Вбежав в город, он принялся кричать всем, кого видел: «Нинно возвращается!» Нинно — дружеское прозвище, которое мне дали в городе, и потому в ответ на этот крик все выскочили из дому и устремились на дорогу. В итоге у входа в город собралась такая плотная толпа, что нам не удавалось войти в него, тогда как мой отец, со своей стороны, не мог пробиться сквозь нее ко мне.
Но в итоге, поработав как следует локтями, мы, наконец, добрались друг до друга. Отец взял меня на руки и, обнимая и целуя, понес; ну а я, в свой черед, от всей души целовал его.
Отец не позволил, чтобы мама, которой нездоровилось после моего похищения, оказалась среди этой толпы. Он высоко поднял меня в воздух и издали показал ей. Она стояла на балконе нашего дворца и, не имея пока возможности обнять меня, прижимала к себе двух моих сестер.
Все жители города шли следом за нами и радостно кричали.
Но, когда мы подошли к дому, дело стало куда хуже: толпа, пришедшая поздравить моих родителей с возвращением сына, запрудила лестницу. Подняться в третий этаж было невозможно.
Наконец, в ответ на крики моей матери, все как можно сильнее притиснулись друг к другу, и нам удалось добраться до нее. Мне казалось, что бедная мама умрет от радости.
Этот день, 22 сентября, когда меня вернули семье, стал счастливым днем для всех нас. Весь день и всю следующую ночь в нашем доме царило веселье, все пели и плясали во дворе и на улице.
Мой отец выкупил меня за десять тысяч дукатов наличными, не считая полотна, сукна, окороков и сыров — все это погрузили на сорок мулов.
Однако это еще не самое интересное: самое интересное — что за этим последовало и каким образом правосудию, направляемому ребенком, удалось выявить преступников.
И, что еще интереснее, кем оказались эти преступники.
Так что завтра ребенок продолжит свой рассказ, ну а я здесь, повторяю, всего лишь переводчик.
II
Вот продолжение рассказа юного барона Фальвеллы. Я опасаюсь лишь одного: как бы мой перевод, отчасти лишив этот рассказ присущей ему простоты, в какой-то мере не лишил его и присущей ему занимательности.
«По возвращении в отцовский дом я застал там капитана мобильной гвардии, г-на Помаричи из Валло ди Марсико, большого друга всей нашей семьи. Он почти как родной сочувствовал горю моих родителей, но теперь, вновь увидев меня и убедившись, что жизнь моя вне опасности, заявил, что именно ему надлежит произвести все следственные действия. Так что он отвел меня в дальнюю комнату, заставил меня рассказать ему в мельчайших подробностях все то, что я недавно рассказал вам, и, когда я закончил, сказал мне:
— Ничего из этого не говори больше никому. Я все беру на себя.
Затем он попросил моего отца вызвать Николу Пьерри, который за час перед тем привел меня в город. Отец послал на его поиски слугу, но они окончились ничем.
Тогда мне еще не было известно, что Никола Пьерри, которого я видел лишь дважды — первый раз, когда Антонио Трокколи пришел убедиться, что я жив, и второй раз, когда меня передали в его руки и он сообщил мне, что мы возвращаемся в Трамутолу, — так вот, повторяю, тогда мне еще не было известно, что во время моего плена Никола Пьерри приходил в наш дом не только каждый день, но зачастую и по три или четыре раза в день, убеждая отца, что только ему, Пьерри, следует вести переговоры о моем выкупе.
И в самом деле, именно Никола Пьерри принес отцу то первое письмо, которое 24 августа я написал в кукурузном поле, под диктовку охранявшего меня разбойника.
Впервые он явился в наш дом в понедельник 25 августа.
Накануне около трех десятков безоружных людей из числа наших домочадцев прочесали все окрестности. Каждый действовал в своем направлении, надеясь узнать что-нибудь новое о моем похищении, но никаких его следов обнаружено не было.
И вот, как я уже говорил, Никола Пьерри явился к нам, причем в ту минуту, когда отец беседовал с офицером карабинеров, обсуждая с ним случившееся. Пьерри украдкой показал отцу письмо, давая знать, что должен кое-что сказать ему. Отец велел впустить посетителя в дом и, не сказав офицеру, по какой причине покидает его, последовал за Пьерри.
Пьерри рассказал отцу, что накануне, на пути в Монтесано, он столкнулся с двумя разбойниками, которые дали ему то самое письмо, какое теперь было при нем, и велели вручить его на другой день барону, ну а он, зная о несчастье, случившемся в нашей семье, согласился исполнить этот приказ.
Отец, никогда прежде не видевший Пьерри, поинтересовался у него, кто он такой и откуда взялся.
— Странно, что вы меня не знаете, — ответил Пьерри, — я ведь из Трамутолы; если вы хотите навести справки обо мне, можете обратиться за ними к вашему дяде Микеле.
Отец и вправду навел справки у дяди. Дядя отозвался о Пьерри хорошо, добавив, что полагается на него тем более, что тот многим ему обязан.
Это недолгое дознание происходило на глазах у Николы Пьерри, и он заявил:
— Как раз из чувства признательности, испытываемого мною к вашему досточтимому дядюшке, я и взялся доставить вам это письмо.
