Время переместило Артема в этот поезд, и вокзал виделся отсюда совсем обшарпанным: сквозь бреши в штукатурке здания проглядывали строительные потроха, а на перроне не было теперь ни одного мальчишки. Зато старухи все так же поднимали к окнам бидоны и далеко не сразу признали в бородатом приезжем единственного внука Афанасьевых.
Артем тоже не узнал Ойлю — городок так сильно зарос травой, что походил на заброшенный пустырь, но рядом с их старым домиком вовсю кипело строительство коттеджа из нарядного красного кирпича.
«Новый директор комбината», — объяснил дед, когда они сидели за ужином. Бабуля теперь почти не вставала и сразу, с порога, попросила Артема сходить к соседям, забрать какое-то одеяло. Артем кинулся выполнять просьбу и только на пороге соседском догадался, что бабуля хочет им похвастаться. Значит, с ней все не так плохо, утешал он себя — когда люди хвалятся перед соседями, им есть для чего жить.
И дед и бабуля много спрашивали о Вере, но, к счастью, времени для откровений у Артема не было — пробыв в Ойле меньше двух дней (большая часть которых ушла на возню с забором), впрыгнул в очередной московский поезд.
Артем ни разу не был в Москве и поэтому сразу с вокзала помчался смотреть город: ему сто раз снилось, как он гуляет по московским переулкам — однажды был сон, будто Москву привезли в Николаевск, как привозят выставки или спектакли. Теперь отец Артемий гулял по настоящей Москве и чуть не каждый час останавливался, чтобы потрогать стенку ближайшего дома и сказать себе: «Я здесь, на самом деле!» Змеиные переулки, пузатые особняки, громада новых зданий… И главная встреча — с Лаврой. Спасибо владыке Сергию — если бы он не стал лично хлопотать за Артема, тому никогда не удалось бы попасть в семинарию с первого захода. Слишком много было таких желающих по всей стране… Артем знал, что некоторые батюшки ждут вызова едва не с десяток лет, ему же откровенно повезло. Заслужил ли?
Добравшись до Сергиева Посада, Артем устроился в гостинице «Загорск» — первой в его жизни и без лишних претензий. Она мало отличалась от общаги — правда, в номере не было Батыра. От епархиальных знакомых отец Артемий знал, что в гостинице лавры живут по двадцать человек в одной комнате.
В семинарии ученики одного года объединялись не в курсы, а в классы, так что Артем заново угодил в первоклассники. Экзамены надо было сдавать по выбору, и Артем решил, что ограничится историей Русской церкви, Ветхим и Новым Заветами.
Семинарские сессии никакого сходства с институтскими не имели. Группу облеченных саном студентов делили на две части, так что граница проходила по букве К, и каждый знал о времени своего экзамена. Священника Афанасьева, разумеется, вызывали первым — но он к этому свойству своей фамилии привык еще в школе, и ему даже нравилось отвечать раньше всех. Времени на подготовку не полагается, вытянул билет с вопросами — иди отвечай. А отметку говорят только после того, как экзамен закончится у последнего по счету батюшки-студента. Вот почему Артем вынужден был слушать ответы своих одноклассников. Были среди них несомненно образованные люди, слушая которых экзаменатор укладывал подбородок на ладонь и качал головой в такт; но были и полуграмотные, от выступлений которых Артем морщился как от лимона. Одного священника, который не смог сказать хотя бы двух слов об Александре Невском, экзаменатор отчитал с такой суровостью, что Артем малодушно порадовался — не хотел бы он услышать такие слова: «На что вы надеялись? Ах, на милость Божью? Что же, пусть она поможет вам исправить вашу двойку!»
Святой отец ушел с экзамена ярко-розовым, как редиска.
Преподаватели вели себя с заочниками очень и очень строго. Не все они были духовного звания, но знаний по своему предмету требовали все одинаково.
«И зачем нам эта учеба? — причитал в коридоре немолодой уже иеромонах из Тамбова — Если б не владыка, ни за что бы сюда не поехал. Горячая молитва, любовь прихожан, крепкая вера — вот что для нас главное, а не цифры-даты». Артем не стал спорить, хотя сердце колотилось от желания произнести готовые слова. Слишком долго священникам не позволяли учиться, и высшее образование для лиц духовного звания прежде было недостижимым, как свободное передвижение по миру. Восемь, в крайнем случае десять классов — это был потолок. Образованное священство стало бы опасным, поэтому государство предохранялось от такой напасти. Вот о чем думал и хмурился Артем по дороге в свою простецкую гостиничку.
Ни с кем не сближаясь и не знакомясь, Артем старался полностью включиться в экзамены и сдал все три с легкостью на «отлично». Хотел позвонить домой, но потом передумал. Всего через сутки он вернется.
