Так мы проделали три или четыре мили; но тут коляску тряхнуло, и я открыл глаза. Вико осталось уже позади, и экипаж, за которым мы неотступно следовали, словно гонясь за ним, был всего лишь в ста шагах впереди нас. Пока я дремал, уже рассвело; дул свежий ветерок, воздух благоухал, залив искрился. Внезапно на повороте дороге, в том месте, которое называется Ла Торретта, кучер остановился, круто развернул коляску и лошадей, а затем бешеным галопом помчался в сторону Вико, не переставая кричать:
— Разбойники! Разбойники!
Все это произошло так быстро, что, погрузившись в созерцание пейзажа и глядя влево, вместо того чтобы смотреть вперед, я ничего не заметил. Мне пришлось привстать и оглянуться назад.
И вот что я увидел на дороге, примерно в двухстах шагах позади нас.
Слева, со стороны моря, груду вязанок хвороста, а позади них, поставленные в ряд, — четыре пустые коляски с привязанными к козлам кучерами.
Справа, у подножия горы, опустив голову на колени, со связанными руками, сидели на земле шесть десятков рабочих, трудившихся в порту Кастелламмаре и шедших на работу.
Посреди дороги полтора или два десятка разбойников обирали пятерых седоков, вместе с которыми я должен был бы ехать из Сорренто в Кастелламмаре, не внуши мне моя счастливая звезда аристократическое желание нанять una carrozza лично для себя!
Все это лишь промелькнуло у меня перед глазами, однако мне стал понятен ужас кучера, который, стоя на передке, словно участник Олимпийских игр, со всего размаха стегал кнутом лошадей, продолжая кричать:
— Разбойники! Разбойники!
В ответ на его крики все встречные коляски разворачивались и устремлялись вслед за нами; все пешеходы, оказавшиеся на дороге, цеплялись за экипажи, чтобы как можно быстрее уйти от опасности. Это превратилось в настоящее повальное бегство, в котором невозможно было что-либо понять, а главное, которое невозможно было остановить.
Так мы и въехали в Вико, где на какое-то время все пришло в смятение из-за криков «Разбойники!», исходивших не только от моего кучера, но и всех других кучеров, и не только всех других кучеров, но и от всех пешеходов, которые кричали тем громче, что они не понимали, почему кричат. В Вико должны были думать, что за нами гонятся все разбойничьи шайки Крокко и Нинко-Нанко.
Было около шести часов утра. Мой кучер в конце концов остановился у караульного помещения национальной гвардии, крича еще громче, чем прежде: «Разбойники! Разбойники!»
Оттуда, насмерть испуганные, выскочили два почтенных горожанина, один в штатском, другой в мундире, в то время как окно на втором этаже распахнулось и появившийся в окне лейтенант спокойно поинтересовался, с чем связан весь этот шум.
Однако кругом раздавалось столько голосов, кричавших одновременно; слышалось столько вопросов и ответов, не поспевавших друг за другом; к небу возносилось столько возгласов, исполненных недоумения и страха, что мне показалось неуместным вносить свою ноту в это многоголосие одержимых. Так что, предоставив моему кучеру возможность рассказать то, что он знал, а всем остальным — то, чего они не знали, я ограничился тем, что вполголоса ответил славному господину, удостоившему меня вопросом о причине всего этого шума:
— Разбойники вышли на дорогу из Вико в Сорренто, вблизи Ла Торретты. Там они задержали и связали шесть десятков рабочих, направлявшихся в Кастелламмаре, и остановили пять колясок с двумя десятками пассажиров, которых они увели в горы. Вот все, что я могу вам сказать, поскольку это все, что мне известно.
Господин, удостоивший меня вопросом, был капитаном национальной гвардии, и потому, едва я закончил свои разъяснения, он, невзирая на присутствие лейтенанта, остававшегося у окна и невозмутимо наблюдавшего за происходящим, приказал бить общий сбор.
Берсальеры и карабинеры, казармы которых находились на одной и той же площади, не стали дожидаться сигнала: берсальеры, числом около двадцати, ведомые сержантом, бросились вперед беглым шагом, даже не поинтересовавшись, сколько было разбойников, как вдруг их остановило крепкое ругательство, прозвучавшее из окна второго этажа: это их офицер грозил отправить всех на гауптвахту, если они не подождут его.
Такие уж это замечательные солдаты — всегда приходится грозить им, чтобы они не шли в огонь чересчур быстро.
Они вернулись обратно и построились перед домом, где квартировал их офицер; он тотчас выбежал на улицу, на ходу просовывая руку во второй рукав кителя, встал впереди них и вместе с ними мерным шагом выступил в поход.
К ним присоединилось еще несколько их товарищей и шесть карабинеров. Общая численность этого небольшого отряда составляла около тридцати человек.
Рассудив, что дорога никогда не будет безопаснее, чем теперь, я уговорил кучера вновь отправиться в Кастелламмаре, и, в самом деле, когда мы подъехали к Ла Торретте, дорога там оказалась совершенно свободной. Рабочие, освобожденные от пут и имевшие возможность идти куда угодно, направились на работу. Кучера, избавленные от седоков, которые ехали из Сорренто в Кастелламмаре, отправились искать тех, кому нужно было добраться из Кастелламмаре в Сорренто.
Ну а я приехал к семичасовому поезду, вместо того чтобы приехать к шестичасовому, только и всего.
Новость уже дошла до Кастелламмаре, и местную национальную гвардию я застал поставленной под ружье. Телеграф сработал. Кава, Салерно и Амальфи были извещены, и все надеялись отрезать бандитам путь к отступлению.
В подобных обстоятельствах всегда на что-то надеются.
В девять часов я прибыл в Неаполь, а час спустя был уже на обратном пути в Сорренто. Дорога показалась мне быстрее обычного.
Меня чрезвычайно радостно встретили в гостинице и чуть было не приехали поздравлять с благополучным возвращением местные власти. Все полагали, что меня увели в горы разбойники, а это и впрямь могло закончиться очень скверно. Не сомневаюсь, что я известен этим господам почти так же хорошо, как Ариосто, но несколько в ином ключе, и потому вряд ли мне удалось бы отделаться двумя десятками стихов из «Кристины» и «Карла VII».
По прибытии в Сорренто я узнал, что одного из пассажиров ехавшей впереди нас коляски, которого во время нашего поспешного бегства я видел распаковывающим свои товары прямо на дороге, разбойники отпустили, поскольку рана на ноге мешала ему ходить.
Я попросил его навестить меня и снабдить подробностями более точными, нежели все те толки, какие мне довелось услышать по пути.
Вначале у него не было особого желания говорить, и я подумал, что он просто не знает меня. Но нет, я ошибся: он прекрасно знал меня. Тогда мне пришло в голову, что его желание хранить молчание объясняется страхом, который внушают ему разбойники. Но и тут я ошибся.
Он страшился г-на Ла Мармору, военного губернатора Неаполя.
Сначала я не понимал, что является причиной подобного страха, но бедняга высказался по этому поводу, и, должен сказать, его рассуждения показались мне не лишенными смысла.
— Сударь, — сказал он, — под командованием господина Ла Марморы находятся девяносто тысяч солдат. Жалованье этих девяноста тысяч солдат, поставленных под ружье, составляет от ста пятнадцати до ста двадцати тысяч франков в день. Понятно, что господин Ла Мармора не будет благосклонен к человеку, который заявит, что, располагая целой армией и огромными деньгами, после двух лет ужасной борьбы и чудовищных расходов, господин де Ла Мармора так и не смог пока обеспечить безопасность пассажиров даже в шести льё от Неаполя, на одной из самых оживленных дорог королевства.
И с этой точки зрения, как мне кажется, мой соррентийский собеседник не так уж и ошибался.
Наконец, приведя разного рода доводы, я сумел преодолеть его сомнения, и вот что он мне рассказал.
Подъехав к Ла Торретте, он и его спутники увидели, но уже слишком поздно, то, что мой кучер, к счастью, увидел вовремя, а именно: четыре задержанные коляски, кучеров, привязанных к козлам, и шестьдесят рабочих, со связанными руками сидевших у подножия горы.
Завидев пятую коляску, разбойники, а их было человек восемнадцать, тотчас же крикнули: «Alto, е faccia in terra!»[43] Кучеру даже в голову не пришло сделать то, что так ловко проделал мой возница, — обратиться в бегство. В итоге он остановился; пассажиры вышли из коляски, но им не дали времени лечь faccia in terra. Нападение несколько затянулось. Одна коляска, за полчаса перед тем ускользнувшая от разбойников и укатившая в сторону Кастелламмаре, и наша, на глазах у них вихрем умчавшаяся в облаке пыли по дороге на Вико, могли поднять тревогу, и банда лишилась бы плодов столь дерзкого и столь успешного налета.
Не говоря уж о том, что из окна дворца, где г-н Ла Мармора живет в Неаполе, он с помощью хорошей подзорной трубы вполне мог видеть мельчайшие подробности происходившей сцены.
И потому разбойники повели пленников в горы, поторапливая их, как водится, пинками под зад и ударами ружейных прикладов в спину.
Когда они отошли на достаточно большое расстояние, один из разбойников нацепил фуражку на конец сабли и подал знак кучерам и портовым рабочим знак, что они вольны продолжать свой путь.
Пройдя около двух миль, пленники вышли на поляну, где их поджидали основные силы банды, примерно сто шестьдесят разбойников.
На той же поляне находились восемнадцать пассажиров, которые были захвачены прежде них.
Разбойники объявили им всем, что они пленники и останутся таковыми до тех пор, пока не выплатят по две тысячи дукатов в качестве выкупа. Поскольку пленников было двадцать шесть, это означало, что всего за полчаса разбойники заработали сто двадцать тысяч франков, но, разумеется, в предположении, что вся названная сумма будет выплачена.
Кроме того, пленников уведомили, что те из них, кто будет отставать, рискуют остаться позади навсегда. Отставших просто пристрелят. Разбойники прекрасно понимали, что это должно было привести к убыткам, но они знали также, что в делах подобного рода приходится жертвовать малым ради спасения главного.