Хотя сумма в сорок тысяч дукатов была непомерной, отец первым делом отправил бандитам, чтобы заставить их набраться терпения, все наличные деньги, какие были в доме, то есть шестьсот дукатов. Именно Пьерри отнес эту сумму бандитам. В итоге, в три захода, он передал им четыре тысячи дукатов: вначале шестьсот, затем тысячу двести и, наконец, две тысячи двести.
Никаких расписок, само собой разумеется, бандиты не давали; и каждый раз Пьерри уходил, подавая отцу надежду на мое возвращение, и каждый раз возвращался со словами:
— С ребенком все в порядке, но деньжат нужно дать еще.
И, опасаясь разозлить бандитов, отец давал ему деньги!
В итоге, хотя дядя благожелательно отозвался об этом человеке, у отца по-прежнему оставались подозрения, и подозрения эти лишь усиливались из-за противоречий, в которые впадал Никола Пьерри.
Так, например, однажды отец хотел вручить ему полторы тысячи дукатов для разбойников, однако на сей раз Пьерри не пожелал брать деньги, заявив, что ему было велено привезти лишь съестные припасы. Мало того, он потребовал, чтобы его сопровождал какой-нибудь доверенный человек.
Отец приказал нагрузить двух мулов сырами, окороками и хлебом, а в качестве сопровождающего предоставил Пьерри одного из наших телохранителей, Франческо Матеру, человека энергичного, проворного, а главное, весьма сметливого.
Они отправились на рассвете и к одиннадцати часам утра добрались до окрестностей Монтесано. Там Пьерри остановил Матеру, сказав:
— Ну вот мы и пришли.
Одновременно он вынул из кармана свисток и свистнул в него, подавая сигнал. Они находились на опушке леса; оттуда вышел какой-то человек, переодетый офицером национальной гвардии. Однако на боку у него, вместо шпаги или легкой сабли пехотного офицера, висела кавалерийская сабля, а на голове был один из тех огромных киверов, какие носили в прежние времена; мундир был с красной выпушкой.
Мнимый офицер напал на Николу Пьерри, нещадно колотя его саблей и выкрикивая:
— Негодяй! Почему ты не принес деньги?! Я запретил тебе являться без денег!
И тогда Франческо Матера обратился к нему с вопросом:
— А откуда тебе известно, что мы не привезли денег? Вот два навьюченных мула, и ты не знаешь, что у них в поклаже. Да на двух мулах можно доставить хоть миллион.
В ответ человек в кивере напал на Матеру, и тот в свой черед получил пять или шесть сабельных ударов плашмя.
Затем он дал Пьерри приказ разгрузить мулов, а Матере — отойти подальше.
Матера повиновался, но, отойдя шагов на сто, обернулся. Разгружая мулов, бандит и Пьерри явно о чем-то спорили.
Заметив, что Матера смотрит в их сторону, бандит крикнул ему:
— Еще раз обернешься, чтобы шпионить за мной, и я тебе пулю в задницу всажу!
Матера продолжил идти дальше, но по дороге его догнал Пьерри. Они вместе возвратились к отцу и рассказали ему о том, что случилось.
Это происшествие укрепило отца в его подозрениях.
Он с угрожающим видом подошел к Пьерри и сказал ему:
— До сего дня мои руки не были замараны кровью; но, клянусь тебе, если с моим ребенком случится несчастье, я своими собственными руками задушу твою жену и твоего сына.
В этот момент мама принесла несколько драгоценностей, которые могли стоить от двенадцати до пятнадцати тысяч франков. Отец потребовал, чтобы Пьерри взял их и немедленно отнес разбойникам.
Матера хотел отправиться вместе с ним и на этот раз, но Пьерри категорически отказался от его предложения.
И тогда в присутствии отца разгорелся спор, заставивший его задуматься еще сильнее. Пьерри утверждал, что, помимо бандита с саблей в руках, в лесной чаще скрывалось около трех десятков людей, которых он видел своими собственными глазами. Матера, напротив, настаивал, что бандит был один.
Пьерри вернулся на другой день, возвратив драгоценности и заявив, что разбойники издевались над ним, бросили его на землю и пинали ногами, говоря при этом: «Нам нужна вся сумма сразу, причем лишь золотом и серебром».
Обычно Пьерри был немногословен, но отцу пришла в голову мысль подпаивать его. И это ему удавалось. Чем больше Пьерри пил, тем разговорчивее он становился.
Но, пьянея, он почти всегда путался в своих обещаниях, и потому отец понял, что доверять этому человеку нельзя никоим образом. Так, к примеру, Пьерри говорил:
— Ваше превосходительство, можете быть спокойны, завтра вам вернут вашего сына.
Но уже через несколько минут, забыв о том, что только что обещал, он добавлял:
— Дайте мне пару бутылок розольо, чтобы каждое утро бедному ребенку можно было давать по рюмочке этой наливки!
Двух бутылок, если расходовать их содержимое по рюмочке каждое утро, хватило бы дней на двадцать пять, а то и на тридцать.