Николаевск не так и далек от Сергиева Посада, но Артему казалось, что он угодил совсем в иной мир — и может рассматривать свою прежнюю жизнь издали, как через мощный бинокль. Расстояние определило всем тревогам свою меру, и отец Артемий понял, что главным экзаменом этой сессии для него стало осознание давно совершенной ошибки. Вера Борейко не была виновата в несчастии Артема, он сам был виновен — в наивности и маловерье. Наблюдая несколько дней монахов, которых среди заочников было в изобилии, отец Артемий чувствовал, словно мимо него проносят на блюдечке самое заветное желание. Блюдечко проносили мимо, и перед носом бесшумно закрывалась дверь в мир, где все придумано именно так, как нужно ему. Артем теперь сильно жалел, что не допустил в свое время думать всерьез о монашестве, он помнил, как сильно влекла его Вера, и хоть сейчас мог вспомнить ту власть над ним, которой она обладала. Освобожденный из плена Артем долго не мог решить, куда нести не нужный никому багаж чувств, но лавра все расставила по местам, и это открытие было, конечно же, много важнее экзаменов.
Развод — не лучший путь к монашеству, но Артем знал несколько таких случаев даже у них в епархии. И кстати вспомнил еще одну историю — но уже с обратным знаком. Уже при его служении расстригся инок Покровского монастыря, отец Симеон. В настоящее время никакой уже не отец, а просто Олег Цыпляков. Монахом Олег пробыл три года, после чего упал в ноги к епископу, признавшись, что уже давно живет с женщиной и теперь, когда беременности пять месяцев, хочет уйти в мир. Интересно, что владыка не только простил расстригу, но даже венчал его брак, а вот отец Артемий на его месте прогнал бы позорника с глаз долой. Впрочем, на месте владыки Артем не был, да и не сможет оказаться — вертикаль была доступна только монашествующим… Странно, и об этой стороне дела отец Артемий раньше не задумывался, ему всего лишь хотелось остаться в церкви, и сперва он долго не верил, что вправду — священник. К покоренной ступени — какой бы иззубренно-крутой она ни была — интерес терялся одновременно с шагом на следующую, но для этого шага в качестве пропуска требовался клобук.
На обратном пути в соседи Артему попались молодой парнишка в спортивном костюме и работяга с растрескавшимся от морщин лицом: вначале оба поминутно бегали курить в тамбур, потом уснули и спали почти до самого Николаевска. Только перед выходом, когда в проход выставлены чемоданы и тюки нетерпеливых, а пассажиры силятся разглядеть в окнах очертания города, попутчики очнулись и снова скрылись в тамбуре. Поезд нагонял потерянную скорость, и летевшие мимо березы сливались в сплошную белую стену. Артем вместе с другими пассажирами, уставшими от заточения в купе, смотрел в окно, хотя, кроме берез и темных елей, там ничего интересного не было.
Потом долго стояли на Сортировочной, и когда наконец прибыли в Николаевск, за окном уже все было залито ночными чернилами. Уставшие лица встречавших оживали, узнав родные глаза. Отец Артемий едва ли не единственный приехал налегке, и уж точно, что только его никто не встречал.
Родной район встретил Артема грязной лужей на автобусной остановке, где плавали флотилии окурков и прокомпостированных билетов. В эту неделю несколько раз шел снег, но тут же таял, оставляя после себя густые, темные лужи.
Вера была дома: окна светились, желтые, как осенние листья, но Артем не стал звонить, открыл двери ключами. Жена выбежала навстречу, видимо, только из ванной — мокрые тонкие пряди падали ей на лицо, похожие на струны. Под струнами была улыбка, за улыбкой последовали слова — и отец Артемий вначале не поверил услышанному. Теперь он в полном смысле слова батюшка. Впрочем, до полного смысла остается еще целых семь месяцев, а значит, надо слегка повременить с определениями.
— Ты не рад? — Вера откинула мокрые пряди с лица и всматривалась в мужа как в долгожданное письмо.
Артем испугался, что Вера неправильно истолкует неподобающую случаю реакцию: вместо счастливых криков моргает будто поломанный светофор.
Странно, всего неделю назад он и мечтать не мог о таком известии, а теперь думает не о сыне, который будет у них с Верой, а о том, что двери в монастырь закрыты для него и опечатаны. Артем зажмурился так, что в глазах запрыгали круглые синие пятна, а когда снова открыл глаза, то был уже совсем другим человеком. Перемены совершились очень быстро — у Веры даже волосы высохнуть не успели.
Лучшего знака нельзя вымыслить. Не следует Артему грезить о недоступном, а надо жить для жены и сына. Жить-служить. Так тому и быть.
Наговорившись с Верой, которая, совсем как прежняя, слушала мужа, отец Артемий решил позвонить в епархию. Надо было поблагодарить владыку за Лавру. К трубке долго никто не подходил, а потом ее схватили и тут же бросили на место — Артем успел услышать крошечный кусочек чьей-то взволнованной речи.
Вера уснула, как всегда, быстро, а вот Артему отчаянно не спалось: ворочался с боку на бок, пока сам себе не надоел. Ощупью отыскал кнопку ночника, глянул на часы — доходит полночь. На полу, рядом с креслом, громоздится стопка газет, уже читанных и потому распухших. Артем протянул руку, с трудом дотянулся до вчерашнего «Вестника» — высокая печать, сильно пачкает руки. Брезгливо понюхав ладонь, Артем развернул газету и словно лбом ударился о заголовок: