— За исключением одного небольшого опускного окна, которое выходит на проулок позади дома. Вы этого окна не заметили, но я-то его видел.
— Идемте, вы мне его покажете.
— Нашли дурака! Чтобы меня увидели вместе с вами? Поищите его сами: оно в конце коридора, между задней комнатой и кухней.
Квестор не заставил себя долго упрашивать: он спустился вниз, пересек улицу, вошел в дом Руффо и спустя несколько минут возвратился.
— Ну что? — спросил его Сальваторе.
— Да, я нашел окно.
— Такое окно можно закрыть снаружи?
— Разумеется, для этого нужно всего лишь потянуть раму вниз.
— Дальше без меня. Больше я ничего не знаю, и мне нечего больше сказать; постарайтесь только, чтобы меня не убили, ведь у меня есть жена и дети: это все, о чем я прошу вас.
Я обратился к г-ну Аморе с просьбой разрешить нам войти в магазин Руффо; разрешение было необходимо, поскольку два полицейских дежурили у двери и не позволяли посторонним входить внутрь, чтобы какой-нибудь пособник убийц, проскользнув туда вместе с зеваками, не уничтожил следы ограбления, если они остались.
Квестор сопроводил нас к двери, представил дежурившим у нее полицейским и дал нам право беспрепятственно входить в магазин и выходить оттуда столько раз, сколько мы пожелаем.
Естественно, мы направились прямо к опускному окну. Не вызывало сомнений, что именно этим путем грабитель покинул магазин.
На протяжении всего дня у двери несчастного ювелира толпились любопытные, строя самые причудливые догадки. Поскольку лишь квестору и нам было известно, каким образом грабитель проник в магазин и вышел оттуда, из всех уст вылетали самые невероятные предположения. Дескать, он спустился в дом по дымоходу. Или: в подвале имелся подземный ход, правда, никто пока не знал, где у него выход. Или: он проник в дом с помощью особой пилы по железу. Некоторые доходили до утверждения, что, поскольку Руффо был известен как якобинец, никогда не ходивший на мессу, его утащил дьявол, а так как они подкрепляли свое мнение тем, что лицо убитого, когда его нашли, было обуглено, к концу дня это мнение возобладало.
Квестор попросил нас не говорить более ни слова в нашей газете об этом убийстве, какие бы новые подробности ни стали нам известны, ибо их разглашение могло спугнуть преступников.
На другой день я получил от квестора письмо, где говорилось:
«Антонино и его любовница арестованы. Есть почти полная уверенность в том, что в руках у нас главные преступники; однако они решительно отпираются».
Я позвал Сальваторе и, показав ему записку квестора, спросил у него:
— Есть у тебя еще какой-нибудь довод в подтверждение твоего мнения?
Сальваторе пожал плечами.
— Ах, сударь, — сказал он, — да если бы Антонино не был одновременно убийцей и грабителем, разве мыслимо, чтобы он, будучи приемным сыном нашего несчастного соседа, первым не встревожился бы, видя, что его дверь три дня подряд закрыта, и не явился бы одним из первых, чтобы войти в магазин и дать показания квестору?
Это умозаключение показалось мне настолько логичным, что я тотчас же присоединился к мнению Сальваторе.
IV
На другой день я получил очередную записку от квестора. Она содержала следующее:
«Этой ночью было произведено пять новых арестов; один из задержанных, молодой парень лет восемнадцати, без конца плачет. Я приказал поместить его в отдельную камеру; вероятно, он настроен дать признательные показания. Буду держать вас в курсе всего, что происходит, но, ради Бога, ни слова в газете!»
Господин Аморе не ошибся. В тот же вечер самый молодой из задержанных, Гаэтано Рацци, заявил, что хочет увидеться с ним. Квестор тотчас же спустился в камеру заключенного, и тот, в ответ на обещание, что приговор, каким бы он ни был, ему смягчат, поведал от начала до конца всю эту жуткую драму.
В четверг, в восемь часов вечера, Антонино, как мы уже знаем, вошел в магазин ювелира. Руффо встретил его со своим обычным радушием и, заметив, что он несколько бледен и возбужден, осведомился о его самочувствии.
Антонино прервал разговор, заявив, что пришел по делу, и, дабы никто их не тревожил, а точнее, не видел, увел часовщика в заднюю комнату.
Там он объяснил Руффо, что представился отличный случай заработать пятьсот или шестьсот дукатов. При этом известии Руффо навострил уши и стал внимательно слушать.
Вот о чем шла речь.
Антонино был любовником одной из тех гнусных тварей, какие, не принадлежа ни к женскому полу, ни к мужскому, с разрешения полиции и по твердо установленным ценам торгуют другими женщинами. Ее дом, хорошо известный матросам, факкини и достопочтенным членам Каморры, располагался на одной из тех маленьких улочек, что прилегают к площади Меркато Веккьо.
Так вот, эта особа, столкнувшись с необходимостью уплатить на другой день довольно крупный долг и не располагая нужной суммой, решила продать часть своих драгоценностей.
Стало быть, как выражаются в торговом деле, имелась возможность сорвать изрядный куш, ибо, нуждаясь в наличных деньгах, она, по утверждению Антонино, была согласна продать свои золотые украшения на вес, а значит, оправа и камни, которые в случае открытого торга наверняка удвоили бы продажную цену, достанутся покупателю даром.
Глазки Руффо засверкали за стеклами пенсне, и он, пылая алчностью, вспыхивающей в зрачках любого торговца при мысли о наживе, сильнее обычного запрокинул голову, чтобы взглянуть на Антонино.
— Итак, ты говоришь, мой мальчик?.. — промолвил он, кладя руку на плечо Антонино.
— Я говорю, что, захватив с собой шестьсот франков, вы унесете товару на тысячу двести франков.
— Такое дельце надо провернуть, мой мальчик, надо провернуть…
И, подойдя к кассе, он взял оттуда шестьсот франков полисами, как именуют в Неаполе банковские вексели.
Внезапно он остановился и, покачав головой, произнес:
— Нет, я не могу ступить на порог подобного дома: если об этом узнают, моя репутация будет погублена.
— Да, но я отведу вас вовсе не в такой дом. Я отведу вас в честный дом (alia casa onorato).
И действительно, в Неаполе у тварей, занимающихся этим гнусным ремеслом, всегда есть два дома.
В одном, который именуют la casa di cotmèreio,[36] они принимают посторонних.
В другом, именуемом ими la casa onorato, они принимают своих родственников, друзей и любовников.
Поскольку щепетильность, проявленная Руффо в этом вопросе, была успокоена, никаких новых возражений с его стороны не последовало.
Однако он подождал, пока не пробило девять вечера и не пришло время закрывать магазин.
В девять часов, как обычно, вся эта работа была проделана. Именно тогда Сальваторе и увидел, как ювелир вместе с Антонино покидает магазин.
Дом la casa onorato находился на улочке Меркателло; так что Руффо и его провожатый направились к Молу, повернули на улицу Пильеро, двинулись по набережной, миновали таможню и углубились в небольшую улочку, располагающуюся в ста шагах от рыбного рынка.
— Это здесь, — произнес Антонино, останавливаясь перед калиткой к дому № 17.
Руффо попытался отыскать колокольчик или молоток, но Антонино остановил его руку.
— Незачем шуметь, — сказал он, — у меня есть ключ.
И, вынув из кармана ключ, он действительно открыл калитку.
Узкий проход к дому был освещен небольшой лампадой, стоявшей в каменной нише с образом Мадонны. Лампада отбрасывала мерцающий свет на каменную круговую лестницу.
Хотя на носу у Руффо было пенсне, с которым он не расставался никогда, это не помешало ему споткнуться о ступени.
— Эй, Джеппина, — крикнул Антонино, — посвети хоть! На твоей лестнице впору шею свернуть.
Луч света скользнул по верхним ступеням и, казалось, стал спускаться навстречу посетителям.
На лестничной площадке появилась женщина лет тридцати, державшая в руке лампу.
Это была Джеппина.
— Ну и ну! — промолвил Руффо. — Так это вы, госпожа Корси! А я и не знал, что иду к одной из своих клиенток.
— Равно как и я не знала, что буду принимать одного из своих клиентов, господин Руффо, — со зловещей улыбкой ответила Джеппина.
— Так-так! Выходит, вы с крестным знакомы, — сказал Антонино. — Что ж, тогда дело пойдет как по маслу.
Поднявшись на верх лестницы, Руффо бросил взгляд на Джеппину. Она была полураздета: на ней не было ничего, кроме нижней юбки, корсета и шелкового платка, наброшенного на шею и плечи.
— Признаться, господин Антонино, — сказала она, — мне подумалось, что вы обманули меня, пообещав привести нынче вечером вашего крестного, и я легла спать, потеряв всякую надежду.
— Я закрываю магазин ровно в девять часов, госпожа Корси, и нужно добрых полчаса, чтобы добраться сюда от улицы Кьяйя.
— Что ж, — промолвила Джеппина, переглядываясь с Антонино, — лучше поздно, чем никогда. Входите, господа, входите. Я войду первой, чтобы посветить вам.
И, в самом деле, она вошла первой. Руффо последовал за ней; Антонино, оставшись позади, закрыл дверь и задвинул засов.
Услышав шум задвигающегося засова, Руффо обернулся.
— Когда занимаешься делами, крестный, — промолвил Антонино, — нужно, чтобы никто не беспокоил.
У часовщика не возникло никаких подозрений, и он продолжил идти вслед за Джеппиной, которая привела его в свою спальню.
Антонино остановился на пороге.
— Ну а теперь, златоустая Джеппина, — произнес он, — вытяни из крестного все, что сможешь, благо есть что вытягивать. Ну а вы, крестный, не тяните с ответом, когда вас уговаривают красивые женщины.
И, отступив на шаг, он закрыл за ними дверь; Руффо показалось, что Антонино повернул ключ в замке, сделав с дверью в спальню то же, что прежде было предусмотрительно сделано им с входной дверью, и потому он крикнул ему:
— Эй, парень, что ты там делаешь?!