Я не сдержалась и хрюкнула от всей души, а Сашенька кинулась на меня коршуном:
— Глаша, ты обещала! Сначала послушай, потом будешь хрюкать!
Мама и вовсе собрала губы в розочку, видом своим доказывая, что не будет тратить на меня ни капли своего расширенного сознания. Торжественно, почти под пионерским салютом, я поклялась хранить молчание, пока мадам не покинет орбиту.
Мама радовалась, что на сегодняшнее занятие Бугрова приехала лично: она редко снисходила до рядовых членов школы, доверяя тех специально обученным последователям. Точнее, последовательницам — как мы смогли убедиться, в «Космее» было крайне мало мужчин. У активисток школы мужчин, судя по всему, вообще не было — никогда или очень давно: среднестатистическая слушательница представляла собой тип, который Кабанович называл «тёенька». Сорок восемь лет, каждый из которых виден на лице, останки фигуры спрятаны в трикотажном костюме с растянутой на заду юбкой. Неровные мазки помады и запах старого пота. На голове трехсотлетняя «химия».
С трудом представлялось, откуда космейки возьмут себе Дитя Луны: возжелать местных женщин — пусть даже с самой благородной целью — можно было только под очень сильным гипнозом. Поздоровавшись с единомышленницами, мама указала нам на свободные места — их было мало, как на модной премьере. Почти у каждой тетеньки (впрочем, к началу представления в зале все-таки появилось несколько мужчин) синел в руках такой же сборничек «строк», с каким не расставалась наша мама.
От скуки я заглянула в сборничек сидящей рядом тети: она была одета в ангорскую кофту, немилосердно расшитую бисером и блестками. Интересно, что тетя не рванула сборничек на себя, как делают в таких случаях абсолютно все люди, а придвинула его ко мне с редким гостеприимством. Я тут же ударилась в новую триаду «строк» как мордой о забор:
Веришь любви, собираешься в счастье,
Бьет светлый полдень,
Силы приходят от звезд.
Ангорская тетя заглядывала мне в глаза, она ожидала восхищения, и я вытянула губы в потрясенную улыбку. Сашенька с мамой шептались, склонив головы над общей ручкой кресла, но отпрянули друг от друга, лишь только на сцене появилась низенькая, похожая на матрешку женщина. На ней было шелковое платье в цветках, напоминавшее штору, нелепые деревянные буски намертво схватили пухлую шею. За спиной у матрешки торчала толстая косичка, чей девичий вид придавал усталому немолодому лицу странную вздорность.
Мама ткнула меня локтем под ребро и ожесточенно, как все в зале, зааплодировала. Матрешка приветственно взметнула руки кверху и громко сказала:
— «Космея» с нами!
— С нами! С нами! — зашумели присутствующие. Я чуть не оглохла от внушительного стерео мамы и ангорской тети, кричавших мне в уши с обеих сторон. Это было нечто вроде внутрикорпоративного приветствия.
Дожидаясь, пока зал успокоится, матрешка — пора назвать ее мадам — строго поджала губы, призывая слушателей к тишине. Все послушно замолчали и даже застыли на месте — как в детской игре.
«…Море волнуется три, морская фигура, замри!» — звонко кричала Сашенька, и обе мы немели в странных позах: загорелая нога дрожит в воздухе, руки разведены в стороны…
Бугрова зажмурила глаза, и мама, нарушая правила, громко шепнула мне на ухо:
— Она в орбите.
Мадам застряла в той орбите надолго — мне успела наскучить полная тишина и неподвижность позы, в которой настигла минута молчания. Наконец Марианна Степановна раскрыла глаза, и зал дружно, легко выдохнул.
Расстояние, отделявшее Бугрову от слушателей, было немаленьким, но я прекрасно ощутила момент, когда ее цепкие, мелкие глазки впились в мое лицо — будто пиявки. Улыбочка взметнула кверху уголки губ, и мадам вымолвила, как ей приятно видеть среди последователей «Космеи» такие молодые лица. Мама вспыхнула от счастья, ангорская тетя одобрительно закивала, а я опять слепила из своего лица подходящую случаю маску. Началась лекция, вернее сказать, проповедь.
Неизбежность публичного выступления всегда повергает меня в дикий страх — я могу часами разглагольствовать наедине с человеком, но впадаю в ступор, лишь только число слушателей увеличивается хотя бы вдвое. Еще я боюсь микрофонов и видеокамер, я бегу от них как от маньяков. Карьере журналистки такая черта не в помощь — на пресс-конференциях я всегда сижу, закрыв рот; и даже придумав достойный вопрос, всякий раз топлю его в памяти. Знала бы Вера о таком моем свойстве — без труда выжила бы из редакции: надо было всего лишь обязать меня к публичному выступлению.
Вот почему я завидую людям, которые не пугаются большой аудитории, но всячески блистают перед ней. Марианна Бугрова не просто принадлежала к описанной разновидности людей, она, выражаясь модным предвыборным слогом, вполне могла пойти первой по этому списку. Оратор из нее был таким же блестящим, какой невыразительной получилась женщина — но о дамской некрасивости и тумбообразной фигуре забывалось уже в первые минуты выступления. Бугрова не просто говорила, она жила в каждом из своих слов, и я начинала понимать, как ей удалось так накрепко зазомбировать нашу маму.
