбритый, с белым галстуком, в отделанной тесьмой рубашке без воротника, в бумазейном жилете, коричневом рединготе, нанковых панталонах, хлопковых синих носках и шнурованных башмаках.
Он слыл богачом, обладая обширной клиентурой и будучи одним из самых успешных торговцев в квартале Кьяйя.
Бывало, мы видели, что, помимо его постоянных посетителей и случайных покупателей, к нему захаживает молодой человек лет двадцати с небольшим, темноволосый, чернобровый, с черными глазами, легкими усиками на верхней губе и довольно белыми зубами, что у неаполитанцев большая редкость.
В целом, довольно красивый парень, хотя было в его взгляде нечто уклончивое, как у медведя, гиены, волка и лисы, то есть животных дерзких, но не бесстрашных.
Он часто приходил к Руффо, который неизменно встречал его с лучезарной улыбкой и, казалось, был счастлив, когда видел его.
Парень приносил в сумке маленькие коробочки, по его заказу обтянутые бархатом. Именно он поставлял Руффо футляры, в которые тот помещал часы, браслеты, ожерелья и кольца.
Как-то раз наш курьер рассказал мне, что малого этого зовут Антонино и что, когда ему было четыре года, часовщик подобрал его на улице. Полюбив мальчика, словно собственного сына, Руффо обучил его ремеслу, которым парень теперь занимался и которое приносило ему от трех до четырех франков в день, то есть втрое больше того, что ему требовалось для жизни в Неаполе.
Сальваторе добавил, что, по мнению большинства, Руффо, которого все называли богачом и у которого не было ни жены, ни ребенка, сделает Антонино своим наследником.
Год 1863-й оказался чрезвычайно щедрым по части смертей: мы отмечали от четырех до пяти убийств в день, причем нередко по совершенно ничтожным поводам; в июне, июле и августе, то есть в ту пору, когда уличная жара усиливает жар крови, число убийств доходило до десяти и даже до двенадцати.
И вот как-то раз, в августе, дверь ювелира, вопреки обыкновению, не открылась в семь часов утра; она не открылась и в полдень и оставалась закрытой весь день.
В редакции это вызвало большое удивление: Руффо был настолько пунктуален, что отступить от этой пунктуальности он мог лишь в том случае, если с ним что-то произошло. Один из нас высказал предположение, что Руффо уехал за город, но кто-то другой возразил, что если бы Руффо уехал за город, то Антонино занял бы его место за прилавком магазина.
— Тем более, — заметил Сальваторе, — что вчера, установив ставни, он, вместо того чтобы вернуться, как обычно в дом, закрыл дверь снаружи и ушел вместе с Антонино.
На другой день, в семь часов утра, Гужон, наш администратор, и Эудженио Торелли, наш переводчик, стояли на балконе бюро «Независимой газеты», поджидая появление Руффо.
Однако Руффо так и не вышел из дома; как и накануне, дверь его оставалась закрытой весь день.
Назавтра «Независимая газета» опубликовала следующую заметку:
«Господин квестор Аморе (так звали префекта полиции) извещен, что на протяжении двух дней магазин часовщика-ювелира Руффо остается закрытым; возможно, с его владельцем произошло какое несчастье».
Ни в этот день, ни на следующий магазин не открылся. Он оставался закрытым на протяжении четырех дней, как вдруг в ответ на наше уведомление мы получили из полиции следующее письмо:
«В ящике, найденном у развилки дорог на Аверсу и Нолу, обнаружен труп убитого мужчины; на шее у него глубокая рана, нанесенная, по-видимому, бритвой, на теле — пять ножевых ран: четыре из них в области груди и одна в области живота. Опознать убитого будет затруднительно, поскольку лицо его полностью обезображено. Из всей одежды на нем лишь рубашка, разорванная в том месте, где стояла метка, и синие хлопковые носки.
Тело находится в начальной стадии разложения».
Это уведомление было одновременно заметкой, предназначенной для публикации в газете, и приглашением прийти на опознание трупа.
Поскольку ни у кого из нас не было желания участвовать в этой жуткой процедуре, я отправил в полицию Сальваторе, снабдив его письмом, в котором просил г-на Аморе положиться на моего посланника, человека чрезвычайно толкового.
Сальваторе вернулся: хотя тело было обезображено, он пребывал в твердой уверенности, что узнал Руффо по его рубашке и синим носкам.
Этой уверенностью он поделился с префектом полиции, и тот через десять минут после возвращения Сальваторе лично явился вместе с комиссаром, судебным писцом, двумя карабинерами и слесарем, чтобы вскрыть дверь магазина.
Дверь была закрыта изнутри на засовы и поперечные запоры, так что пришлось ее взломать, чтобы проникнуть в магазин.
Магазин оказался полностью ограблен, ящики конторки и касса были пусты. Все, что имело хоть какую-нибудь ценность, было унесено.
Все обитатели улицы Кьяйя собрались у двери Руффо.
Господин Аморе разглядел в толпе нашего Сальваторе и, вспомнив, что я рекомендовал ему этого малого как человека весьма толкового, пригласил его войти внутрь и поделиться с ним своими наблюдениями.
Самое большое недоумение у квестора вызывало то, что дверь была заперта на засовы и закрыта на ключ. Каким путем грабитель вошел в магазин? Каким путем он вышел оттуда? Все окна были закрыты.
Господин Аморе составил протокол, после чего, обратившись к Сальваторе, спросил:
— Есть у вас какие-нибудь соображения, которые могли бы направить следствие по верному пути?
Сальваторе покачал головой в знак отрицания и не промолвил ни слова.
Затем, вернувшись в бюро «Независимой газеты» и отведя в сторону Гужона и меня, он произнес:
— Голову даю на отсечение, все это устроил Антонино!
III
Вначале мы отвергли эту мысль. И в самом деле, как можно было поверить, что этот сирота, подобранный и воспитанный Руффо, этот молодой человек, обязанный ему всем, стал убийцей своего благодетеля?
— Не хотите верить, не верьте, — настаивал Сальваторе, — но, если не возражаете, я расскажу вам от начала до конца, как все произошло.
— Давай, рассказывай, — ободрил я Сальваторе.
— Тсс! — прошептал он, поднося палец к губам и подавая мне знак посмотреть направо.
На пороге комнаты стоял г-н Аморе.
— Зачем таиться? — произнес г-н Аморе. — Если вы так уверены в своей догадке, то именно в моем присутствии и надо все рассказать.
— Ну да, — откликнулся Сальваторе, — чтобы Каморра сделала со мной то же, что она сделала с комиссаром Мели!
(Позднее мы расскажем эту историю, не менее страшную, нежели та, что предложена вниманию читателя сейчас.)
— Да ладно, теперь уже не те времена, — промолвил г-н Аморе, — и Каморра более не существует. К тому же вы и так достаточно сказали, а я достаточно услышал, чтобы заставить вас говорить, даже если вы этого не хотите.
Сальваторе рассмеялся.
— Выходит, господин квестор, есть способ заставить говорить человека, который хочет помолчать? По правде сказать, ваше превосходительство порадует меня, если укажет, в чем этот способ состоит.
— Все очень просто; дело в том, что «Независимая» первой сообщила нам об исчезновении Руффо; так вот, я буду говорить на каждом углу, что редактор «Независимой» испугался и что газета, бросившись было в атаку, отступила.[35]
— Ну и что делать, сударь? — повернувшись в мою сторону, спросил Сальваторе.
— Что пожелаете, дружище, — беспечно ответил я. — Но, если господин Аморе скажет, что газета отступила, это приведет к дуэли между ним и мною.
— Давай, Сальваторе, говори! — поторопил его Гужон.
— Хорошо, но пусть сначала господин квестор даст мне слово, что не будет вызывать меня для допроса в качестве свидетеля.
— Даю слово, что, если вы наведете нас на след и благодаря вам мы добьемся какого-нибудь успеха в расследовании, ваше имя произнесено не будет.
— Вы хотите знать, кто убийца?
— Да.
— Ну что ж, убийца — это Антонино.
— А кто такой Антонино?
— Сейчас узнаете, — подал голос Гужон.
— Когда я вошел сюда, — с прежней настойчивостью продолжал квестор, — вы говорили, что при желании можете рассказать, каким образом все произошло.
— Да, как это случилось, что магазин был ограблен, касса взломана, а никаких следов проникновения через окна нет и, главное, дверь осталась закрыта на засовы и запоры изнутри? — в свой черед спросил я.
— Сейчас расскажу.
Мы обратились в слух. Сальваторе продолжал:
— В прошлый четверг, в восемь часов вечера, я увидел, как со стороны королевского дворца идет Антонино. Я стоял у двери, он кивнул мне и вошел к нашему соседу Руффо. Он оставался там, пока Руффо не закрыл магазин. Затем они вышли вместе. Руффо положил ключ от магазина в карман, и они вдвоем, с озабоченным видом беседуя, направились в сторону улицы Толедо…
— Но если он закрыл дверь магазина снаружи, — заметил квестор, — то у него не было возможности изнутри задвинуть засовы и поставить запоры.
— Видит Бог, если мне не дадут говорить, — промолвил Сальваторе, — вы так ничего и не узнаете.
— Разумеется… Продолжай, Сальваторе, мы слушаем тебя.
— Мы подошли к тому моменту, — напомнил я, — когда часовщик вместе с Антонино вышел из дома.
— Куда Антонино завел его? Это мне неизвестно; в какую-нибудь трущобу, какое-нибудь разрушенное здание, какой-нибудь овраг. Там его убили и обобрали, после чего Антонино, который был своим человеком в доме, взял ключи от входной двери, конторки и кассы и, осуществив перед тем убийство, совершил теперь ограбление; потом, набив карманы золотом и драгоценностями, он закрыл дверь изнутри, задвинул засовы, поставил запоры и покинул магазин.
— Да, но каким путем?
— Через окно.
— Но ведь все окна, как и дверь, были закрыты изнутри.