нулись, спрашивая самих себя, не ослышались ли они; затем, первым придя в себя, Антонино вскричал:
— Выходит, мы не приговорены к смерти?!
— Нет, — ответили ему адвокаты.
— Ну что, поняла? — обратился к своей сообщнице Антонино. — Мы будем жить! Эх, кровь Христова!
И, не в силах совладать со столь великой радостью, он с жутким смехом рухнул навзничь и потерял сознание, тогда как Джеппина, лицо которой светилось счастьем, делала реверансы присяжным, реверансы судьям, реверансы адвокатам и повторяла:
— Спасибо, добрые господа, спасибо.
Оба факкини были немедленно освобождены из-под стражи, а Рацци и трех его сообщников увели карабинеры; Антонино, все еще пребывавшего в обмороке, на руках унесли четыре солдата, а за ними следовала Джеппина, продолжая делать реверансы и повторять:
— Спасибо, добрые господа, спасибо.
Мне не доводилось видеть ничего более печального, более скорбного, более унизительного, более постыдного для нашего человеческого рода, чем зрелище этих негодяев, радовавшихся тому, что их избавил от смерти приговор к вечной каторге.
На другой день после суда, только что описанного мною, на театральной сцене была поставлена драма, сюжетом которой стало убийство Руффо. Свобода слова в Неаполе такова, что цензуре даже в голову не пришло воспротивиться постановке, хотя жертва и убийцы были названы в ней своими настоящими именами.
Я решил посмотреть ее.
Никаких литературных достоинств в ней не оказалось.
Однако сцена со Святыми Дарами, сыгранная невероятно правдиво, заставила оцепенеть от ужаса весь театральный зал; даже у самого Шекспира не видел я ничего более жуткого, чем эта сцена, где в самый разгар злодеяния убийцы останавливаются на мгновение и, пытаясь удержать одной рукой жертву, другой рукой, продолжая сжимать в ней нож, осеняют себя крестным знамением, а затем, как только звон колокольчика стихает, снова принимаются за дело и довершают убийство, нисколько не тревожась из-за того, что карающий Бог только что прошествовал в двух шагах от них.
ПОХИЩЕННЫЙ РЕБЕНОК
I
Поскольку я заметил, что с какого-то времени вас всерьез интересуют события в Неаполе и, в особенности, разбойники, как здешние, так и пришлые, совершающие набеги на столицу и ее окрестности, у меня возникло желание в свой черед дополнить те сведения, какие вы получаете отсюда, интереснейшим рассказом, который только что надиктовал мне одиннадцатилетний ребенок, сын барона Фальвеллы, более тридцати дней находившийся в плену у разбойников и, в столь юном возрасте, с таким самообладанием претерпевший это заточение, что, как Мальчик с Пальчик, сумел узнать дорогу, по которой его вели, и, направив правосудие по следам похитителей, поспособствовать аресту и преданию суду виновных, коими оказались ни много ни мало мэр, командир национальной гвардии, муниципальный секретарь и, наконец, несколько членов управы соседнего городка.
Этот рассказ даст вам куда более полное представление о разбое и о том, как он осуществляется, нежели все то, что вы уже знаете, а главное, все то, что вы можете вообразить, ибо вам никогда не придет в голову, что есть страны, где мэр, командир национальной гвардии, муниципальный секретарь и члены муниципалитета занимаются разбоем, вместо того чтобы пресекать его.
Уже давно барон Фальвелла приглашал меня провести несколько дней в его доме, и вчера, наконец, я решился принять его приглашение, увлеченный прежде всего желанием увидеть те места, где произошло необычное приключение, которое служит темой моего письма и героем которого является ребенок, чья сметливость и отвага снискали ему немалую известность в Южной Италии.
И вот нынешним вечером, видя мальчика столь бодрым и столь расположенным поведать мне о своем пленении, я подумал о тебе, о милой моему сердцу газете, для которой так много было мною написано. В итоге я попросил принести мне перо, бумагу и чернила и сказал ему:
— Дитя мое, вместо того чтобы просто рассказывать мне о своем приключении, продиктуйте мне, как все происходило; затем вы поставите под этим рассказом свою подпись, как если бы он был написан вами, я пошлю его во Францию, и вы на всем скаку, готовым журналистом, ворветесь в ряды авторов одной из ведущих парижских газет.
При этой мысли мальчишеская гордость ребенка пробудилась, и он продиктовал мне по-итальянски небольшой рассказ, который я слово в слово перевел для вас на французский язык.
Итак, дальше говорит юный Джузеппе Фальвелла.
«Мы прогуливались вместе, мама, папа и я, в саду одного из наших поместий, Монастеро, расположенного неподалеку от города Трамутола, на границе провинций Базиликата и Салерно.[39] Дело было в субботу, 23 августа, около половины седьмого вечера.
Неожиданно мама заметила и обратила на это внимание папы, что какие-то люди, находящиеся на довольно большом расстоянии от нас, так что лица их нельзя было разглядеть, явно следят за нами. Папа успокоил ее, сказав, что они, вероятно, из тех, кто приходит набрать воды в принадлежащем нам источнике, где запасаются ею многие горожане.
Я собирал цветы шагах в десяти от родителей, отделенный от них очень густой и высокой делянкой кукурузы, так что не мог видеть человека, который, перепрыгнув через ограду, приставил кинжал к груди отца и сказал ему:
— Откроешь рот, и ты покойник!
Одновременно он жестом указал отцу на шестерых человек, которые, стоя за садовой оградой не более метра в высоту, держали его на мушке.
Отец, и в самом деле, не произнес ни слова и подал знак маме хранить молчание. Видя это, бандит круто повернулся и исчез.
Внезапно я ощутил, что кто-то схватил меня в охапку и поднял в воздух. Я повернул голову и увидел, что меня удерживает человек лет тридцати пяти, в черной куртке и таких же штанах; на голове у него была остроконечная шапка, за поясом — два пистолета, в руке — обнаженный кинжал.
Нет, он не угрожал мне кинжалом, однако той самой рукой, которой держал его, призвал меня к молчанию, приложив палец к губам.
Я понял, что нахожусь в руках разбойника; но, что меня удивило, одежда на этом разбойнике была новой с иголочки, а руки у него были белые и опрятные.
Не выпуская меня из рук, разбойник бросился бежать.
В это мгновение я услышал голос отца. Он видел, как мы пронеслись мимо, и, поддерживая маму, готовую упасть в обморок, кричал:
— Не причиняйте вреда ребенку! Я заплачу за его выкуп все, что с меня потребуют!
Разбойник бежал к тому углу сада, что находится дальше всего от города и примыкает к каштановой роще. Там, позади стены, в ожидании стояли шестеро его сообщников. Он передал меня с рук на руки другому разбойнику, и тот бросился бежать в сторону гор; вслед за ним бежали его сообщники, среди которых был и мой похититель.
Трое из них были с бородой, четверо — бритые.
Я внимательно наблюдал за всем, полностью сохраняя присутствие духа, ибо был уверен, что если речь идет всего лишь о выкупе, то отец скорее заплатит полмиллиона, чем допустит, чтобы со мной случилось несчастье!
Так мы проделали около двух миль. По пути четверо разбойников откололись от нас, а точнее говоря, уклонились в обе стороны, чтобы разведать местность. Когда эти две мили остались позади, стало понятно, что мы проходим через знакомое мне место, где я побывал как-то раз вместе с моим дядей, совершая верховую прогулку.
И я воскликнул:
— А! Так мы у Веллере!
— Нет-нет! — поспешно откликнулся один из разбойников, — ты ошибаешься, это другая гора.
Было ясно, что похитители не хотят, чтобы я узнал дорогу, по которой мы шли, и потому я сказал:
— Может, и ошибаюсь. Эти места мне незнакомы.
Затем, желая не только сменить тему разговора, но и унять собственную тревогу, я спросил у того, кто похитил меня:
— Вы ведь не причинили вреда ни моему отцу, ни моей матери, правда?
Разбойник вынул кинжал из ножен и сказал:
— А ты глянь!
И в самом деле, следов крови на лезвии не было.
Это меня успокоило. Видя, что они вежливы со мной, что у них белые руки и опрятная одежда, я начал подозревать, что те, кто похитил меня, были не горными разбойниками, а городскими.
Мы преодолели вершину горы — это была гора Веллере, тут я нисколько не ошибся, — и стали спускаться по противоположному склону.
Между тем стемнело; дорога, по которой мы шли, была мне неизвестна, ведь я никогда не переходил через горы; я озирался по сторонам в надежде заметить какую-нибудь деревню или хутор, но ничего такого не видел. Однако, когда мы спустились к подножию горы, я заметил, что разбойник, который меня нес, ступает по воде.
Это была вода из реки, которая в двухстах или трехстах шагах от дороги крутила колесо мельницы, а во время паводков разливалась на дорогу.
Мы прошли еще около тысячи шагов, после чего бандиты остановились. Тот, кто нес меня, перепрыгнул через канаву; вслед за ним это проделал один из его сообщников, а третий ушел в противоположную сторону и через несколько минут вернулся, неся хлеб, сыр, кувшин воды и белое одеяло.
Это навело меня на мысль, что где-то рядом есть дом, скрытый от моих глаз. Я попытался разглядеть его в темноте, но мне это не удалось.
Впрочем, никакого намерения бежать у меня не было.
Разбойники предложили мне поесть. Я не заставил себя упрашивать, ибо был голоден. По завершении ужина один из разбойников взял меня на руки и отнес в кукурузное поле. Мне дали одеяло, сказав, что в этом месте нам предстоит провести ночь. Я завернулся в одеяло и улегся прямо в борозду. Трое охранников легли рядом со мной.
Меня одолевала такая тяжелая усталость, что, несмотря на угрожавшую мне опасность, уже через несколько минут я уснул.