— Каждый из нас прошел свой путь, — делилась Бугрова. — Мы пробовали многое, но запросы наши оказались слишком высокими, а границы духовного общения — узкими. Наше общество не может открыть перед человеком его подлинные возможности, зато это можем сделать мы, «Космея»!
Мы знаем, что наступает новая эра — Водолея. — Бугрова сказала об этом так, словно сообщала: завтра будет четверг, а послезавтра — пятница. — Христианский век, век созвездия Рыб, завершился, подошел к своему логическому концу. Христианство изжило себя, и ему следует уступить дорогу более прогрессивному религиозному течению, иначе любой христианин станет тормозом на пути подлинного, космического перевоплощения.
Мне очень хотелось пересказать услышанное двоим своим знакомым — священнику Артемию и депутату Зубову. Артем смог бы растолковать мне всякие тонкости, а Зубов… с ним можно просто поболтать об этом…
Бугрова, видимо, ощутила расслабленность в аудитории, потому что поспешно вырулила в спасительную сторону:
— Давайте прочтем наши «строки», а потом я расскажу вам о новых открытиях, пришедших с орбиты, от Великих Учителей. У кого есть «Путеводная Звезда», пожалуйста, читайте по «Звезде», у кого нет, — мадам сладенько улыбнулась нам с Сашенькой, — можете повторять за нами со слуха.
— Мама, — зашептала я, — у тебя есть «Путеводная Звезда»?
Не отражая иронии, мама показала мне маленькую, в ладонь размером, тетрадочку — в руки, правда, не дала. Ангорка проявила куда более глубокую натуру. Обдав меня крепким луковым духом, соседка пояснила, что «Путеводная Звезда» — это бесценный дар Бугровой (15 тысяч рублей в эквиваленте), который содержит личные «строки», подходящие только ее обладателю.
— Марианна Степановна обязательно сделает вам «Звезду», — улыбчиво заверила меня Ангорка. Зал тем временем начинал шуметь: закрыв глаза и раскачиваясь, как исполнители бардовских песен, люди хором выкрикивали бессмысленные стишки. Мама старалась вместе со всеми, раскрасневшись от гордости сопричастия. Я успела увидеть лицо сестры — с закрытыми глазами Сашенька произносила «строки», не то угадывая их, не то произвольно подбирая слова.
Последний вариант казался вполне реальным — в «строках» ведь не имелось даже самого примитивного смысла, и запомнить их было просто невозможно. Хоровое чтение-пение продолжалось довольно долго, и я успела уловить некоторые повторы: создавая «строки», мадам охотно пользовалась словечками «майтрейя», «шамбала», «махатма»… Из памяти, как из засоренной трубы, поднимались остаточные, давно смытые в канализацию знания.
У меня, как у многих других людей, есть привычка так увлекаться ходом собственных мыслей, что почти не остается сил для соблюдения лица. Это свойство доставляло мне много разнообразных неудобств еще в детстве — особенно если мысль захватывала меня на какой-нибудь физике или геометрии. Я так вдохновенно мечтала за партой, что немедленно получала срочную повестку к доске, а спустя пару минут еще и кол в дневник.
Вот и теперь, сидя в пропотевшем зале ДК, я перебирала свои мысли, нанизанные на нити памяти, будто белые грибы. Слушая «строки» мадам, но уже не стараясь проникнуться ими, я думала о том, как тесно вплелись в нашу жизнь все эти махатмы и матрейи. Не говоря уже об астрологии, которая стала составляющей частью жизни любого человека; даже наш «Вестник» регулярно печатал астропрогнозы, отводя им почетное место на четвертой полосе.
Бред, изливаемый со сцены в условно зарифмованном виде, я уже слышала в университете — на курсе по истории религий нам рассказывали о «Нью-эйдж». Христианство, с точки зрения адептов «Нью-эйдж», считается разлагающимся трупом, и в учении этом всячески расписывается потребность в новой, усовершенствованной и преобразованной, религии. Так что Марианночка Степановна, как бы мама ни старалась ее превознести, на деле всего лишь более-менее тщательно проштудировала основные идеи заокеанских специалистов.
…Слушатели твердили «строки», впадая в полутрансовое состояние: позади меня кто-то громко застонал. Теперь я боялась посмотреть на маму, боялась увидеть в ней одержимость, которой были пропитаны космейцы. Вот почему я вцепилась взглядом в Бугрову, а она, увидев это, самодовольно усмехнулась. Решила, по всей видимости, что меня зацепили ее духовные прорывы.
Народ стонал массово, Ангорка покрикивала в соседнем кресле, а вот из маминого кресла не доносилось ни звука. Я все еще боялась посмотреть на нее, но тишина по соседству звучала тревожно — и поэтому я все-таки повернула голову.
Мама была в глубоком обмороке.
— Мамочка, мама! — Я затрясла ее руку, напугавшись не на шутку, но мамина голова все так же лежала на груди.
Сашенька не обращала на нас никакого внимания, влюбленно глядя на сцену. Я закричала:
— Человеку плохо, помогите!