С минуту Бьянки раздумывал, не торопясь поверить в это известие, но поскольку, в конечном счете, ничего невозможного в нем не было, он, дабы ему не в чем было упрекать себя, решил направиться к этой ферме, благо расстояние до нее составляло всего лишь около мили.
Поместив в авангард двух разведчиков, Пеппино и Пальмиери, он приказал им держаться в пятидесяти шагах впереди взвода. Позади них ехал горнист Про, позади горниста Про — лейтенант Бьянки, позади лейтенанта Бьянки следовали остальные двадцать конников.
Скажем пару слов о горнисте Про и лейтенанте Бьянки, каждый из которых сыграл важную роль в той страшной драме, о какой нам предстоит рассказать. Ее третий актер остается неизвестным.
Выше мы говорили о трех подвигах. Так вот, прекрасный подвиг был совершен горнистом Про; величественный — лейтенантом Бьянки; возвышенный — солдатом, чье имя не могли назвать его товарищи, поскольку ни один из них не выжил, и не знали разбойники, рассказавшие о том, что произошло у них на глазах.
II
История Про коротка. Он родился в Терни и в Салуццком легкоконном полку служил всего лишь год.
История Бьянки несколько длиннее и несколько беспокойнее.
Он был выходцем из бедной крестьянской семьи и родился в Миланской области, в Ориджо. Попав в армию по призыву, он семнадцать лет состоял на австрийской службе и за безупречное поведение и боевые заслуги (так, в войне 1849 года ему саблей раскроили голову во время атаки, когда он в одиночку оборонялся против шести пьемонтских солдат, но сражался с ними, сожалея, что вынужден делать это) в 1859 году получил, что было неслыханно при его безвестном происхождении и тем более для миланца, чин младшего лейтенанта австрийской армии! Для бедного крестьянина это стало неожиданным продвижением по общественной лестнице, чем-то вроде маршальского жезла.
Однако перемирие, подписанное в Виллафранке, вернуло Бьянки на его родину, а его родину возвратило в Италию.
Оставаясь на австрийской службе, Бьянки сохранил бы свой чин и свое общественное положение и, возможно, благодаря хорошему примеру, который он подавал другим, даже улучшил бы это положение и стал бы лейтенантом.
Однако Бьянки не сомневался ни минуты. Такая мысль даже не пришла ему в голову: он отказался от своего чина, продал свою новехонькую экипировку за четверть того, во что она обошлась ему, и без оглядки уехал предложить себя и свою саблю родине, даже не будучи уверен, что ему сохранят чин, приобретенный им благодаря стольким трудам и стольким проявлениям отваги. И в самом деле, его офицерский чин не был признан вплоть до марта 1860 года, и все это время Бьянки жил на средства, вырученные от продажи экипировки. Наконец, чин был признан, но без выслуги лет. Семнадцать лет военной службы Бьянки в расчет взяты не были.
Бьянки вступил в Салуццкий легкоконный полк, не требуя ничего и, если воспользоваться словами графа Монти, его друга, «довольствуясь тем, чтобы в патриотической армии быть солдатом еще лучше, чем был им в австрийской армии»; наделенный превосходными душевными качествами, он снискал любовь своих товарищей, а своими немалыми военными заслугами завоевал уважение со стороны начальства. «Под личиной льва, — говорил мне все тот же граф Монти, — он таил сердце агнца, а за его суровостью ветерана скрывалась едва расцветшая душа юной девушки». Ни один офицер этого славного полка — а я имел честь знать многих из них — не говорил мне о Бьянки без подробного перечисления всех его достоинств, только что упомянутых нами, а закончив этот перечень, непременно вздыхал и ронял слезу.
Вернемся, однако, к нашему рассказу.
Мы сказали, что два разведчика, Пеппино и Пальмиери, ехали в пятидесяти шагах впереди взвода.
Внезапно послышалась ружейная пальба.
Оба упали замертво. Разбойники подпустили их на десять шагов и открыли огонь.
Со всех сторон раздались оглушительные крики: двадцать три кавалериста Салуццкого полка были окружены сотней разбойников. Подсказка пастуха оказалась предательством, и Бьянки и его взвод попали в западню.
В разбойничьей войне никто не помышляет о том, чтобы сдаваться в плен, ибо это война без пощады, и те, кто попал в безнадежное положение, стремятся погибнуть, вот и все. Для сдавшихся в плен той или иной стороне разница невелика: в армии их расстреливают, а у разбойников истязают.
— Ко мне, кавалеристы! — закричал Бьянки. — Умрем с честью! Сабли наголо, трубить атаку!
Кавалеристы обнажили сабли, Про приставил к губам горн.
Единственная возможность спасения заключалась в том, чтобы проложить проход сквозь ряды разбойников; к несчастью, в раскисшей земле лошади вязли выше бабки.
Началась страшная пальба, и было убито пять-шесть всадников и столько же лошадей.
В числе выбитых из седла был и горнист Про.
Расскажем о трех ярких эпизодах этого боя.
Горнисты, в отличие от конников, не имеют ружья.
У них есть лишь сабля.
