Так что дон Джузеппе Карафа не смог передать никаких известий нашему претенденту, поскольку, едва он прибыл в Неаполь, его взяли на подозрение, схватили, обезглавили и посадили на кол.
Но герцог де Гиз был не таким человеком, чтобы впадать в уныние из-за подобного пустяка.
Тем временем в Неаполе появился новый выборный от народа, по имени Арпайя, сменивший Андреа Наклерио, то есть того, кто вызвал восстание, заявив, что платить налог на фрукты надлежит продавцу, а не покупателю — подробность, которую испанский указ оставлял в полной неясности.
Герцог де Гиз стал искать какого-нибудь приспешника этого Арпайи и в итоге нашел его крестника, согласившегося взять на себя налаживание связей с его крестным отцом.
Однако крестник был схвачен испанцами и предан смерти, ни дать ни взять, как если бы его схватил Мазаньелло.
За ним последовал лакей-француз, состоявший в услужении у одного из свитских дворян герцога де Гиза, однако он был схвачен в Гаэте и подвергнут допросу с пристрастием. Но, поскольку он позаботился уничтожить имевшиеся при нем депеши и у него хватило мужества ни в чем не признаться, его выслали обратно в Рим, хотя и с вывихнутыми ногами.
Все эти неудачи не обескуражили герцога де Гиза. Правда, не он понес наказание за проявленное им упорство.
Не пожалев золота, герцог де Гиз уговорил двух молодых итальянцев в свой черед предпринять ту же рискованную затею; они оказались удачливее и добрались до Чиччо Арпайи.
Арпайя не колеблясь ответил согласием на полученное предложение, и, поскольку у герцога де Гиза достало хитрости выставить свою кандидатуру в качестве всего лишь главы республики, слово «республика», отвечавшее неаполитанским обычаям, настолько обольстило неаполитанцев, что народ и его вожаки восторженно встретили предложение герцога.
Не забудем, что, пока наш герой предпринимал все эти попытки, Мазаньелло, в свой черед, был изрешечен пулями, растерзан на куски, выволочен в грязи и объявлен гнусным предателем.
Правда, уже через день, проявив величайшее тщание, те же самые куски отыскали, как можно аккуратнее приладили друг к другу, собрав воедино это бедное растерзанное тело, затем положили его на носилки, обитые бархатом, и принялись носить по улицам, провозглашая, что тот, кому оно принадлежало, был не только мучеником, но и святым.
Произошло это несколько поздновато, но, как говорит пословица, безжалостная, как и все пословицы, «Лучше поздно, чем никогда».
Как только герцог де Гиз обрел уверенность в согласии со стороны Арпайи и вожаков народа, он написал своему брату, шевалье де Гизу, письмо с просьбой сообщить о его замыслах кардиналу и королеве и от его имени заверить их, что все его дальнейшие шаги будут совершаться исключительно во имя славы и блага французской королевской династии.
План его был одобрен как королевой, так и кардиналом, и герцогу де Гизу была предоставлена полная свобода действовать по его собственному усмотрению.
Герцог отправил в Неаполь молодого капитана по имени Агостино ди Льето, поручив ему произвести точную оценку денежных средств и живой силы, которыми располагает неаполитанский народ.
Молодой капитан возвратился и доложил герцогу, что в Неаполе находятся под ружьем около ста семидесяти тысяч человек, очень ловких, решительных и готовых предпринять любые боевые действия, какими бы опасными они ни были; что в городе уже есть от пятисот до шестисот годных верховых лошадей, но если взять в расчет еще и упряжных лошадей, то за неделю общее их число легко довести до пяти или шести тысяч;
что из сокровищ, уцелевших после разграбления особняков подозрительных и враждебно настроенных лиц, из золотой и серебряной посуды, а также драгоценных украшений, легко можно начеканить монет на три или четыре миллиона;
что пороха в городе много, и к тому же его можно будет изготовить даже сверх необходимого количества;
что имеется сорок артиллерийских орудий, но легко можно отлить еще сорок;
что, поскольку вся страна охвачена восстанием, как и город, у которого продовольствия запасено на пять месяцев, из сельской местности можно будет получить столько провизии, сколько понадобится;
что никаких французов призывать на помощь не надо, ибо иноземцы возбуждают у неаполитанского народа такое беспокойство, что он скорее вновь сдастся испанцам, нежели подчинится какой-нибудь иной власти, кроме его собственной;
что, стало быть, неаполитанцы нуждаются лишь в вожде и вождем этим вполне может стать герцог де Гиз, если у него достанет мужества, чтобы присоединиться к ним, и уверенности в себе, чтобы положиться на них.
Они были тем более склонны вверить себя в руки герцога де Гиза, что незадолго перед тем, вопреки мирному соглашению, которое было заключено между герцогом де Аркосом и Мазаньелло, но так и осталось неутвержденным, в Неаполь прибыл флот, доставивший испанцам подкрепление, и испанские солдаты вошли в город, держа в одной руке меч, а в другой — факел.
Так что колебаться не приходилось. Момент был благоприятный; Неаполь ждал герцога как спасителя; однако отыскать возможность вступить в город ему предстояло самому.
Тем временем, дабы еще более укрепить герцога де Гиза в его решимости, в Рим прибыла депутация от городских властей Неаполя и вручила нашему герою следующее письмо:
«Светлейшее высочество, герцог де Гиз!
Верноподданнейший народ Неаполя и Неаполитанского королевства, обливаясь кровавыми слезами, умоляет Ваше высочество согласиться быть его заступником, коим является ныне в Голландии принц Оранский, и обеспечить ему помощь, которую Ваше высочество столь милостиво предложило ему в своем любезном послании, каковое верноподданнейший народ, с его верностью, искренностью и здравомыслием, принял сегодня с разверстыми объятиями. Сие обязывает нас беспрестанно возносить здесь молитвы Пресвятой Богоматери Кармельской, дабы вскоре мы могли лицезреть особу Вашего высочества и ощутить на себе действие доблести Вашего высочества, коему мы с изъявлением безграничного уважения и покорности целуем руки.
К этому приветственному обращению, а вернее к этому прошению, было приложено письмо Дженнаро Аннезе, главнокомандующего неаполитанскими войсками. Вот оно:
«Светлейшее высочество!
Прочитав любезное послание Вашего высочества, я решил, совместно с другими предводителями верноподданнейшего народа Неаполя, послать синьора Николо Мария Маннару, нашего главного поверенного, с инструкциями и настоящим письмом к Вашему высочеству; оказавшись обременены множеством военных дел, мы, как с нашей собственной стороны, так и от имени верноподданнейшего народа Неаполя, во всем и повсеместно полагаемся на то, что Ваше высочество установит, решит, восполнит и сделает, и от всего сердца рекомендуем Ваше высочество сему народу.
Засим остаемся в ожидании милостей и покровительства со стороны Вашего высочества, коему с изъявлением безграничного уважения смиренно целуем руки.
Из этих писем явствовало, что настало время уезжать.
И герцог, подобно Цезарю, решил довериться своей удаче. В обмен на переводные вексели он взял взаймы четыре тысячи пистолей, то есть сорок тысяч франков. Некая дама — а в приключениях герцога де Гиза всегда присутствовали дамы — так вот, некая дама принесла ему десять тысяч экю в векселях и все драгоценности и украшения, какие у нее были.
Затем, невзирая на крайне ненастную погоду, невзирая на опасность оказаться захваченным испанским флотом, который крейсировал подле Неаполя, он после девятидневного ожидания попутного ветра вознес молитву у чудотворного распятия в церкви святого Павла, попрощался с французским послом, г-ном де Фонтене, сел на коня и вслед за своим горнистом, трубившим в знак того, что наш герой не делает тайны из своей затеи, двинулся в сторону Фьюмичино, где его ждали восемь неаполитанских фелук и три бригантины, поднялся на борт самого небольшого и самого легкого из всех этих судов, чтобы ускользнуть, в случае нужды, от тяжелых испанских галиотов, распределил по остальным судам свою свиту, состоявшую из двадцати двух человек, и 14 ноября, в четверг, пустился в плавание.
В тот же день его камердинер уехал во Францию, увозя с собой адресованные кардиналу Мазарини депеши, в которых герцог писал, что иных новостей о нем, кроме как вести о захвате неаполитанской столицы или его смерти, впредь не будет.
IX
Итак, дорогие читатели, мы оставили нашего героя в ту минуту, когда он поднял паруса и отправился в свою рискованную экспедицию, сопровождаемый любовными напутствиями трех или четырех самых очаровательных и любезных римских дам.
Около четырех часов пополудни небольшая флотилия поравнялась с островом Понца, который, как и соседний с ним остров Пандатерия, именуемый теперь Вентатере, во времена римских императоров служил местом ссылки. Кстати сказать, именно на Пандатерии умерли от голода Юлия, дочь Августа, которую он называл своей язвой, и Агриппина, вдова Германика; именно там Октавии, жене Нерона, по приказу мужа перерезали вены: от уж