Убийцы, верные неаполитанским убеждениям, которые требуют, чтобы в тот момент, когда Святые Дары проносят мимо, все прервали свою работу, независимо от того, во благо она совершается или во зло, замерли с поднятыми ножами.
Однако в ту минуту, когда процессия со Святыми Дарами проходила мимо дома, когда факелы, которые носят в железных клетках, окрасили своим красноватым светом окна спальни, каждый из убийц принялся креститься правой рукой, той самой рукой, в какой он сжимал еще не остывший и окровавленный нож.
Левой рукой они удерживали жертву, пытавшуюся дотащиться до окна и кричавшую:
— Звери! Нелюди! Господи, сжалься хоть ты надо мной!
Пока длилась эта минута молчания и жуткого оцепенения, процессия со Святыми Дарами удалялась. Звон колокольчика постепенно становился все тише и, наконец, смолк.
Джеппина напряженно прислушивалась. Остальные смотрели на нее.
— Ну вот, — произнесла она, когда все окончательно стихло, — теперь можно.
И убийцы, продолжив прерванную работу, снова вонзили ножи в тело жертвы.
— Господи Иисусе Христе, — вымолвил несчастный, — в руки твои предаю душу мою!
И он испустил дух.
В эту минуту дверь приоткрылась и Антонино, просунув голову в щель, спросил:
— Ну что, выпустили кровь из борова?[37]
— Да, — ответила Джеппина, показывая ему окровавленную бритву и такое же запястье, — дочиста.
— Тогда все хорошо, — входя в спальню, произнес Антонино.
Вслед за ним туда вошел светловолосый парень, тот, что позднее дал признательные показания, позволившие мне изложить все эти подробности; ему они стали известны от его товарищей и от Джеппины, ибо сам он, выйдя из соседней комнаты за мгновение до того, как ее начал осматривать Руффо, в убийстве участия не принимал и собственными глазами ничего не видел.
Именно поэтому он и решился дать показания, в надежде, что своей помощью в расследовании убийства завоюет снисхождение со стороны судей.
VI
— Все хорошо, — повторил Антонино, — но надо, чтобы стало еще лучше; теперь речь о том, чтобы порыться в карманах папаши; при нем должна быть кругленькая сумма.
Убийцы принялись обшаривать тело убитого.
В боковом кармане его коричневого редингота находился старый сафьяновый бумажник зеленого цвета, куда Антонино посоветовал ювелиру положить полисы. С этого кармана и начали осмотр.
В бумажнике лежали полисы на общую сумму в семьсот дукатов; мы уже говорили, что этими полисами были вексели Неаполитанского банка.
Полисы выложили на стол; их предстояло по-братски разделить между соучастниками убийства, за вычетом четырехсот дукатов, которые Антонино заранее выговорил себе как надбавку, поскольку именно он задумал преступление и взялся заманить жертву в западню.
Кроме того, эта надбавка должна была помочь ему заглушить угрызения совести, которые, по словам Антонино, терзали его, ибо преступление было направлено против того, кто заменил ему отца.
От кармана редингота перешли к карманам жилета.
В них обнаружилось сорок дукатов золотом и серебром; монеты положили поверх семисот дукатов полисами, тем самым устранив опасность, что эти бумажки может унести порыв ветра или сквозняк.
От карманов жилета перешли к кармашкам панталон.
В переднем кармашке лежали часы Руффо. Антонино заявил, что поскольку эти часы принадлежали его крестному и отличаются безукоризненной точностью, то ему доставило бы удовольствие владеть ими.
Они были отданы ему.
В левом боковом кармашке находилась золотая табакерка, в правом — ключи от магазина, конторки и кассы.
Джеппина заявила, что поскольку она одна из всей компании нюхает табак, то, по этой причине, а также потому, что она предоставила свой дом в качестве места для убийства, будет справедливо, если табакерку отдадут ей, подобно тому как часы отдали Антонино; ну а главное, если допустить, что из-за смерти Руффо им всем рано или поздно придется иметь дело с правосудием, то рискуют более всего Антонино и она. Доводы эти были сочтены справедливыми, и ее просьбу удовлетворили.
Что же касается ключей, то, по правде говоря, ради них все и было затеяно. В магазине Руффо одних только драгоценностей было на сто тысяч франков, и это не считая золотых монет и полисов, лежавших в кассе, и серебряных монет, хранившихся в конторке. Не вызывало сомнений, что наведаться туда следовало Антонино. Но, так как ни у кого не было особой уверенности в его нравственных качествах, к нему приставили в качестве адъютанта, а точнее говоря, шпиона, Гаэтано Рацци, того самого светловолосого парня, которому, выражаясь на воровском жаргоне, предстояло слягавить уже в первый день.
Однако, прежде чем совершить налет на магазин, Антонино дал несколько распоряжений.
Прежде всего, нужно было обезобразить Руффо, обуглив ему лицо.
Кроме того, следовало уничтожить его редингот, жилет, галстук и панталоны — все это было запачкано кровью; можно было оставить на нем рубашку, сорвав с нее метку, и носки, поскольку они меток не имели.
Когда с наставлениями было покончено, Антонино взял ключи Руффо и, не желая показываться на набережных, где в ту светлую ночь его могли узнать, двинулся по маленьким улочкам, ведущим к Кастель Капуано, затем вышел на большую улицу, ведущую от Кастель Капуано к улице Толедо; от Палаццо д’Ангри, где заканчивается эта улица, до улицы Кьяйя был всего один шаг.
Антонино и его спутник убедились, что улица Кьяйя была безлюдна; Антонино вставил ключ в замочную скважину, быстро повернул его, открыл дверь и, как только он и Гаэтано проскочили в магазин, закрыл ее.
Там они застыли в неподвижности и прислушались.
Все было тихо.
Антонино вынул из кармана спичку и зажег ее. На столе стояла свеча; он поднес спичку к фитилю, и тот загорелся.
В магазине по-прежнему все было в полном порядке.
Антонино вынул из шкафа две сумки вроде тех, в каких служащие банка перевозят денежную наличность, одну из них дал Гаэтано и приказал ему наполнить ее предметами, расставленными на витрине и развешанными у оконного стекла. Вскоре две сумки были наполнены доверху, в третьей поместилось все остальное.
Затем шаг за шагом, не озадачившись ни одним из секретов, которые для менее вхожего в дом человека явились бы непреодолимым препятствием, Антонино открыл кассу, где Руффо хранил наличные деньги.
Там обнаружились полисы на пять или шесть тысяч франков.
Под конец он открыл ящики конторки, где нашлось от пятидесяти до шестидесяти дукатов.
Обе эти суммы, пересчитанные и удостоверенные Рацци, перекочевали в глубокие карманы Антонино.
Главное было сделано. Следовало подумать об уходе. Антонино неспешно вынашивал свой замысел и учел все воровские правила; одно из таких правил заключалось в том, чтобы уйти, не оставив следов. Он взял одну из сумок с драгоценностями, оставив две другие Рацци, задул свечу, прошел по коридору, приподнял окно и выпрыгнул на улицу.
Рацци проскользнул в то же отверстие, опустил за собой окно, и оба они оказались снаружи, причем в доме не осталось никакого другого следа их пребывания, кроме опустошения, которое они там учинили.
Было невозможно догадаться — по крайней мере, так им казалось, — каким путем они туда вошли и каким путем оттуда вышли.
На сей раз они поднялись по улице Толедо до Бурбонского музея, затем спустились до площади Меркато Веккьо и вернулись на улицу Меркателло, но теперь с противоположной стороны.
Остальные убийцы, руководимые Джеппиной, неукоснительно следовали наказам Антонино; они разожгли печь и кинули туда редингот, жилет, панталоны и галстук Руффо, быстро сгоревшие дотла.
Затем они начали обезображивать мертвеца, превратив эту процедуру в веселую затею: на лицо ему нанесли слой серы, после чего на серу положили кучу химических спичек и подожгли их с помощью трутового фитиля. Ворох спичек, покрывавших лицо несчастного ювелира, вспыхнул, разбрасывая искры; огонь перекинулся на серу, и горящая сера, глубоко проникая в глазницы, носовую пазуху и ротовую впадину, сделала труп неузнаваемым.
Дабы сцена была веселой на все сто процентов, убийцы, не прекращая заниматься делом, выпивали и закусывали, обменивались шутками и хохотали. По возвращении Антонино и Рацци обнаружили остатки застолья, а поскольку прогулка разожгла у того и другого аппетит, они в свой черед сели за стол, доверив своим сообщникам учет денег и драгоценностей.
Между тем следовало побеспокоиться о том, что делать с мертвым телом. Было решено отвезти труп на пару километров от Неаполя и бросить в первую попавшуюся канаву.
Антонино предложил усовершенствование: поместить труп в ящик, чтобы безопаснее было вывезти его из Неаполя.
Один из убийц был подмастерьем столяра; он брался сколотить ящик, но доставить его обещал лишь через день, к вечеру.
— Но куда положить труп? — спросил Рацци.
— Затолкайте его пока под кровать, — ответила Джеппина.
Труп затолкали под кровать, открыли окно, чтобы удалить чудовищный запах серы и горелого мяса, заполнивший комнату, допили вино, остававшееся в бутылках, а затем разошлись по домам, унося с собой причитающуюся часть добычи.
Оставшись одни, Джеппина и Антонино закрыли окно и спокойно легли спать на кровать, под которой лежало мертвое тело Руффо.
Когда на другое утро Рацци постучал в их дверь, они еще спали.
VII
Таким или примерно таким было обвинительное заключение, составленное на основании признаний Гаэтано Рацци.
Хотя каждый день в Неаполе происходило не менее трех или четырех убийств, это преступление, благодаря сопутствовавшим ему обстоятельствам, произвело немалую сенсацию. Участие, которое я поневоле принял в его раскрытии, вызвало у меня любопытство, крайне редко проявляемое мною к подобного рода делам, и склонило к решению присутствовать на судебных прениях.
В итоге я написал судье, назначенному председательствовать в этих прениях, и попросил его приберечь для меня место в зале заседаний, ибо опасался, что он будет до отказа забит любопытствующими.