Выбитый из седла, Про со своей саблей не мог оказать никакого сопротивления дюжине разбойников, которые, приложив к плечу карабины, приказывали ему сдаться.
Про сломал ставшую бесполезной саблю, чтобы она не попала в руки разбойникам, швырнул в их сторону эфес, а затем и клинок.
В нескольких шагах позади него находилась небольшая овчарня. Он укрывается там, выламывает из стен камни и бросает их в разбойников. Те стреляют в него раз тридцать, но, по какой-то счастливой случайности, все время промахиваются, тогда как он ранит двух или трех противников; в итоге разбойники держат совет, один из них выходит вперед и, обращаясь к Про, говорит:
— Послушай, у нас нет горниста; давай, переходи к нам и, став у нас горнистом, не только жизнь себе спасешь, но и жалованье будешь получать вдвое больше нынешнего, а заодно и долю добычи.
— Еще чего! — отвечает Про. — Где это видано, чтобы солдат короля Виктора Эммануила переходил на сторону разбойников?… Вот тебе, мерзавец, за твое предложение!
И с этими словами бросает в лицо ему камень.
Бой длится еще несколько минут; Про получает пулю в грудь и падает мертвым.
Напомним, что Бьянки дал приказ атаковать разбойников и встал во главе атакующих. Отличный наездник, верхом на сильной лошади, он преодолевает овраг и оказывается вне опасности.
И тут он оборачивается.
Рядом с ним польский сержант Либинский, молодой моденский доброволец по имени Дзамбони и еще один кавалерист, имя которого нам неизвестно.
Он окидывает взглядом поле боя и видит, что шестнадцать из его солдат лежат там мертвыми.
Им овладевает безмерная скорбь. Ему кажется, что долее жить постыдно, и, обращаясь к трем своим товарищам, он говорит:
— Друзья мои! Возвращайтесь в полк и скажите полковнику, что, поскольку мои солдаты пали как храбрецы, я не хотел пережить их.
И, повернув лошадь, он во второй раз преодолевает овраг, но теперь в противоположном направлении, и через несколько мгновений снова оказывается в окружении разбойников.
— Друзья мои, — тем временем произносит старый польский сержант, — выполняйте поручение лейтенанта, а я умру вместе с ним.
— Мы тоже, — говорят оба кавалериста.
И все трое, следуя примеру Бьянки, возвращаются, чтобы умереть подле своих товарищей.
Однако в числе тех шестнадцати солдат, что лежали распростертыми на поле боя, находился один, который мало того что не был убит, но даже и ранен не был.
Его лошадь, которой пуля попала в голову, при падении залила его кровью, и он остался лежать на земле, притворяясь мертвым, но держа под рукой ружье и рассчитывая, что, если его признают живым, у него будет возможность отомстить за свою неизбежную гибель смертью хотя бы одного из разбойников.
Когда схватка закончилась, разбойники сочли его мертвым и ушли.
Он был спасен.
Несколько разбойников проходят рядом с ним, не обращая на него никакого внимания, и тащат с собой самого молодого во взводе солдата, несчастного мальчишку лет семнадцати.
Он плачет, думая, возможно, о матери, а может быть, и о мучениях, которые ожидают его.
Кавалерист, лежащий на земле, видит его слезы, слышит его мольбы и говорит себе:
«Этот мальчишка не умеет умирать и обесчестит полк».
Он хватает ружье, которое приберег для своего последнего выстрела, привстает на колено и кричит пленному:
— Хватит ныть, трус! Сейчас ты у меня умоешься кровавыми слезами!
Он стреляет, убивает юного солдата, встает во весь рост, скрещивает руки на груди и с улыбкой ждет смерть.
Ну что, сдержал я данное вам слово?
Разве подвиг Про не был прекрасен?
Разве подвиг Бьянки не был величествен?
И разве подвиг, совершенный неизвестным, о смерти которого рассказали изумленные разбойники, не был, с точки зрения воинской чести, возвышен?
Вернемся, однако, к Бьянки, ибо он был не только убит, но и замучен.
Убив двух или трех разбойников, он получил пулю в спину и свалился с лошади.
Разбойники набросились на него.
Для начала в качестве развлечения они нанесли ему не менее трех десятков ударов ножом в те места, где, как им было известно, ранения не могли быть смертельными.
Затем один из разбойников резаком рассек ему подбородок за эспаньолкой.
Затем другой принялся тупым ножом неспешно резать ему шею.
Поскольку Бьянки, изнемогая от боли, скрипел зубами, третий разбойник, у которого нервы были чувствительнее, чем у остальных, положил ему на рот камень и каблуком затолкнул его между челюстями.
Отрезав голову, с камнем во рту ее выставили на ограде.
Двум раненым кавалеристам удалось скрыться в зарослях, и только они спаслись во время этой жуткой бойни.
III
Понятно чувство глубокого горя, охватившее славный Салуццкий полк при известии о жуткой бойне, которую мы описали.
Полковник поклялся отомстить за своих солдат, офицеры поклялись отомстить за своих товарищей, солдаты поклялись отомстить за своих друзей.